Год 2990 - Андрей Корбут

31. - На что вы надеялись? - Катрин говорила вполголоса или почти шепотом, смотря не на Алэна, а в сторону люка. Он проследил этот взгляд и ответил: - А вы сейчас? - Нет, правда... У вас не было шансов уйти незамеченным, и если бы вас не взял летевший к нам крейсер, вас взяли бы при высадке в порту Антарекса. Может быть, вы собирались захватить "Леонардо да Винчи"? Но что дальше? Харон? Да вас арестовало и выдало бы любое правительство... - Итак, крейсер шел за мной... - Я вам говорила - не знаю. Но думаю, что да. - Харон - молодая планета, а, следовательно, в течение еще как минимум одного поколения ее эмиграционная служба будет оставаться благосклонной ко всем, кто намерен связать с ней свою жизнь. Так или иначе, а это осмысленная необходимость - дать приют всем, кто бежит от зажравшегося мира в неизведанное. Отверженные, авантюристы, преступники - чем не источник людских ресурсов для молодых колоний. Вероятно, правительство Харона дало бы санкцию на мой арест или, уж по крайней мере, разрешило бы ищейкам из межгалактической службы безопасности самолично надеть на меня наручники. Но в первом случае никто на практике не пошевелил бы и пальцем, чтобы исполнить приговор, а во втором... Я знаю Харон, как никто другой. Меня бы не достали. - Наверное, это очень небезопасно - жить в молодой колонии среди вседозволенности и беззакония? - Ошибаетесь, мисс. Человеческая жизнь и закон там стоят намного дороже, чем на Земле или на Антарексе. Если хотите, это своего рода исправительная колония, без шансов на то, что вы останетесь "плохим". Уничтожьте вы где угодно хоть целый город, но покайтесь - и вам простят. Но не дай вам бог вернуться к прежнему здесь. - Делайте что хотите, но не у себя дома? - До определенной степени. Пока это не несет угрозу интересам колонии. Кто, например, будет торговать с теми, кто дает прибежище пиратам или покушается на святое - сбывает генофонд? - То есть, похитить с другой планеты ребенка - это, по вашим меркам, и не преступление? - Я лишь возвращаю его домой. - Почему я слышала, что вы ему не отец? - Потому что его отец скончался... и я отправился за ним на Землю, потому что я его отец...

Харон точно затаился. Опасность стала стерегущей тенью, как миг неуловимой, как смерть - неосязаемой, как страх - слишком явной, чтоб ею пренебрегать. Харон позволил заглянуть ему в лицо. Он вышел на солнечный свет, на открытое пространство, словно бросая нам вызов. Он казался неискренним, а выбора не было. Его зеленая пыль меня уже не пугала. Я сроднился с ней. И порой завороженно глядел, как ночью маленькая воронка, будто капкан муравьиного льва, за считанные минуты превращается в огромную котловину, где все оживает с приходом дня, где всегда зловеще сияет одинокий голубой глаз водоема, бездонного колодца, где я не мог не искать, хотя бы глазами Арно, зная, что напрасно, зная, что себя обманываю. Котловина исчезала через трое суток, и пыль оставалась надгробной плитой. Зеленая пустыня, похороненные в ней оазисы, зеркальные скалы и горное плато... Харон до какого-то дня мог показаться удивительно однообразным, как лунный пейзаж... До того дня, пока... А началось все ночью... - Я убил его..., - глухо произнес Клод, и я не сразу понял - бредит он, говорит ли во сне или пытается, будучи в здравом уме, в чем-то признаться мне. - Клод..., - позвал я. Платформа тонула в сумерках, и только белый свет широкой полосой по периметру отделял нас от всего Харона. Капсулы Мигеля, Клода и Фредерика чернели силуэтами и казались со стороны древнеегипетскими саркофагами, что обнаружила при раскопках археологическая экспедиция. И, казалось, призраки оживали. Клод медленно поднялся, но замер, оставаясь в капсуле. Я снова окликнул его. "Я убил его...", - повторил он отчетливее. Я не спал, я стоял на вахте, вернее будет сказано, полулежал, полусидел в кресле дежурного у единственного уцелевшего монитора... Он не слышал меня или слышать не хотел. Я подошел к нему, увидел, что глаза его открыты. ...Я путаюсь. Его глаза распахнулись, едва я оказался рядом. Он вдруг глянул на меня и совершенно дико улыбнулся. От неожиданности я скривил рот в ответной улыбке. - Знаешь, я нашел здесь лес... Вернувшись предыдущим вечером из разведывательного полета, он не сделал доклада на этот счет - он тогда вообще ушел от разговора, сказав коротко: "Все, как обычно: зеленая пыль и еще раз пыль...". - Где? - спросил я. Его сообщение мало походило на правду. У нас были десятки тысяч минут слежения на этой планете, мы налетали сотни часов на запад, восток, север и юг, и никогда мы не видели ничего похожего на то, о чем он сейчас свидетельствовал... "Где?" - спросил я. Он не ответил. Я повторил вопрос. Он промолчал. И вдруг я понял, что Клод спит. Спит с открытыми глазами. Спит и говорит со мной во сне. "Он хитрит... Хитрит...", - ужом пробралась в мозг странная холодно-скользкая мысль. А Клода будто прорвало: он говорил сначала шепотом, потом голос его набрал силу, потом слился в единоутробный непередаваемо-тяжелый монотонный гул часто бьющегося о наковальню молота. Но это были лишь обрывки фраз его несостоявшихся мыслей или давних воспоминаний и боль, троекратная, через все слова. Я отступил к медицинской капсуле. Я старался не делать резких движений, будто бы Клод мог что-нибудь увидеть и заподозрить. На ощупь нашел боковой пенал, в нем сверху лежал шприц с успокоительным. Через минуту я уже коснулся иголкой его тела. Клод, кажется, на миг проснулся, глянул на меня недоуменно, и медленно опустился на ложе. Еще через минуту он крепко спал.

