Фея - Игорь Соколов

Для чего тогда он оставил ей эти годы на земле, уж не для того ли, чтобы она еще раз пережила то же самое и очистилась до конца?! О чем это говорит?! – спрашивает меня Цикенбаум, – О том, что Арррава пробуждает-включает своим возникновением механизм самоочищенвя человека собой, а если такого механизма нет или Аррава его включить не может, то он подводит человека к этому же другим путем через его собственную Смерть…

«Следовательно, на земле есть такие пути самореализации, – говорит Цикенбаум, – которые приводят нас к познанию самих себя через потусторонние существа и их образы, и поэтому Аррава будет существовать всегда, пока живо человечество, ибо всегда пока живо человечество, будут совершаться убийства и другие злодеяния, обозначенные христианством как грехи…»

Р. S. Я еще долго думаю об Арраве, спрашивал себя: ну, как могли в разное время и в самых разных точках земли найти его, пусть даже и в ночной темноте и в собственных болезнях самые разные люди… Цикенбаум-то знает, поэтому все время молчит и улыбается…

Уготованный согрешению

«Путь беззакония во мне, и отврати от него,

и наставь меня на путь вечный…»

Псалом Давиду 23 Кафисма 3

Ненастной пасхой вошел в мои глаза деньт и множество смертных потянулось на кладбище, и среди них один, ищущий в лице испытаний, был принят в душу мою, и глядел я из него студеным оком на грешное чрево, умащенное земной грязью человеческого стада…

Тела перекатывались и тонули в кладбищенских воротах между гнилыми корягами и чавканьем грязи под торопливыми ногнами, подчеркивая равнодушную оторопь жалких созданий при скорбном виде истосковавшейся по ним мысли о всеобщем грехе и умирании…

И был мой человек снесен человеческой рекой в убогую клеть когда-то родившей его матери, и смотрел он куда-то мимо, и часто прикладывался к бутылке водки словно к ее сосцу, и хлюпал охрипшей гортанью над безмолвным холмиком уже давно съеденного червями праха…

– Прости, – шептал ее сын, – слишком поздно ты смирила мою гордыню… Да, не будет мне никогда прощения за обиды нанесенные мною тебе…

Никто не спасет меня от брани моей разбившей твое бедное сердце и унесшей тебя от меня…

Горькие всхлипы изведали мою душу и стала ты мне сниться ночами, и очистил я тогда твой холмик от бурьяна и зажег в храме покаянную свечу…

И стал бояться всего, и учиться молчанию…

Только ты, моя мать, укрывала меня теплотой сердца своего и учила ходить по земле, только ты лечила мои раны и ссадины, и гладила меня по бедной голове моей, и только ты прижимала меня к себе и утешала, когда мне было больно и умудряла меня божьими заповедями, но мал и неразумен я был тогда, и страшный грех проник в мою душу…

Кто вложил в мои уста лживый яд и направил его в чистое сердце твое, кто утвердил на земле беззаконие мое, предав тебя, моего ангела, смерти…

Неужели всякая тварь на земле виновата с рождения в том, что она тварь, и никогда не будет другой, ни чистой, ни прекрасной, неужели… – человек съежился и уронил голову на колени, он сидел на скамье у могилы матери, уже обитая в тайных затворах мертвого царства…

И вставали покойники в ряд, но за крестами и плитами их не видел никто…

Безумный мрак падал с неба и ел землю… И трепетала ее каждая горсть и травинка, прислушиваясь к гневному голоса Бога…

К громам и молниями, что оплетали раненую землю и не давали никому из живых увидеть Тайну своего же происхождения…

А здесь среди живых, посещающих могилы, пьяный богохульник осквернял обряд, бросаясь с поцелуями ко всем проходящим мимо него женщинам, и каждую жадно целовал с криком: Христос воскрес!

И на устах всех людей обитала страшная неправда, и люди чувствовали ее и скрывали своими жалкими улыбками, они еще были живы, и готовы были грешить до конца дней своих…

А я это все видел и плакал… За тьмою лицемерных взглядов, и за тьмою пустых и бесполезных слов, и за тьмою притворных, совершаемых из страха обрядов люди остервенело позабывались в себе, как и в блуждании своего ослепшего разума…

Разум будто устал сам от себя и был никому не нужен…

Кто-то одержимый разглядывал покойников и спрашивал их о загробном мире…

Старушки и пьяницы собирали с холмиков принесенную снедь…

В их тела на время забегали души покойников и они стонали, ощущая себя мертвыми… Дикий крик заполнял небо над крестами и деревьями, и черные вороны жалобно вздрагивали и разливались по всему кладбищу своим отчаянным криком…

Полночь… Кладбище опустело… Двое несут закапывать третьего, не поделив с ним деньги…

Милосердный Бог даст тебе покров, – приговаривал один из грешников, берясь за лопату…

Тихий шепот деревьев окружал хмельные откровения нечсестивцев, зарывших от страха вместо мертвеца только что разрытый ими гроб…

Словно корабль в пучине, покойник немного пошевелился и затих, его ледяные алмазы глаз посещали Вечность…

И любое произнесенное возле него слово подхватыл и уносил порыв ветра…

И камни говорили и спорили между собой, ужасаясьб человеческому беззаконию…

– Изгнал ты меня и возложил на страшную землю, – молчал Богу покойник…

– Я дал тебе Вечность, а без нее ты бы был несчастен, – молчал Бог покойнику…

– Что будет с другими заблудшими?! – спрашивал Бога покойник…

– То же что и с другими, – молчанием отвечал Бог…

Серп луны резал пополам тихое кладбище, где сонм покойников уже кружил над собственным прахом…

Их белые холодные лица прорезала призрачная скорбь, несущая каплю утешения темному небу…

И отнял Бог от лиц мертвых свое огненное животворящее углие…

И померкла даль… И растаяли все мечты, страхи и сомнения…

– Прибежище мое, – шептала дева Мария и обвивала в плаче каждый крест…

Кресты шевелились в ее материнских объятиях словно люди, а из праха на небо вырывались светящиеся звезды…

Пьяный сторож разглядел деву Марию и перекрестившись лег спать, он уже давно умер, но все еще жил, охраняя остатки никому ненужного разума…

И в этом была великая его скорбь… Ночь опускалась все глубже во тьму таинственного праха, а из праха вырастали новые мертвецы и птицами улетали на небо…

Все друг с другом прощались и улетали в Неведомое…

– Мама! Папа! – голосил убиенный абортом младенец, а его корявые в зародышевых бляшках пальчики превращались в сияние огненной звезды, всходящей к молчаливому полумесяцу…

Какой-то мертвый льстец все еще продолжал в забытьи молиться на покосившийся крест своего начальника и горько плакал от невозможности сесть за свой рабочий стол и погрузиться в чтение бесполезных бумаг…