Эфиоп, или Последний из КГБ. Книга I - Борис Штерн

— Амбре-Эдем, — повторил Врангель. — Но как же попасть в этот ваш райский аромат?

— Я вас туда проведу, — скромно отвечал Гамилькар.

— В рай?

— Прямиком.

— Молодой человек… — сказал Врангель и замолчал, задумался. — А вы не промах, мои шер ами! Офир, Офир… — это что-то из Библии?

— Это золотая страна царя Соломона.

— Благодарю вас, молодой человек. У вас что-то еще ко мне?

Гамилькар попросил пропуск в Бахчисарай.

— Зачем? — тут же спросил генерал от печки.

— Взглянуть на знаменитый Бахчисарайский фонтан.

— Вот где я его видел! — воскликнул генерал. — Смотрю и думаю: где я его видел?

— Где же вы его видели? — спросил Врангель.

— На тропипииском портрете Пушкина. Одно лицо, только черное. Ни за что бы не вспомнил!

— Да, да, да, он похож на Пушкина, — живо согласился Врангель.

— Одно лицо, только черное и без бакенбардов! Это я вам говорю, а я неплохой физиономист.

— Кто там у вас заправляет в Бахчисарае, Николай Николаич? — спросил Врангель у генерала, интеллигентски отстраняясь этим «у вас» от деятельности контрразведки.

— У нас, у пас, Ваше Превосходительство, — тоже как всегда поправил своего Главнокомандующего генерал Акимушкин. — Бахчисарайской контрразведкой у нас заправляет капитан Нуразбеков.

— А, этот чурка… Наслышан.

— Лично мне: что царь Саул — что казачий есаул.[4]

— Тоже неплохой физиономист?

— Отличный. Любую физиономию так отделает, что мать родная не узнает.

— Фонтан-то у вас в Бахчисарае есть?

— У нас, у пас. Да, кажется, имеется и фонтан. Должен же быть в Бахчисарае хоть какой-нибудь zasrann'bift[5] фонтан? Да сколько угодно!

— По-моему, он полный идиот, — сказал по-русски Врангель и повертел пальцем у виска. — Но идиот с рекомендательным письмом от сэра Уинстона. Надо бы уважить сэра Уинстона.

— Ну, сэр Уинстон от него недалеко ушел, — сказал генерал Акимушкин.

— Зато сэр Уинстон люто ненавидит большевиков.

— Верно: люто. Потому что сэр Уинстон произошел не от обезьяны, а от бульдога. Дайте-ка мне письмо, что он тут пишет… Ну вот — летающие бульдоги… Phoenix sex coupidonus, в огне не горит, в воде не тонет… Кстати, что-то подобное происходило в Одессе до войны, там тоже искали купидонов в публичном доме. В одесском жандармском отделении на Еврейской улице завели целое «Дело». Я проинспектировал и загнал это «Дело» в архив — как архиидиотское. Одесский архив сейчас находится в Бахчисарае у Нуразбекова. Надо бы пустить негра в Бахчисарай.

— Я подумаю.

— Надо уважить сэра Уинстона.

— Оставьте адресок, молодой человек, где вас здесь найти, — сказал черный барон Гамилькару. — А пока займитесь своими консервами, я дам указание начальнику тыла. Мы еще встретимся, мои ами. Честь имею!

Гамилькар ушел от Врангеля окрыленный. Завтра должны были начаться переговоры с врангелевским начальником тыла, но начальник тыла, отведав под водку консервированного купидона, перепоручил переговоры своему заместителю, чтобы тот тоже подкормился. Заместитель начальника тыла тоже наелся и в свою очередь спустил господина негра еще ниже. Те, которые ниже, под такую закуску запили на всю неделю, дело стояло, а в Бахчисарай Гамилькара не пускали.

Гамилькару приходилось ждать, ждать, ждать и давать взятки водкой, консервами, апельсинами и eboun-травой. Хуже нет, чем ждать и догонять. Наконец Гамилькару все надоело. Первый Люськин муж, инвалид-сапожник Свердлов, живший по соседству (которого потом большевики за подозрительную фамилию выслали в Свердловскую область), подбил ему английские армейские ботинки заостренными спичками вместо гвоздей, Гамилькар сказал Семэну з Мыколою, что пойдет пройтись, размять ботинки, завернул в проулок и исчез.

Прошло три дня, он не возвращался. Филера в панике метались по городу. Опечаленная графиня Л. К. уже решила, что африканец разлюбил ее и никогда не вернется, но прибежала Люська и рассказала, что видела негра арестованным в автомобиле самого начальника врангелевской контрразведки. Люська даже побоялась помахать ему рукой.

— Mepтвi бджоли не гудуть,[6] — мрачно прокомментировал Сашко.

