Борт С-747 приходит по расписанию - Фридрих Незнанский

– Не, я его в глаза не видел. Только слышал о нем. Пришел от него человек, столковались. Потом и другие приходили. О чем-то просили, я, что мог, делал. А самого не видал.

– Ну хоть что-то вам о нем известно. Какие-то детали в разговорах проскальзывают.

– Какие разговоры? – не понял Трофим Тимофеевич.

– С гонцами его вы о чем-то беседуете.

– О чем мне с ними беседовать? Все равно они ничего не скажут. Вымуштровал их Хозяин.

– Неужели у вас насчет него нет никаких соображений?

– Соображения соображениям рознь, – с пьяной убежденностью говорил Дорожкин. – Я могу думать одно, а в жизни получится совсем другое.

– Вы даже по телефону с ним не разговаривали?

– Если скажу, что разговаривал, поверишь?

– Само собой. В этом ничего удивительного нет.

Трофим Тимофеевич, поджав губы, выразительно покачал головой: мол, что с тобой, недотепой, разговаривать. Очевидных вещей не знаешь.

– Думаешь, у нас телефон в каждой избе и автоматные будки на улице стоят. Нет, брат, автоматы здесь известны другие, не телефонные. Как я мог с Хозяином разговаривать?! Но по тому, что люди про него рассказывали, я думаю, он из старых «законников».

– Почему вы так подумали?

– Хватка у него есть, какой не сыскать у нынешних. Кремень, а не человек. Нынче же как происходит: двадцать лет человеку, а он уже нос дерет – «я вор в законе»! Хотя сам на «крытке» ни разу не чалился, чифиря не нюхал. Они сами себе звания присуждают, фраера подзаборные. Мелкий народец пошел, не чета прежним. Я сейчас одну вещь покажу…

Дорожкин шустро вскочил с табуретки и зашел в закуток за печкой. Через минуту он появился с большой жестяной коробкой в руках. Когда-то в таких продавалось печенье, о чем и свидетельствовала надпись на изрядно исцарапанной крышке: «Суворовское». Старик сдул с коробки пыль, а уж чтобы она совсем стала стерильной, провел по ней рукавом куртки. Когда снял крышку, Андрей увидел, что там лежит много фотографий. Все старые, черно-белые, сплошь и рядом со следами сгибов. Трофим Тимофеевич надел очки с замусоленными стеклами и принялся разглядывать снимки, некоторые из них потом передавая для просмотра Корешкову. На этих далеких от совершенства любительских фотографиях была запечатлена лагерная служба конвойного Дорожкина, его знакомые, как в форме, так и в зэковских ушанках и телогрейках.

Потом он перестал давать снимки Андрею, сам же продолжал рыться в них. Стало понятно: старик что-то ищет.

– О! – наконец воскликнул он, держа какую-то фотографию. Посмотрел и протянул Корешкову. На портрете был изображен мужчина лет сорока с умным, чуть сердитым лицом. Худощавый, с расчесанными на пробор чуть вьющимися волосами, сильно тронутыми на висках сединой. Был он сфотографирован в какой-то комнате – на заднем плане можно было разобрать часть серванта, заставленного хрусталем.

– Вот кого мне напоминает наш нынешний Хозяин, – сказал Дорожкин. – Ничего не могу с собой поделать: напоминает, и все тут! Все мне кажется, что он и есть.

– А кто это? – осторожно, словно боясь спугнуть добычу, поинтересовался Андрей.

– Это-то? Это Броненосец, такая у него была кличка. В молодости на флоте служил. Но я-то его здесь узнал. Знатный был ворюга. Таких, как он, «законников»-блатарей можно пересчитать по пальцам одной руки. Лично я встречал немного. А ведь видал виды, сколько их у нас тут прошло…

– Броненосец – это прозвище. А как его настоящие имя и фамилия?

– Фамилия у него простая – Коровин, зовут, кажется, Вячеслав. Отчества не помню, да я, может, и не знал его. Станем мы тут к ним по отчеству обращаться!

– Вы говорите, вас не покидает ощущение, что Хозяин это Броненосец. Возможно, так оно и есть и вы правы в своих догадках.

– Э-э, нет! Был бы прав, если бы не одна закавыка – двадцать лет назад Броненосца к «вышке» подвели.

– Расстрелян?

– На моих глазах.

– Никаких сомнений быть не может? – допытывался Андрей в тайной надежде услышать положительный для себя ответ. Но не тут-то было. Трофим Тимофеевич сказал:

– Сомнений нет. Я лично в похоронной команде участвовал, был ее командиром. Там-то и произошла со мной история, на первый взгляд, ужасная, а я ее вспоминаю с радостью. Гнить бы Броненосцу в безымянной яме под номерной табличкой, если бы не его жена. Вот это женщина, доложу я тебе! Мечта! За такую не грех и выпить!

