Бородинское поле - Иван Шевцов

- Свяжитесь с комдивом и передайте ему мой приказ: контратаковать противника на участке автострады и выбить его из деревень Артемки и Утицы. Вы меня поняли? Любой ценой вернуть Артемки!

А между тем батальоны 17-го Краснознаменного и курсанты военно-политического вели кровопролитный бой, который продолжался с самого утра и теперь, когда уже близился вечер, казалось, разгорался с новой силой, и не было видно ему конца. Сплошной линии обороны уже не существовало: ее разорвали немецкие танки и шедшая за ними пехота. Батальоны, роты, а то и взводы, изолированные друг от друга, продолжали отбиваться от наседающих фашистов чем только могли. На танки бросались с гранатами и бутылками, пехоту встречали пулей и штыком. Благодарили наших танкистов, которые из засад поджигали фашистские танки, внезапно выскакивали из рощиц навстречу наступающим эсэсовцам, расстреливали их из пулеметов и давили гусеницами. В разных местах дымились подожженные немецкие танки, и, глядя на их черные, уже безопасные туши, наши бойцы поминали добрым словом своих артиллеристов.

Комиссар Гоголев с первым дивизионом спешил на левый фланг - к месту боя. Путь был недалек. Орудия и повозки со снарядами везли на лошадях. И как только перемахнули через железнодорожное полотно, сразу почувствовали дыхание близкого боя. Высланный вперед дозор доложил, что на старой Смоленской дороге, западнее Утиц, отряд красноармейцев, ополченцев и курсантов численностью до двух рот, оседлав шоссе, ведет неравный бой с противником, который наступает с запада и юга, а его танки обошли наших с севера и вышли на окраину Утиц. Командует отрядом старший лейтенант. Гоголев приказал командиру дивизиона капитану Князеву одной батареей прикрыть позиции обороняющегося отряда. Сам же во главе двух батарей двинулся в юго-восточном направлении, на Утицы, чтобы ударить во фланг прорвавшимся туда немецким танкам.

Местность здесь пересеченная: за рощицами - поля, за полями - снова рощицы, кустарники, леса и поляны. И хотя за вчерашний и сегодняшний день тугой ветер и легкий ночной морозец изрядно оголили лиственные деревья и кусты, все же они еще могли служить неплохим укрытием для войск, как для своих, так и для вражеских, поэтому в любую минуту можно было ожидать внезапной встречи с противником.

Гоголев ехал в сопровождении своего ординарца Акулова впереди батарей следом за головным дозором, прислушиваясь к беспорядочной, какой-то суматошной стрельбе, которая раздавалась теперь и справа, где он оставил одну батарею, и впереди - в стороне Утиц.

По сигналу дозорного отряд остановился в небольшом кустарнике, а сам Гоголев, пришпорив гнедую норовистую лошадь, галопом перемахнул неширокое поле и оказался возле ручья, поросшего ивой и ольхой, где остановился дозор. Старший доложил: в стороне Утиц - танки. Должно быть, не наши, ведут огонь по деревне. А здесь, правее, окопы. Там, очевидно, наши. Над окопами видны разрывы мин и снарядов. Стреляют со стороны старой Смоленской дороги, от леса. Там же слышен гул моторов. Между окопами и опушкой леса стоят два немецких танка. Не двигаются и не стреляют. Похоже, что подбитые нашими.

Гоголев легко соскочил с лошади и в бинокль начал рассматривать поле боя. Картина открывалась более чем безотрадная. Окопы занимало небольшое подразделение красноармейцев. Судя по тому, как сильно долбила их вражеская артиллерия, немцы готовились к атаке. Численность наступающих пока что невозможно было определить: их укрывал лес. Гоголеву нетрудно было понять состояние оборонявшихся, в тылу которых, возле Утиц, уже находились танки неприятеля да с фронта готовилась к прыжку пехота с танками.

Гоголев приказал одну батарею развернуть здесь же, у ручья, направив ее пушки на запад, на опушку леса, от которого с минуты на минуту неприятель готовился к атаке. Другая же батарея развернула свои пушки на юг, во фланг танкам, которые уже прорвались к Утицам. Своим огнем она должна была прикрыть тыл обороняющегося подразделения, если танки врага повернут от Утиц назад.

