Бородинское поле - Иван Шевцов

Олег внимательно смотрел на комиссара, испытывая чувство неловкости и стыда. И опять подумал о Варе. Именно она сооружала эти окопы, и все, что говорил комиссар, касалось именно его, и, пожалуй, больше всех его. Что бы она, Варя, подумала о своем муже, если б узнала, увидела, как он бежал? И вдруг его, как иглой, пронзил вопрос: когда он вышел из окопа за пистолетом, началось отступление или еще не начиналось? Он точно не мог сказать, как-то не обратил внимания, но, кажется, когда шел за пистолетом, все еще сидели в окопах, а когда возвращался назад… От этой мысли его бросило в холод. Быть того не может. И все же к чувству стыда теперь примешалось чувство вины, и он знал, что это чувство будет все сильней и сильней и не даст ему покоя, пока он не искупит свою вину. Ценой крови или жизни, но искупит. Иначе он перестанет себя уважать, иначе он не посмеет честно посмотреть Варе в глаза, даже письма не посмеет написать. Он вздрогнул, когда Гоголев неожиданно поднял глаза на угрюмый отряд и снова заговорил проникновенно негромким, приглушенным голосом:

- Куда вы бежали? В эту рощу? Она вас не спасет и не защитит. Ваша защита и крепость там… - Он стремительным жестом указал на запад, в сторону окопов. - А позади Москва. У вас единственный шанс смыть свой позор - выбить врага из брошенных вами окопов. Другого выбора нет. Я пойду с вами. Впереди со мной пойдут коммунисты. Нашу атаку поддержит батарея справа, еще один огневой взвод будет сопровождать нас отсюда, с этой опушки. Тяжело? Знаю. - Он кивнул в сторону окопов. - Посмотрите, сколько их полегло. И пять танков, которые уже никогда не будут топтать нашу землю. - И вдруг скомандовал: - Смирно!.. Коммунисты, пять шагов вперед - марш!..

Двадцать семь человек вышли вперед и замерли. Вышел и Олег Остапов, хотя он был беспартийным. Еще минутой раньше, когда Гоголев сказал, что впереди в атаку пойдут коммунисты, он уже твердо решил, что пойдет вместе с ними, пойдет рядом с комиссаром, иначе его замучит совесть, он не сможет жить. Гоголев посмотрел на двадцать семь человек. Среди них были в основном пожилые люди - москвичи-добровольцы. Может, потому, что Остапов показался ему самым молодым среди двадцати семи, или потому, что в глазах его светилось глубокое душевное благородство, а может, потому, что в руках у него было странное, диковинное оружие, именно на нем комиссар остановил свой взгляд, подошел, потрогал ствол бронебойного ружья, спросил:

- Это что у вас за штука?

- Противотанковое ружье, - негромко и застенчиво ответил Остапов.

- Противотанковое? - Лицо Гоголева изобразило искреннее удивление. - Гм, впервые вижу такое. И как же оно стреляет? Без приклада-то?

- Собственно, это ствол, - пояснил Олег. - Без приклада, я думаю, стрелять из него невозможно.

- А приклад? Где приклад?

- По нему танк прошел… Ну и… сломал, - виновато ответил Олег.

- Вот как! - удивился Гоголев. - Значит, это через вас прошел танк, и вы остались невредимы. Выходит, танки не так уж страшны, если не поддаваться панике. - Он снова посмотрел на Остапова и, дотронувшись рукой до ствола бывшего ружья, сказал: - Вы это оставьте. Какой от него прок. Вам нужно оружие раздобыть.

- У меня есть, - сказал Остапов и достал из кармана шинели парабеллум. - Это я у немца, у танкиста. Только вот как из него стрелять?..

- Проще простого, - сказал Гоголев и, взяв из рук Остапова пистолет, быстро пояснил, как им пользоваться.

А потом над рощей пронесся огненный смерч, завершившийся таким громовым ударом, от которого задрожала земля и небо, казалось, раскололось на куски. Это дивизионы "катюш" дали залпы по фашистам. Грозное и страшное зрелище наблюдали приготовившийся к атаке отряд, который теперь возглавил комиссар Гоголев, и фашисты, засевшие в наших окопах. И на тех, и на других залпы произвели ошеломляющее впечатление: у одних рождали горделивую радость, у других вызывали страх. Прибывший огневой взвод выдвинул свои орудия на опушку и прямой наводкой начал обстреливать окопы. Под гул его залпов Акулов снова галопом через поле мчался к батарее с приказом поддержать атаку фланкирующим огнем. Теперь по окопам, в которых засели немцы, били орудия с фронта и с фланга. Бойцы лежали на самом краю рощи и, напряженно всматриваясь в разрывы снарядов, ждали сигнала к атаке - красной ракеты. А его все не было, и Олег, лежащий рядом с комиссаром возле маленькой пушистой елки, испытывал нетерпение. Он не видел лица Гоголева - его закрывала елочка, - но ему казалось, что лицо это в настоящий момент должно выражать самоотречение. Комиссар внушал к себе почтение.

