Стойкий - Анна Брукс

о её безопасности, пока он не вернётся домой. Я сказал ему, что да. Сказал ему, что он может мне доверять.

Я знаю, что в моих словах нет никакого смысла. Эти две истории каким-то образом переплетаются, и как бы я ни пытался разделить их, я не могу. Я всегда связываю то, что случилось с Софией, с прямым результатом смерти моих родителей.

— Они убили мою маму у меня на глазах. Я наблюдал, как они это делали, и не мог их остановить. Я, бл*ть, не мог их остановить. — Я был подростком, а они были взрослыми мужчинами. Тем не менее, я мог постоять за себя, но я был не ровня им. Никто бы не смог. В меньшинстве и без оружия. В тот вечер мы с мамой вместе приготовили ужин, а потом сидели на диване, смотрели чёртов фильм и ждали, когда мой папа вернётся домой, когда они постучали в дверь.

— О, Эрик. Ты старался, как мог.

— Я должен был стараться лучше. Я не должен был открывать чёртову дверь, но они уже прошли через охрану у ворот, и я не думал, что они опасны. Мой отец вернулся домой вскоре после того, как они ушли. Он пришёл домой и обнаружил свою жену — мою мать — в луже крови. Он даже не посмотрел на меня, и по сей день я не знаю, понял ли он, что я был там, или нет. Он подошёл прямо к ней и упал на колени. Это даже не был крик, когда он увидел её… Он взвыл. — Этот звук часто преследует меня во сне. Мой отец. Такой сильный мужчина, грёбаный воин, и он сдался. Он умер прямо здесь и сейчас; в тот момент я уже знал, что он практически умер.

— Что они сделали с тобой?

— Они сломали мне руку, затем привязали меня к стулу и избили пистолетом до потери сознания. Я очнулся связанным и с кляпом во рту в соседней комнате. Однако я всё ещё мог видеть. Я мог видеть всё это. Слышать всё это. Я слышал, как она испустила последний вздох, и я слышал, как мой отец извинялся за то, что подвёл её… что я не смог защитить её. Что их сын недостаточно силён, — прерывистое дыхание срывается с моих губ, и я вытираю слёзы с глаз. — А потом я увидел, как он притянул её к себе… в свои объятия. Его руки были такими твёрдыми, когда он приставил пистолет к собственной голове и нажал на курок.

Она ахает от моего признания и пытается притянуть меня ближе к себе. В моём почти кататоническом состоянии я могу распознать, что она ранена, поэтому я не двигаюсь (прим. Кататонический — напряжённый ступор).

— Поэтому, когда я встретил Софию несколько месяцев спустя, и она сказала, что хочет, чтобы я был её парнем, я сказал ей «нет». Я продолжал говорить «нет», даже когда она умоляла. Я был недостаточно хорош для неё. Я был неудачником. Даже мой отец так сказал. Я подвёл своих родителей, и я подвёл бы и её тоже… И, конечно же, я подвёл. Она не слушала меня; она заставила меня полюбить её. Она, чёрт возьми, заставила меня, хотя я этого и не хотел. И она любила меня, даже когда я оттолкнул её. Я изо всех сил старался заставить её понять, что она может добиться большего. Мы поссорились из-за её беременности, и она, наконец, поняла, каким куском дерьма я был, и ушла. Она умерла в ту же ночь, потому что я не пошёл за ней. Я, бл*ть, сказал ей, что в конце концов подведу её, и это стоило ей и нашему ребёнку жизни. Это моя грёбаная вина. Всё это! Это всё моя грёбаная вина!

— Эрик, остановись. Остановись. Это не твоя вина.

— Так и есть. — Я, наконец, делаю вдох и встаю, расхаживая рядом с кроватью. Уперев руки в бока, я останавливаюсь и смотрю в окно. — Годами, Полли, годами мы с Софи то мирились, то ссорились. Ходили вокруг. Она не хотела скрывать наши отношения, но я был непреклонен. Я просто подумал, что в конце концов ей надоест, что я её отталкиваю, или она найдёт кого-нибудь получше, потому что она заслуживала лучшего. Хотя какой-то чёртовой больной части меня нравилось, что она принадлежит только мне. Мне нравилось, что она была тайной и что никто больше не знал о нас. Это дало мне возможность сосредоточиться на чём-то другом. Какое-то время я знал, что она беременна, и пытался примириться… Клянусь Христом, я пытался. Но в ту ночь… в последнюю ночь, когда я видел её, в последнюю ночь, когда она была жива, я накричал на неё. Она умерла; вся семья Смита погибла в результате несчастного случая той ночью.

— Скоро живот будет заметен, Эрик.

Я встаю с дивана и иду за ещё одним пивом.

Она захлопывает дверцу холодильника и встаёт перед ним. Даже разозлённая, она чертовски сексуальна.

— Пиво не даст тебе ответов.

— Господи, Софи. Я не ищу пива, чтобы получить ответы. Я хочу пить. — Она не двигается, поэтому я резко поворачиваюсь и возвращаюсь к дивану с пустыми руками.

Она садится рядом со мной и поджимает ноги под себя.

— Пора, большой парень.

— Я не готов.

— Я тоже не готова. Но мы есть друг у друга, верно? Это всё, что нам нужно.

Мои локти покоятся на бёдрах, и я обхватываю голову руками.

— Они будут в бешенстве. Смит надерёт мне задницу.

— Нет, он этого не сделает.

— Да, детка, он так и сделает. Я недостаточно хорош для тебя…

— Может, ты заткнёшься со своим мученическим дерьмом? — огрызается она на меня. — Ты ведешь себя так, как будто предполагалось, что ты сможешь отбиться от трёх взрослых мужиков с оружием, когда тебе было четырнадцать лет. Я понимаю, что это было трагично, но ты ничего не мог поделать. Боже, Эрик. Я так сильно люблю тебя, так сильно, и я хочу, чтобы мы двигались вперёд в нашей совместной жизни. Но я не могу продолжать это делать. Боже мой! — Диван скрипит, когда она встаёт. — Мы говорим об этом уже много лет. Я больше не могу…

Я прерываю её прежде, чем она успевает закончить предложение.