Не прошло и жизни - Феликс Кандель

– Приготовьтесь‚ – сказал Кац. – Сейчас что-то будет. У меня кости ноют при всякой перемене. Это еще с Одессы‚ с той революции. Двадцать две перемены властей: все били‚ и все по костям.

– Встали‚ – приказал завтрашний старик. – Ноги в руки!

Но было уже поздно.

Выруливали на бульвар тягачи-громады с необъятными прицепами‚ рычали‚ ревели‚ стреляли ядовитыми выхлопами‚ душили газами окрестности.

Выворачивали многотонные грузовики с тяжеленными ящиками за высокими бортами‚ рубчатыми непомерными колесами давили траву с цветами.

Зависали над головами мощные вертолеты с подвешенными диковинными конструкциями‚ буйными струями сшибали листву с ветвей‚ оголяли до скелетов липы с кленами.

Шлепал напрямик по клумбам шагающий экскаватор – чудовищным динозавром‚ плитами-ступнями проваливал землю‚ оставляя позади ямы-отметины‚ в которых проступала подпочвенная вода.

Наползал бульдозер на гусеничном ходу‚ острыми‚ стальными ножами срезатл по пути дерн с газонов‚ будто сдирал заживо зеленую кожу бульвара.

Отдельно выкатился туалет на колесах. Буфет с мотором. Полевая кухня с трубой. Да два ушлых мужичка на мотороллерах.

Из туалета тут же запахло хлоркой. Из буфета полилась жирная‚ пузыристая вода. Из полевой кухни просыпались на аллею полпуда золы. Ушлые мужички разом соскочили с мотороллеров‚ взяли в топоры дуб-великан‚ в момент расчекрыжили на растопку.

Затем привезли творческую единицу. Режиссера массовых представлений в натуральной замше‚ сонного‚ вялого и пресыщенного. Замшевая куртка. Замшевые штаны. Замшевая кепка с замшевыми перчатками. Мятое замшевое лицо с замшевыми мешками под замшевыми веками. На заднем сиденье тесно набились юркие ассистенты в искусственной замше‚ преданно глядели ему в затылок.

– Моторы‚ – сказал‚ – заглушить. Они мешают мне думать.

Моторы заглушили.

– А вертолеты? – закричал капризно. – Пусть тоже заглушат.

– Они не могут‚ – объяснили ассистенты. – Они тогда упадут.

– Пусть падают!

Вертолеты упали.

– Спишем‚ – сказали ассистенты. – По графе "прочие расходы".

– Экскаватора нет? – с надеждой спросил режиссер. – Если нет‚ я отказываюсь творить.

– Есть. Есть экскаватор.

– Но не шагающий? – с новой надеждой.

– Шагающий.

– Но не летающий?

– Летающих экскаваторов не бывает.

– Не вижу‚ – закричал плаксиво. – Без летающего не вижу!..

– Сделаем‚ – пообещали ассистенты. – Загримируем самолет под экскаватор. У нас фанеры полно.

И разбежались кто куда.

Бульвар был перепахан‚ перемолот‚ поруган и порушен. Будто пронеслась жестокая орда‚ от которой нет спасения‚ копытами затоптала народы. Будто прошло стадо исполинских хряков‚ что пожрали всё на своем пути‚ подрыли‚ загадили‚ испохабили. Обезумевшая бабочка боком упархивала по ломаному пути. Две половинки от червяка в ужасе уползали из-под стального ножа. Одноногий кузнечик крутился‚ подскакивая‚ в глубокой колдобине. Шоферы в кожаных куртках холодно глядели из высоких кабин‚ уложив сильные руки на послушные рули‚ и оскверненное пространство жалко корчилось под их взглядами. Жаркие‚ плоские‚ тупые радиаторы машин оцепляли со всех сторон крохотный‚ нетронутый пятачок: косыночку травки‚ полудохлый цветок‚ скамью с притихшими стариками.

– Не вижу‚ – брюзгливо говорил замшевый режиссер. – Не виижу...

Вчерашний старик отчаянно кривил губы‚ чтобы не разрыдаться при посторонних. Вот они‚ твои результаты‚ вот же они‚ вот! – не на бумаге записанные‚ не на карте отпечатанные‚ не на словах пересказанные: кровью из-под кожи‚ костью из-под мяса‚ лимфой наружу‚ мозгом и требухой. Вот оно‚ твое наказание‚ мало кому отмеренное: увидеть‚ потрогать‚ ужаснуться содеянным! – так терзай же себя‚ так грызи же себя‚ проклинай без конца жизнь прожитую‚ время доставшееся‚ профессию свою любимую‚ дьяволом изобретенную‚ дьяволом попользованную. Вот оно‚ твое зачарованное пространство‚ привязанное и неубереженное‚ синь с прозеленью‚ голубизна с синью! – так гляди на него‚ так страдай за него‚ вдыхай через силу душные запахи хорошо пропотевших победителей.

А режиссер уже наливался кофе по горло‚ обливался кофе под душем‚ делал кофейную клизму: чтобы встрепенуться‚ пробудить вялые чувства‚ подстегнуть дремлющее воображение‚ которое у него безгранично‚ разогнать идеи по тугим извилинам.