Пожалуй, самый трудный вид боя - это атака. Подняться с земли и идти под пули врага, идти навстречу смерти, сознавая, что она может скосить тебя в любую секунду, в один миг, - это очень трудно. Тут нужно предельное напряжение - физическое, нравственное, психическое, такой сгусток силы воли, нервов, мужества, такое самоотречение и убежденность в абсолютной необходимости этого броска, на какое только способен человек вообще, любой человек, независимо от того, трус он или храбрец. В атаке же самый напряженный момент - это последние секунды перед броском, те секунды, когда по сигналу или по команде надо встать и сделать первый шаг. Именно в атаке с наибольшей силой и полнотой раскрывается благородство и величие духа. Атака - мерило всех глубинных качеств и черт характера, которыми обладает воин.

Перед атакой бойцы много и напряженно думают. Каждый о своем, и все о жизни и смерти. Олег Остапов думал о Варе. И неожиданно поймал себя на мысли, что то, что он чувствует сейчас, совсем не похоже на то, что он чувствовал час тому назад, когда на его окоп наползала стальная туша танка. Там был страх или подобие страха, там была растерянность - здесь же страха не было, и что его самого удивляло и даже поражало, так это внутренняя собранность и холодная осознанная готовность ко всему.

Красная ракета, которую ждали с таким напряжением, все же оказалась неожиданной. Отряд подхватился без слов, и Олег был доволен тем, что он опередил Гоголева и, держа в одной руке парабеллум, в другой гранату, устремился вперед. Автомат комиссара висел на шее. В левой руке граната. Он, как и ведомые им бойцы, был готов вступить в рукопашную схватку наравне со всеми. Он знал, что на него равняются, с него берут пример. Сначала шли быстрым шагом, рассыпавшись в цепь, но с каждой секундой шаг становился шире и чаще, все быстрей и быстрей и живо превратился в бег. Олега удивило молчание немцев - ни единого выстрела. Удивило и озадачило. А Гоголев знал - подпускают поближе, чтобы потом разом ударить в грудь свинцовым ливнем. Он поставил задачу артиллерийскому взводу: подавить огневые точки врага. Но точки эти пока что не открывали себя, они выжидали, и взвод и батарея вели огонь по окопам, притом - Гоголев обратил на это внимание - батарея с фланга стреляла шрапнелью. Подумал: "Пожалуй, это они зря. Нужно бы осколочными". Длительное молчание немцев становилось подозрительным. Возможно, они ошеломлены, морально парализованы потрясающим зрелищем двух залпов "катюш". И только было он так подумал, как хлестнул свинцовый ливень. Несколько человек в цепи упало, и это вызвало некоторое замешательство отряда. Бойцы залегли, прижатые к земле свистом пуль. Залег и Олег. И лишь комиссар продолжал идти слегка пригнувшись. Вот он прошел мимо Остапова и теперь оказался впереди всей цепи. И вдруг выпрямился, над залегшим отрядом прозвучал его чистый, звенящий металлом голос:

- Коммунисты!..

Только одно слово сказал он, и ничего больше: просто продолжал идти вперед, на окопы один. Но слово это, твердое, как булатная сталь, не подстегнуло, а подхватило Олега, в одно мгновение он очутился на ногах и, уже не думая ни о смерти, ни о жизни, а только о врагах, которых нужно победить, помчался вперед, обгоняя комиссара. Какие-то невидимые нити связывали его с комиссаром и не позволяли Олегу отрываться от Гоголева на значительное расстояние. Когда до окопов оставалась сотня метров, когда прогремело "Ура!" и немцы, не приняв рукопашной, начали в беспорядке отступать к лесу, бросив окопы, захваченные час тому назад, и не дешевой ценой, Олег почувствовал, что позади него случилась беда. Не прекращая бега, на ходу, он оглянулся и в это мгновение увидел, что комиссар не бежит уже с ними, что ему не суждено было дойти до оставленных врагом окопов.

Остапов вернулся. Гоголев лежал на земле, с протянутой рукой на запад, и пальцы его безжизненно касались цевья автомата. Он как бы силился произвести последний в своей жизни выстрел. Лицо его было бледным, ушанка, сбитая набок, обнажала влажную прядь волос. Он посмотрел на Остапова кротким, умоляющим взглядом и прошептал:

- Туда… туда… вперед… Меня не надо… оставьте…

Он убрал руку с автомата, так и не пригодившегося ему, его голова упала лицом на сырую землю. Остапов подхватил комиссара, перевернул на спину и только теперь увидел на груди шинели маленькое пятнышко. Гоголев лежал с закрытыми глазами и часто дышал. Он впал в беспамятство. Остапов в растерянности посмотрел вслед бегущим товарищам, которые уже занимали окопы. Он хотел было позвать на помощь, но некого было звать: одни лежали на поле, другие ушли вперед. И никто бы не услыхал его зова. Тогда он расстегнул шинель комиссара и на гимнастерке увидал пятно крови уже большего размера. Достал индивидуальный пакет, размотал бинт и неумело перевязал рану. Увидев скачущего от батареи к роще всадника, Олег замахал ему рукой и прокричал: