Дваждырожденные - Дмитрий Морозов

Около месяца после этих событий прожили Пандавы в лесах — выжидали, пока улягутся страсти после их «гибели». За это время у них отросли длинные волосы, которые они заплетали в косы, как было принято у лесных отшельников. Их одежда истрепалась, и они переоделись в мочальные набедренные повязки — валкалу и шкуры антилоп. Когда облик царевичей стал совершенно неузнаваемым, было решено продолжать путь. Хидимбу они поселили в одной лесной деревушке, жители которой взяли ее в свою общину, чтобы умилостивить богов леса, о чем их настоятельно просили пять странствующих риши. Бхимасена тепло простился с возлюбленной. Как оказалось впоследствии, их союз принес плод — ребенка, способного управлять брахмой.

Про его рождение узнали как-то случайно через несколько лет. Но Бхиме все эти годы было не до него, к тому же ни община, ни сама Хидимба не были намерены отдавать его в ашрам. Теперь он стал членом братства. Говорят, что с виду он страшен — ростом и силой превосходит даже своего могучего отца, совершенно лишен волос на теле, за что и получил имя Гхатоткача, что значит «плешивый, как кувшин». По всем законам дваждырожденных Гхатоткача — ракшас, но несмотря на свой отталкивающий вид и полное отсутствие знаний, он был предан Пандавам, молился своему отцу, как богу, и поэтому Высокая сабха отнеслась к нему снисходительно. Думаю, что скитания по лесам пошли на пользу Пандавам. Теперь они не по рассказам узнали тяготы простой жизни. Ну, а в Хастинапуре тоже шло время, и многие стали забывать царевичей. Тем не менее, Видура каким-то только ему известным способом узнал, что Пандавы живы, а может, он просто верил в их счастливую звезду. Трудно сказать, какую силу применил другой патриарх Вьяса, но он смог буквально ощупать своими мыслями огромную территорию вокруг Хастинапура и дальше на юг и, в конце концов, обнаружил Пандавов. Они вернулись в Хастинапур, получил в дар от дяди землю и построили там свою столицу Индрапрастху.

Помню, что когда я впервые услышал об этих событиях от Учителя, то не подумал, что мне самому придется принимать в них участие. И если бы кто-нибудь спросил меня, хочу ли я этого, то сказал бы — нет. Мир за стенами нашей пещеры представился огромным перекрестком ночных дорог, где царят пронзительные ветры и неумолимые звезды бога войны Картикеи. Я боялся будущего, не знал пути и не видел в черном небе знаков надежды. Высокая сабха казалась не сияющей горной вершиной, а сухим деревом, расщепленным молнией. А боги не были добры и снисходительны, как думал я в детстве, поднося им плоды и цветы. Боги жаждали крови. Но Учитель не спрашивал нас о наших желаниях. Он знал, что могучий поток событий уже подхватил нас в свои волны, и просто продолжал рассказывать своим спокойным, даже безмятежным тоном то, что последние годы тяжелым камнем предчувствий и волнений лежало на его сердце.

— Теперь, по прошествии десятилетий, люди в Хастинапуре уже забыли об обещании Дхритараштры уступить трон племяннику. Меж тем Юдхиштхира, хоть и уступает Арджуне и Бхимасене в силе, познал сложнейшие законы нашего братства. Он обладает главными качествами, необходимыми властелину: милосердием, разумом и осторожностью. Впрочем, и Дурьодхана — воспитанник нашего братства. Для Бхишмы и других патриархов важно посадить на престол дваждырожденного, но самим Кауравам и Пандавам отнюдь не безразлично, кто из них взойдет на трон. Дело, конечно, не в том, что им хочется власти, в этом их не заподозрил бы ни один дваждырожденный. Но с высоты трона Хастинапура открываются широкие возможности. Юдхиштхира надеется основать государство брахманов с мощной армией. Только под ее защитой, считает он, Высокая сабха сможет воспитывать учеников в ашрамах, протягивать руки помощи нашим братьям в соседних царствах. Это созвучно взглядам самого Бхишмы, мечтающего о царе-дваждырожденном. Тогда наша община перестала бы зависеть от кшатрийских династий — гордых, вспыльчивых, скорых на расправу. Но сам Бхишма считает, что Пандавы слишком много надежд возлагают на военную силу, в то время как Кауравы представляются более смиренными, послушными руководству патриархов. Боюсь, это только видимость. Сейчас ожесточились и те, и другие. Жуткий, предательский мир. Мне страшно выпускать вас в него.

— А мне бы хотелось посмотреть, — улыбнулся Митра.

