Исповедь куртизанки - Джон Окас

Ближе к вечеру я приехала в особнячок на Рю де л'Оранжери. Дом стоял в густых зарослях цветущего лавра. Роскошно обставленную спальню от остальных комнат отделяли несколько дверей и длинный коридор. Генриетта и мои новые служанки распаковывали мои вещи. Вскоре приехали месье Леонард и месье Густав. Я пригласила их сделать что-то особенное с моим обликом, чем нанесла заметный ущерб бюджету графа Жана.

В тот вечер, на третьем свидании с королем, я сияла еще сильнее. Все время ужина король не отрывал от меня зачарованных глаз и даже не прикоснулся к пище. Власть над ним опьяняла меня Что могут сделать враги, если король не может отвести от меня взгляд?

Но это призрачное счастье не могло длиться вечно. Утром герцог Эммануэль сообщил мне, что на меня натравили начальника парижской полиции, месье Сартена. Он получил этот пост стараниями семьи Шуасель и теперь жаждет моей крови.

– И что же ему удалось выяснить? – поинтересовалась я.

– Не знаю, говорить ли вам, ибо боюсь вызвать ваше недовольство, – ответил Эммануэль.

– Я должна знать, какие наговоры мне предстоит услышать, чтобы бороться с ними.

Герцог Эммануэль согласился и отважно выпалил плохие новости:

– В отчете Сартена говорится, что ваш титул – мистификация. Он выяснил, что вы низкого происхождения и незаконнорожденная. У него есть свидетели, готовые подтвердить, что вы работали у мадам Гурдон.

К середине дня слухи обо мне расползлись по всему Версалю. При дворе только и говорили, что об этом скандале. Мадам де Мирапуа и мадам Буфле выразили мне публичное порицание. Четыре дочери короля, все незамужние, так как их спесь мешала им согласиться на не столь родовитую партию, пришли в ярость. Младшая, Луиза, религиозная фанатичка, особенно невзлюбила меня.

Мадам де Грамон, которая всюду совала свой нос, не теряя времени, сколотила партию моих противников. Под ее началом выступали ее брат, дочери короля и самые влиятельные придворные дамы. Потом начались нападки в прессе: газеты писали, что шашни с такими, как я, приведут Луи и монархию к краху. Автором одной из обличительных статей, по общему мнению, был Вольтер, хотя потом он категорически это отрицал. Те, кто не умел читать, довольствовались рисунками – карикатурами на Луи, где он в образе старого развратника с дьявольскими рогами истекал слюной над монстром в образе женщины с огромной грудью, запустившим руку в его карман. Простой люд ненавидел мадам де Помпадур. Его убеждали, что приду на смену я, следующая транжира королевской казны.

Даже мой литературный кумир Руссо написал уничижительный памфлет. Он обвинял меня в извращении смысла слова «любовь». Его порицание больно ранило меня, я считала, что его критика несправедлива. Но я была польщена, что этот гений обратил на меня внимание. Если бы Жан-Жак знал меня, он бы не ценил меня так низко.

В первое воскресенье июля парижский архиепископ выступил с обличительной проповедью против меня. Он назвал меня дьявольской искусительницей, пользующейся королевской слабостью, подобно Вирсавии, соблазнившей короля Давида. По его словам, Луи был слабым духом, истощенным мирскими заботами стариком, пытающимся утолить тщетные желания плоти при помощи мерзейших отбросов человечества.

К счастью для меня, король был ослеплен страстью и не желал слышать все эти оскорбления. Как и многие мужчины, любившие меня, он предпочитал ложь истине. Когда до него дошли слухи о том, что я не была женой брата Жана и работала у мадам Гурдон, он не стал спрашивать у меня, правда ли это.

Развернутая против меня кампания Грамон возымела прямо противоположный эффект. Его величество не только не отказался от меня, он воспылал ко мне еще большей страстью. Критики приводили его в бешенство. Он обвинял их в клевете, считая, что они пытаются замарать меня изо всех сил своих похотливых умишек. Я приписывала такое отрицание очевидного парадоксальным механизмам мужской психики. В ней соседствовали герой и простофиля. Один видел во мне лишь ту добрую и добродетельную женщину, о которой мечтал, другой наслаждался редким удовольствием тесного общения с мерзейшими отбросами человечества.

Король нуждался во мне, и это тешило мое самолюбие, которое, в свою очередь, заставляло короля нуждаться во мне.

Куда бы ни ехала я в карете, все головы поворачивались в мою сторону. Я знала, что люди обмениваются неодобрительными комментариями, но мне нравилось находиться в центре внимания, ощущать собственную значимость, ведь обо мне говорили в связи с королем.

Граф Жан рассказал моей матери о моих отношениях с королем, и она приехала ко мне в Версаль.

– Я всегда знала, что из этой девочки вырастет нечто особенное, – с гордостью сказала она.

Мать никогда не спрашивала меня, каково находиться в эпицентре конфликта или как мне нравилось мое новое положение. Зато она попросила пятьдесят тысяч ливров, чтобы заплатить судье за освобождение Николя Рансона. Оплачивать нездоровые отношения моей матери с Рансоном мне не хотелось, но я впервые купалась в лучах родительского одобрения, а потому не стала ей отказывать.

Граф Жан наконец проявил благоразумие. Он решил, что пора как-то бороться с потоком осуждения и быстро организовал мое бракосочетание со своим братом Гийомом. Тайная церемония в церкви Святого «Лаврентия была назначена на первое сентября.

– До этого, киска моя, тебе следует как можно реже появляться на публике, – сказал он.

Но у короля было другое мнение на этот счет. До конца июля он должен был находиться в Компьене, где ему предстояло встречаться с австрийскими дипломатами. Он хотел, чтобы я поехала с ним.

Эта перспектива привела меня в восторг, но я сделала вид, что напугана.

– Компьен – маленький городок, – сказала я. – Ни одно наше свидание не останется незамеченным. Все эти слухи, они так мучают меня…

Мои отговорки были прерваны страстным поцелуем. Король ласкал мое сокровище, а его желание было весьма заметным. Он пообещал осыпать меня подарками и обеспечить мне надежное прикрытие. Я не могла отказать ему.

Меньше чем через час Лебель привез бриллиантовое колье и документы – отличная подделка с настоящими государственными печатями, по которым я становилась баронессой вон Памклек, молодой эльзасской аристократкой, недавно овдовевшей.

Дом, который Луи купил для наших свиданий, стоял на тихой улочке неподалеку от королевского замка. Первые два дня в Компьене я провела в этом любовном гнездышке, играя с Генриеттой в карты и читая новый труд Вольтера под названием «Философский словарь», напичканный радикальными идеями. Это была вершина инакомыслия. «Пусть я не могу согласиться с вашими убеждениями, я готов отдать жизнь за ваше право их высказывать».