Литума в Андах - Марио Льоса

– Точнее сказать, уничтоженной инками, – поправился он. – Инки сумели создать себе добрую славу, и с восемнадцатого века все говорят о них как о терпимых завоевателях, покровительствовавших богам покоренных народов. Это миф. Инки были безжалостны к народам, проявлявшим малейшую непокорность. Они фактически вычеркнули из истории племена уанка и чанка. Разрушили их города, а их самих рассеяли по всему Тауан-тинсуйу*, используя систему колониальных поселений – митимаэ, то есть массовых ссылок. Они сделали все, чтобы не осталось и следа от верований и обычаев этих племен. Чтобы стерлась память даже об их языках. Ведь выживший диалект кечуа, который распространен в этой зоне, никогда не был языком племени уанка.

* Буквально: Четыре объединенных стороны света (кечуа) – название государства инков, крупнейшего государственного образования доколумбовой Америки.

И еще он добавил, что современные историки не питают симпатии к уанка, потому что они помогли испанцам разбить войско инков. Но разве они поступили несправедливо? Они просто следовали древнему принципу: враги моих врагов – мои друзья. Они помогали конкистадорам, веря, что те освободят их от поработителей. И ошиблись, разумеется. Испанское иго оказалось гораздо тяжелее, чем иго инков. Да, история была несправедлива к уанка. Их почти забыли, а если и упоминают в книгах о древнем Перу, то обычно только для того, чтобы сказать, что они были кровожадные люди и пособники захватчиков.

Высокий светловолосый инженер – интересно, Бали – это имя или прозвище? – принес другую бутылку чудесного писко из Ики, его изумительный аромат заглушил даже запах еды.

– Примем еще, становится холодно, – сказал он, наполняя рюмки. – Если сендеристы вернутся, лучше, чтобы мы были под хорошим градусом, тогда нам все будет нипочем.

Ветер свистел на чердаке и в окнах, сотрясая весь дом. Литума почувствовал, что захмелел. Просто невероятно, что Скарлатина знал Дионисио и донью Адриану. Даже видел Дионисио в ту пору, когда тот бродил по ярмаркам и плясал, нарядившись укуко. Напяливал, ясное дело, маску, накидывал на себя цепь, весь в блестках, в зеркальцах. До чего же интересно слушать их разговор об апу и пиштако, едрена мать! Как замечательно рассказывает доктор! Неужели он и сам верит в апу? Или просто хочет показать, как много знает? Мысли переключились на Наккос. Томасито, должно быть, уже лег, уставился в потолок и погрузился в воспоминания, одолевавшие его по ночам и заставлявшие плакать во сне. Наверно, эта пьюранка – баба что надо. Парень вон сам не свой. А в этом кабаке, у Дионисио и доньи Адрианы, поди, уже полно народа, и хозяин пытается расшевелить заскучавших пеонов песнями и прибаутками, подбивает танцевать и при этом будто невзначай касается и трогает их. Блядь, да и только. Потом он думал о спящих в бараках пеонах, их сон отягощен нераскрытой тайной, тайной трех пропавших, которую ему никогда не удастся узнать. Его вдруг охватил новый приступ тоски по далекой Пьюре, с ее жарой, простыми людьми, не умеющими хранить секретов, с ее выжженными полями и горами без пиштако и апу, тоска по земле, откуда его занесло на эти заоблачные высоты, по тем краям, которые теперь воскресали в его памяти как потерянный рай. Доведется ли ему еще раз ступить на ту землю? Он сделал усилие, чтобы снова включиться в разговор.

– Уанка были настоящие бестии, Скарлатина, – говорил Пичин, рассматривая на свет свою рюмку, будто боялся, что там может оказаться какая-нибудь букашка. – И чанка тоже. Ты же сам рассказывал нам, какие зверства они творили, чтобы ублажить своих апу. Как приносили в жертву детей, женщин, мужчин – то реке, которую собирались отвести в сторону, то новой дороге, то храму или крепости, которую собирались построить. После этого, согласись, трудно назвать их цивилизованными.

– В Оденсе, недалеко от квартала, где я живу, секта сатанистов убила старика, его искололи булавками, выпустили всю кровь, якобы совершая жертвоприношение Вельзевулу, – пожал плечами профессор. – Конечно, уанка были бестии. А о каком древнем народе мы не можем сказать того же? Кто из них не был жестоким и нетерпимым, если оценивать их с позиций наших сегодняшних представлений?

Вернулся Франсиско Лопес, выходивший взглянуть, все ли в порядке в поселке. Вместе с ним в комнату ворвалась струя ледяного воздуха.

– Все спокойно, – сказал он, отряхивая пончо. – Но температура сильно упала, идет дождь с градом. Постучим по дереву, чтобы этой ночью с гор не пополз чертов уайко.

– Возьми-ка, согрейся. – Пичин наполнил ему рюмку. – Не хватало только, чтобы после терруков нас тут еще прихватил уайко.