Одна бутылка уже кончилась, и Корешков в глубине души поблагодарил начальника колонии, который отказался взять московский сувенир, тем самым невольно способствуя разговорчивости много знавшего бывшего охранника. Он извлек из пакета вторую бутылку «Столичной» и налил старику почти полный стакан. Спьяну тот не заметил, что Андрей лишь пригубливает, поэтому у него ни в одном глазу.

Маханув очередной стаканчик, Дорожкин закусил последней картофелиной и мечтательно прикрыл глаза.

– Ей тогда уже за сорок было, но в постели она – пламень белая! Удержу не знала! Такие фортеля выделывала, что в жизни не забыть. И ведь понятно, что любила-то она его. Для этого и ублажала меня, как последняя подстилка, чтобы я отдал ей мужнино тело. Но делала все так виртуозно, по высшему разряду. Чисто француженка. Не знаю, обучалась она этому или природный талант, только… – Он махнул рукой. – Только пришлось мне рискнуть погонами, отдать тело мужа. И это, по моему разумению, делает ей честь. Это ж как надо мужа любить, чтобы решиться на такое, а?!

На этот раз он сам налил себе четверть стаканчика и выпил, словно благодаря самого себя за приятные воспоминания.

После паузы Корешков спросил:

– Скажите, а как вы связываетесь с Хозяином?

– Я? Никак. Зачем мне с ним связываться?

– Например, если вы хотите рекомендовать ему человека.

– Э-э-э… – вконец захмелевший Дорожкин назидательно поднял указательный палец, – такого не бывает. Чтобы я хотел рекомендовать. Он меня попросит, я – всегда пожалуйста. А чтобы я кого-то навязывал, это слишком жирно будет. Это у меня такое правило – не навязывать. И знаешь, мил-человек, почему? Потому что в любом случае кто-будет недоволен. Либо тот, кого я рекомендовал, либо тот, кому рекомендовал. А то и оба. Мне это надо?…

* * *

Только Андрей с присущим ему оптимизмом мог считать, что его поездка в колонию была удачной. Во-первых, Трофим Тимофеевич обещал при случае узнать телефон Хозяина или каким-то другим образом с тем связаться. Правда, на это особенно рассчитывать не приходится. И не потому что пьяный старик на следующий день забыл о своем обещании, а потому что не станет выдавать человека, который худо-бедно иногда его подкармливает. Во-вторых, начальник колонии Фальковский, которому Андрей рассказал про Коровина-Броненосца и его жену, тоже обещал добыть про них информацию.

Жена погибшего Броненосца заинтересовала Корешкова. Он чувствовал: здесь может существовать нечто, связывающее всех фигурантов расследования.

– Теоретически такой вывод вполне возможен, – сказал Багрянцев. – Только сейчас придется перекинуться на другое направление – на латвийское.

Перед вылетом из Перми Андрей позвонил Сергею Константиновичу, рассказал о скудных результатах поездки. Узнав, что Корешков прилетает утром, предложил заехать за ним в аэропорт. «Не надо, зачем», – стал отнекиваться Андрей. Все же Багрянцев настоял на своем: «Это для меня небольшой крюк. Я в это время поеду с дачи в город, поэтому тут особого напряга нет. Тем более что нужно срочно поговорить».

И вот сейчас они медленно ехали по забитому до отказа Каширскому шоссе.

– Так что ты намекал про латвийское направление? – спросил Корешков, когда приятелю наконец удалось отпрянуть от буквально наседавшего на него справа грузовика.

– Служба Полоскина сейчас проверяет документы «Меркурий-сервиса». Шерстят их почем зря в хвост и в гриву. В общем, выяснилось, что все дела у тех шли через Латвию.

– Ну а что ж тут особенного? – сказал Андрей. – Раз машины идут из Германии, не могут же они миновать те страны, которые между нами.

– Это понятно. Но дело в том, что из салона Потоцкого в Латвию регулярно переводились большие суммы.

– Зачем?

– Хм, «зачем», – передразнил его Багрянцев. – Вот с этим и нужно разобраться. Причем на месте. На первый взгляд, такой трюк Потоцкого выглядит полным идиотизмом.

– То есть мне следует отправиться в королевство шпрот. А как я там разберусь во всех этих финансовых хитросплетениях? У них, небось, сейчас вся документация ведется на латышском языке.

– Это само собой. Только ведь старые связи сохранились. Там же столько ребят работает, с которыми я когда-то вместе учился. Вместе приходилось расследовать всякие дела. Поэтому все осталось. Это вонючие политики могут спорить до хрипоты и ссориться, а между коллегами надолго останутся нормальные отношения. Особенно если те когда-то вместе подвергались опасности. Кстати, возможно, Потоцкий надеялся, что из-за документации на латышском его переводы сюда останутся незаметны.