– А-аа... – закричал режиссер нечеловеческим голосом‚ упал‚ встал‚ закусил кулак‚ сделал пару выпадов карате‚ прошелся на цыпочках в мазурке с воображаемой дамой‚ поцеловал взасос фару у мотороллера: это бушевал вовсю его знаменитый творческий экстаз. – Вижу! Вижууу!.. Канал! Вдоль бульвара! С горбатыми мостиками! С фонариками! С гейшами-рикшами! Феллини может постоять за дверью...

– Сделаем‚ – сказали шоферы‚ и экскаватор-динозавр пополз рыть траншею.

– Сделаем‚ – сказали ушлые мужички. – За премиальные со сверхурочными чего не сделать?

И взяли в топоры клен-красавец‚ чтобы не мешался на проходе.

Завтрашний старик глядел на них просто‚ буднично‚ терпеливо. Он знал уже‚ что сейчас произойдет. Он повидал немало режиссеров, разрушителей пространств‚ и этот‚ замшевый‚ был не из худших. Во всяком случае‚ не самый омерзительный. Каждый из них делал‚ что положено‚ каждый из них сделает‚ что потребуют‚ только поломается поначалу‚ поиграет в творческий экстаз. Уж лучше бы поганили по-простому‚ без фокусов-озарений‚ но у каждого режиссера есть образ‚ маска‚ загадочная натура‚ закрепленная навечно со студенческих времен. Чтобы поверили там‚ где надо‚ в его удивительные способности. Чтобы выделили под него несметные миллионы для очередной перестройки затюканных пространств. Завтрашний старик смотрел без злобы на замшевого дилетанта. Без жалости-печали. Там‚ впереди‚ в непочатых еще временах подрастали на скудных харчах железные профессионалы. Наглые. Прожорливые. Откровенные. Саранчи-гусеницы.

– Отставить‚ – вяло сказал режиссер: это кончалось действие кофейной клизмы. – Уже не вижу. Не вижу – не ощущаю... Ни гейш с рикшами‚ ни мостиков с фонариками. – И приказал с омерзением: – Засыпьте эту канаву.

Бульдозер пополз засыпать.

– Я бездарен... Да-да‚ я бездарь‚ дерьмо‚ ничтожество. Импотент! Уйду на покой‚ на телевидение‚ в монастырь‚ в редсовет. Уж лучше студентов учить‚ этих идиотов-гениев.

И пошел прочь с бульвара.

– Балуешь‚ хозяин‚ – с угрозой сказали ушлые мужички. – Много движений, мало достижений. Ты бы сначала дело делал‚ а потом вдохновлялся.

И взяли в топоры несказатнной красоты липовую аллею‚ чтобы нагнать побольше часо-человеко-кубометров.

Тут набежали шустрые ассистенты с волчьим аппетитом‚ схватили режиссера за замшу‚ загородили проход:

– Простаиваем! Просиживаем-пролеживаем! Глава вражеского государства на подлете‚ а бульвар не готов! Снимут премиальные с постановочными‚ неужто не видите?

У режиссера слабо шелохнулась замшевая бровь. Кончик носа дрогнул заинтересованно:

– Вижу... Что-то уже вижу... Но что?

Выходил из толпы ассистентов шпанистый человечек в кепочке‚ шел вперевалочку‚ руки в карманах‚ цыкая слюной на сторону‚ лепил на ходу образ‚ маску‚ вторую натуру. С которой уже не расставаться. Век вековать‚ покоя не знать‚ в крематории лежать.

– Я вор‚ – говорил. – Я вор‚ актер‚ бродяга. Я сутенер‚ наемник‚ рыцарь подворотен. Я кара‚ я чума‚ я социальный контраст‚ дьявол-разрушитель мусорных баков. Я – гений в законе. Ща попишу!

– Поди ж ты‚ – сказал режиссер с уважением. – Что-то в этом есть.

Посмотрел с интересом в его мелкие‚ уклончивые глазенки‚ углядел голодный собачий блеск‚ решил окончательно:

– Останься со мной. Будешь помощником.

И ассистенты захлебнулись кислой‚ завистливой слюной.

– Так‚ – сказал блатной гений и вынул из кармана хлыстик. – Духарики‚ слухай сюда! Природу научим – свободу получим. Наш пахан желает видеть на этом месте показательный бульвар.

– Желаю‚ – важно сказал режиссер и подивился собственной гениальности.

– Сделаем ему‚ пацанчики‚ век воли не видать! Беседку достижений. Клумбу боевых воспоминаний. Качели обеспеченной старости. Песочницу счастливого детства. Грот поисков. Галерею свершений и уголок отдельных недостатков.

– Да‚ – томно согласился режиссер. – Всё это я вижу. И кое-что еще.

– Еще‚ – пообещал блатной. – Впереди самое еще‚ чтоб я так жил! Лозунг. Крупно. На все дома. Одни окна потушим, другие зажгем. Чтобы эта падла увидала на подлете‚ как мы живем!

– Сделаем‚ – пообещали ассистенты и разбежались дружно по этажам.

Гасли окна по бульвару: тут‚ там‚ одно за одним. Взамен зажигались другие‚ по заранее утвержденной схеме. И вот уже засиял в ночи‚ чередой светлых и темных окон‚ грандиозный призыв на весь Сретенский бульвар. И одним теперь мрак надолго‚ другим резь в глазах‚ перерасход нервов и электроэнергии. Чтобы эта падла увидала еще на подлете наши сокровенные думы-чаяния.