Не знаю почему, но я никому ничего не рассказал о событиях этой ночи: ни о скрестившихся в ночной дали двух лучах, ни о том, как повел себя во сне Клод, лишь отметив для себя его утреннюю бледность и некоторую рассеянность, если не сказать больше. После завтрака мы, по обыкновению, провели рекогносцировку. Фредерик уже приходил в норму. Мы отчасти теперь могли положиться на него, оставляя в лагере. К тому же недалеко был Мигель, на его плечи в этот раз легла муторная, всеми нелюбимая работа: он должен был заняться бурением. Я отправлялся в пустыню, Клод - в сторону плато. И он, и я должны были покрыть до 1000 км, прежде чем вернуться на базу. "Но почему он был столь неуступчив, когда определялись маршруты?" - спрашивал я себя, и тотчас после нашего непродолжительного совещания и много позже, когда, набрав высоту, уносился от платформы со скоростью 200 км/час". "Алэн, ты сегодня работаешь на северном и южном направлениях", - говорил он. "По чести сказать, меня стала утомлять пустыня, Клод...", - посетовал я, без тени мысли что-либо менять. Он должен был либо свести мои слова к шутке, либо, если он воспринял их всерьез, попытаться объяснить целесообразность своего решения. "Тебе надо углубиться в эти крайние сектора", - проигнорировав мое шутливое, но, по сути, не лишенное смысла недовольство, произнес Клод, показывая мне на зависшей в воздухе виртуальной карте два темных пятна. "Клод, у Алэна это десятый полет в пустыню, - вмешался Мигель. - Плюс твои четыре и мои восемь. Данных вполне достаточно. Есть невыясненные моменты, но в целом мы обследовали 80% допустимой зоны. С плато дело обстоит иначе...". Он не дослушал Мигеля - почти оборвал его: "Тебе следует пройти отметку десять тысяч...". "Я вчера прошел десять тысяч...", - ответил Мигель. "Разве?" - сказал он. Возникла пауза. Клод был страшим в команде. И ошибался. Грубо. Непозволительно. Это было первым звонком. У разведчиков главенствовал закон волчьей стаи, с той лишь разницей, что оступившегося вожака не убивали, а понижали в ранге. "Разве?" - сказал он и произнес очень твердо: "Более не углубляться. Наметь три-четыре новых точки на расстоянии двух-трех километров друг от друга". "Первое: у нас охвачено на плато только 20%, - совершенно жестко сказал Мигель. - Второе: мы не можем останавливаться на отметке 10 тысяч - этого просто недостаточно". "Добьем пустыню, бурение около платформы, потом переключимся на плато...", - поставил точку в споре Клод, никого не услышав. Тогда это сошло ему с рук. Мы поднимались с мест, налаживали ранцы и зонды, Фредерик пытался острить, его поддержал Мигель, оба они рассмеялись; я улыбался, а в ушах стоял особенно глухой голос Клода. Я вспомнил ночь. Его монолог. И его признание... Ранец едва не соскользнул со спины, так стремительно я повернул назад, через голову, в мертвом пике, потом вышел из него и, не обращая внимания на голос Фредерика, спрашивавшего меня, не потерял ли я ориентацию, выверил курс на радиомаяк Клода, погасив при этом свой... Теперь Фредерик мог только наблюдать за мной через зонд. Меня это устраивало. Я набрал прежнюю высоту и увеличил скорость до трехсот...

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});