Графиня не верила в гибель Гамилькара, приходила в бухту, смотрела на пароходик с названием «Лиульта Люси».

Пароходик молчал. Африканец не появлялся. Пахло медузами и гниющими водорослями. Утром на палубу выходили мрачные оборванцы и шуровали швабрами.

Однажды появился сэр Черчилль с круглыми ярко-красными бинокулярными глазами на бульдожьей морде. Он куда-то пропадал на несколько дней и возвращался на пароход, дрожащий и виноватый, как утренний пьяница. Он косолапо прошелся по палубе, отдышался, потом раскрыл прозрачные перепонки, тяжело взлетел, сел на пароходную трубу и принялся наблюдать за матросами.

Графиня Л. К. впервые видела купидона живьем. Ничего общего с сусальными картинками. Сэр Черчилль остановил взгляд на графине, долго и внимательно разглядывал ее в свой кровавый бинокль. Графиня не выдержала этого зловещего взгляда и отвела глаза. Черчилль отвернул перископ, слетел с трубы на палубу и удалился в трюм.

На следующее промозглое утро оборванцы, превратившиеся от угольной ныли в негров, грузили уголь. Графиня смотрела, как негры в сером тумане грузят уголь. Сэр Черчилль опять сидел на трубе, светил своими красными фарами, чистил ядовитые иглы и уже не так злобно поглядывал на графиню Л. К. Потом негры, Не стесняясь взгляда графини, разделись догола и отмывали пароход и друг друга от угольной пыли под струей воды из шланга. Графиня не отвернулась. Ей вспомнилось детство, букварь: «Ма-ма мы-ла Ма-шу. Ма-ша мы-ла Ра-му. Ра-ма мы-лил Ма-му».

Негры отмылись, опять стали беленькими и принялись хохотать, демонстрировать графине свои достоинства: у меня такой! А у меня вот какой! И жестами приглашать ее на корабль. Достоинства были самые разные… Графиня не отвернулась и всех внимательно осмотрела, чем смутила команду и вызвала на себя град ругательств. Кутаясь в шаль, она отправилась в штаб Врангеля. Это был не штаб, а проходной двор. Там было тепло, потому что штабные крысы жгли архивы перед приходом большевиков. Доложили Петру Николаевичу (генерала Акимушкина не было):

— Графиня N-Кустодиева, вдова полковника N. (Графиня назвалась своей девичьей фамилией.) Черный барон любезно вышел к вдове героя Брусиловского прорыва.

Вдова сказала Врангелю:

— le Negre du czar[7] исчез.

«Опять этот le Negre du czar, — тоскливо подумал Врангель. — Что этот негр вдове Брусиловского прорыва? Toutes les femmes distinguees[8] большие суки. А впрочем, этот негр молодец, а еще говорят, que les dames russes ne valaient pas les dames francaises. И faut savoir s'y prendre».[9]

Но Главнокомандующий не спросил, что общего у русской графини Кустодиевой с африканским негром. И так все ясно. В последний раз негра видели в автомобиле генерала-естествоиспытателя Акимушкина. Нехороший, но верный признак: перед расстрелом генерал имеет привычку катать обреченных по городу и показывать достопримечательности. Не всех, конечно, а тех, которые ему нравились, но таких было немного. Акимушкин, как и все естествоиспытатели — как и Брем, Дарвин, Линней, Кювье, Пржевальский, — больше любил животных.

ГЛАВА 4. Таинственный остров

Как верблюд не пройдет сквозь игольное ушко, так атеист не войдет в Офир. Небольшие врата (футбольной ширины и высоты) сами знают, кого пропускать или не пропускать, — они действуют на генном инфракрасе, вроде пропускника в метро. Можно провести двух-трех сомневающихся друзей, сказав сакраментальную фразу: «Это со мной».

Г. Прашкевич. Из офирского дневника

Весь андроповский год было о чем рассказывать — как бабы драпали, как Гайдамака под «Королевский Тигр» бросался, как снимали в Гуляе эксцентрическую кинокомедию об освобождении Парижа и как Гайдамака получил за это танковое сражение на новой дороге Переходное Красное Знамя от гуляйградского райисполкома.

Не скучно было.

С «Фиатом», понятно, ничего не получилось, и бутылку «андроповки» Гайдамака дембелю не выставил (да и где было искать того вологодского дембеля с западенским акцентом?), потому что жадная итальянская кинофирма умело умыла руки — тамошний адвокат сеньор Помидор Маккарронии как дважды два доказал, что итальянский «Кольнаго» погиб в тылу российской территории на земле Украины при взятии французской столицы англо-американскими войсками, и итальянцы тут совсем ни при чем и не собираются платить «Фиатами» репарации за чужие военные преступления — пусть платит канцлер Аденауэр или, на худой конец, генерал Эйзенхауэр.