Через четверть часа первой батарее пришлось открыть огонь по танкам, устремившимся от опушки на линию окопов. Танков было немного, всего четыре машины, они стреляли на ходу по окопам из пушек и пулеметов, а за ними в промежутках двигались бронетранспортеры с солдатами; солдаты, укрывшись за броней, тоже стреляли из автоматов, стремясь подавить, ошеломить обороняющихся шумом и трескотней, не дать им возможности вести прицельный огонь по пехоте, которая, пригибаясь к черному картофельному полю, рассыпавшись в две цепи, бежала вслед за танками и транспортерами. На Минской автостраде фашисты уже заняли деревню Артемки, и теперь они с бешеным упорством рвались вдоль старой Смоленской дороги, имея ближайшей целью захват Утиц.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Добровольцы-москвичи, составляющие один отряд, занимали оборону на правом фланге 32-й дивизии, севернее деревни Бородино. Другой отряд находился на левом фланге. В левофланговом отряде служил бронебойщиком Олег Остапов. По соседству с добровольцами, или, как их еще называли, ополченцами, занимал оборону и батальон курсантов. Во время прорыва немцев 14 октября и курсанты, и ополченцы, и стрелки 17-го полка были выбиты с первой линии обороны, разорваны на отдельные подразделения. В суматохе яростного боя все смешалось, спуталось, сплошная линия обороны лопнула, образовались отдельные очаги сопротивления численностью до батальона, роты, а то и взвода. Нередко, изолированные друг от друга, они вели бой в окружении, надеясь на подкрепление или в крайнем случае на темноту ночи, хотя ясного представления, что принесет ночь, у них не было. Отряд, в котором служил Олег, уже шестой час отбивал атаки гитлеровцев. Это был не батальон, не рота, а именно отряд, потому что кроме ополченцев в нем находилось человек тридцать курсантов, человек двадцать вышедших из окружения бойцов и взвод 17-го стрелкового полка. А всего набиралось около двухсот человек, командовал ими старший лейтенант Сошников. Он же, этот Сошников, еще в учебном батальоне, когда выдавали ополченцам оружие, вручил Олегу бронебойное ружье, в то время как другие получали обыкновенные трехлинейные винтовки. Почему среди немногих добровольцев Остапов удостоился противотанкового ружья, он и сам не знал. Может, просто он вызвал симпатию у Сошникова своей скромностью и исполнительностью, а может, гражданская профессия Олега заставила старшего лейтенанта проникнуться уважением к архитектору.

Всего в отряде было четыре бронебойки, притом три длинноствольных, тяжелых, с крупнокалиберным патроном, и только у Олега легкая, почти как старинная берданка, и калибр пули тоже винтовочный, только гильза более емкая, пороху в ней раза в три больше, чем у обыкновенного винтовочного патрона. Остапов даже усомнился: как это такая махонькая пуля может прошить броню, которую и снаряд-то не всякий берет? Но Сошников внушительно рассеял все его сомнения, сказав, что именно в пуле тут и кроется весь секрет, что она не обычная, а особая, бронебойная, летит с бешеной скоростью и врезается в броню. Олег поверил и ждал случая, чтобы на практике удостовериться в бронебойной силе своего ружья. Случай этот представился ему после полудня, когда их позиции бомбила фашистская авиация, перед тем как пошла в наступление пехота. Во время бомбежки Олег, как и его товарищи, сжался в комок на дне окопа, потому что было, может, не столько страшно, как до жути неприятно: в первый раз он попал под бомбежку. А с непривычки - это любой скажет - всегда неприятно попадать под бомбежку. Вспомнил Варю и певичку Москонцерта, о которой Варя рассказывала. Как-то неловко ему стало за свою робость, и он выпрямился. Правда, из окопа не высунулся - это уж ни к чему было бы, - но смотрел в небо, наблюдая, как от самолета отрываются бомбы. И в тот же момент рядом с ним оказался старший лейтенант. С ним стало спокойней и совсем не страшно. А Сошников схватил его противотанковое ружье, прицелился и выстрелил по самолету. А когда объятый пламенем "юнкерс" рухнул где-то недалеко за дорогой, Сошников, сам немало удивленный, по-мальчишески завизжал от восторга, а затем торопливо загнал в патронник патрон, выстрелил еще, уже не целясь, вслед удаляющимся самолетам.

- А вы говорили - берданка! - победно тряс Сошников ружьем перед глазами пораженных бойцов. - Это же универсальная зенитно-противотанковая пушка. По такой бы пушке да на каждого бойца! Мы б их, паразитов, проучили, мы б им показали…

Он не договорил фразы: разорвавшаяся мина сразила старшего лейтенанта наповал. Это была первая смерть на войне, которую Олег Остапов видел воочию, такая неожиданная, странная и нелепая. И опять он вспомнил певичку, которая погибла где-то здесь, когда копала, возможно, вот этот окоп, в котором сидит он, архитектор Остапов, а рядом с ним прислонившееся к срезу сырой, холодной земли уже бездыханное тело старшего лейтенанта.