– Я вот спрашиваю себя, – задумчиво пробормотал Бали, как бы разговаривая сам с собой, – не является ли то, что происходит в Перу, воскрешением загнанного внутрь насилия? Как если бы оно было спрятано, укрыто и вдруг по какой-то причине снова вырвалось наружу.

– Если ты снова будешь рассказывать о той экологичке, я пойду спать, – попытался остановить его Пичин. А недоумевающему Литуме пояснил: – Мой друг был знаком с сеньорой д'Аркур, которую в прошлом месяце убили в Уанкавелике. Теперь, когда он выпивает немного, он начинает философствовать по поводу этого случая. Но ведь между шахтером и философом большая разница, разве не так, Бали?

Бали ничего не ответил. Он погрузился в свои мысли, глаза его блестели от выпитого писко, волосы упали на лоб.

– Да, действительно, трудно понять смерть Гортензии. – Лицо профессора помрачнело. – Однако и мы неправы, когда пытаемся найти логику всех этих убийств. Потому что они не имеют разумного объяснения.

– Она прекрасно знала, что играет с огнем. – Глаза Бали были широко открыты. – Но это ее не останавливало. Как и тебя, Скарлатина. Ты тоже знаешь, чем рискуешь. Если бы ночью нас нашли, я и Пичин, может быть, как-нибудь и договорились бы с ними, а тебе уж точно размозжили бы голову камнями, как Гортензии. Но ты, несмотря ни на что, не отступаешься. Ладно, снимаю перед тобой шляпу, старина.

– Ну, вы, положим, тоже не отступаетесь, – любезно ответил профессор.

– Так для нас шахта – средство существования, – сказал Пичин. – Мы ею живем. Точнее сказать – жили.

– Почему это Перу вызывает такой интерес у иностранцев? – с удивлением спросил Бали. – Мне кажется, мы его не заслуживаем.

– Перу – страна, которую никто не понимает, – засмеялся Скарлатина. – А непонятное больше всего и притягивает, особенно людей из таких благополучных стран, как моя, где как раз все понятно.

– Думаю, я не останусь больше в Эсперансе, – повернул разговор в другую сторону Бали. – У меня нет ни малейшего желания изображать из себя героя, особенно на шахте, в которой кончается серебро. Прошлой ночью, по правде говоря, я чуть не отдал концы со страха.

– Мы с профессором чувствовали это там, в резервуаре, – улыбнулся Пичин. – Точнее, обоняли.

Бали засмеялся, профессор, а за ним и Лопес тоже засмеялись. Только Литума оставался серьезным, он почти перестал слушать разговор, его охватила глубокая тревога. Позднее, когда, покончив с бутылкой писко, все пожелали друг другу спокойной ночи и разошлись по своим комнатам, он задержался у порога спальни профессора Стирмссона – по соседству с его спальней – и почтительно, слегка заплетающимся языком спросил:

– Мне вот что любопытно, доктор: значит, эти чанка и уанка приносили в жертву людей, когда хотели проложить новую дорогу?

Профессор в этот момент наклонился снять ботинки; в неустойчивом свете ацетиленовой лампы черты его лица неузнаваемо изменились, и Литуме вдруг почудилось, что светловолосую голову профессора осенил золотой ореол.

– Они делали это не из жестокости, а по религиозным соображениям, – пояснил профессор. – Они таким способом выражали свое уважение духу горы или духу земли, которого они собирались потревожить. То есть они это делали для того, чтобы избежать возмездия. Чтобы выжить. Чтобы не разверзлась под ногами пропасть, не стер с лица земли уайко, не сожгла молния, не вышло из берегов и не затопило их дома и посевы озеро. Надо их понять. Для них ведь не существовало естественных катастроф, все зависело от высшей воли, и они должны были умилостивить ее жертвоприношениями.

– Я уже слышал однажды такое от доньи Адрианы.

– Передайте ей мой привет, ей и Дионисио, – сказал профессор. – В последний раз мы виделись на ярмарке в Уанкайо. Адриана в молодости была очень привлекательной. Это потом ее разнесло, как всех их тут разносит. Я вижу, вы интересуетесь историей, капрал?

– Немного, – согласился Литума. – Спокойной ночи, доктор.

* * *

Они живут в страхе с тех пор, как услышали о нашествии пиштако и о том, что в кварталах Аякучо жители организуются в дружины, чтобы дать им отпор. И наши говорят: «Надо сделать так же. Нельзя допустить, чтобы потрошители бесчинствовали и в Наккосе». Хотят жечь по ночам костры среди бараков, чтобы пиштако не застали их врасплох. Но те все равно придут, они всегда появляются там, где дела идут плохо. Повторяется история, которая случилась с Наккосом, когда он в первый раз пришел в упадок. Раньше-то Наккос был процветающим шахтерским поселком, поэтому мы с Тимотео и пришли сюда, когда скрылись из Кенки.