— Скоро посмотришь, — сказал Учитель. — Сейчас в братстве каждый человек на счету. Для дваждырожденных нет пытки страшнее, чем находиться в толпе среди водоворота враждебных мыслей, среди стихии чувств. Ты еще вспомнишь эту келью, как мечту о покое и счастье. Но даже если бы я постарался вас удержать, мне бы это не удалось. Вас скоро оторвет неумолимое течение кармы от чистого ключа познаний и бросит в мутный поток дел человеческих. Те, кто встал на путь действий во имя власти, теряют возможность приобщиться к той мудрости, которую еще хранит память патриархов. Вам собирать горькие плоды деяний прошлых поколений.

— Неужели никого нельзя убедить? — воскликнул Митра. — Я же пришел в ашрам.

— Но для этого понадобилось, чтобы тебя отделали твои же товарищи по оружию, — напомнил ему я, — и еще немало месяцев, чтоб вытряхнуть тебя из воспоминаний о придворной жизни.

Митра вдруг посерьезнел:

— Здесь, в ашраме, думая, что жизнь моя закончена, я вдруг нашел в себе то самое зерно духа, из которого вырастет росток новых стремлений. Я снова почувствовал себя куском глины, из которого какая-то внутренняя сила заново начала лепить мой образ…

Митра тряхнул своими блестящими черными волосами, и в глазах его вспыхнули всегдашние насмешливые искры:

— Может быть, если каждого властелина в этом мире бить дубиной по голове, а потом насильно запирать в ашрам, то у людей появятся просвещенные правители?

— Увы, это не поможет, — вздохнул Учитель.

— Но разве есть мудрость в спокойном созерцании гибели! — воскликнул Митра.

— Мы не созерцаем, мы делаем, что можем. Мы даем знания тем, кто в них нуждается.

А как быть с теми, кем овладели ракшасы? — настаивал Митра. — Мы же видим, что надвигается потоп. Так почему не заставим людей спасти самих себя?

— Как раз насилием мы и вызовем потоп. Сколько народу придется перебить, прежде чем остальные позволят заняться их спасением? Все приметы указывают, что приходит срок Калиюги — черной эры. Эра справедливости — Сатьяюга, останется только детским сном человечества, грустным преданием о потерянной силе и гармонии. Может статься, что вы — последние, лучи света, ушедшие из этого ашрама. Мы так мало успели вам дать.

Я почувствовал, как у меня перехватило горло от подступивших слез. Склоняясь к ногам Учителя, мы с Митрой сказали в один голос:

— Вы дали нам бесценное сокровище — второе рождение, и никогда нам не расплатиться за это признательностью и любовью.

Глава 4

Дворец

Как озаряет комнату зажженный светильник,Так и тела озаряет атман.Какие б ни совершал человек дела в прежнихвоплощениях,Хорошие иль дурные,Плод всех невольно он вкусит.

Махабхарата

Пришла пора весенних дождей и буйного цветения фруктовых деревьев. Днем все жарче припекало солнце, а ночами тревожно кричали птицы и мерцали, угасая, звезды. Я мало спал в эти дни. Мне казалось, что кровь закипает в теле, вместе с соками деревьев устремляясь к какой-то неведомой пока цели. Это было предчувствие, которому я уже привык доверять, весть без слов, пришедшая из темных бездн моего сердца, оттуда, где кончались все цвета, формы, звуки. Бесшумная волна накатывала, сметая мысли, сокрушая стену моей воли. И неслись, обретая плотность и силу, по полям моего воображения образы колесниц, всадников, развевающихся знамен.

Однажды среди ночи я вскочил на своей жесткой циновке и при свете огня светильника увидел, что глаза Митры тоже открыты. Он неподвижно лежал у другого края комнаты с сосредоточенным выражением лица, словно прислушиваясь к внутренним голосам. Встретившись со мной взглядом, он сказал:

— Ну вот, мы в узоре, — потом, поморщившись, добавил, — я вижу, тебе эта весть тоже не доставила радости. У меня такое ощущение, что молния ударила с небес и расколола доспехи черепа.

Я мог только кивнуть в ответ. Голова болела нестерпимо, в душе уже зарождалась тревога — пришла весть, и мы должны откликнуться. Значит, предстоит все бросить в этой, ставшей привычной, жизни и окунуться в события, которые до этого были не больше, чем легенда.

У стен кельи я услышал мягкие шаги, и со светильником в руке к нам вошел Учитель.

— На этот раз Матхура, — сказал он, и мне показалось, что в его глазах блеснули слезы. — Вас призывают.

* * *

Раннее утро в первозданности красок и звуков, чуть сглаженных прозрачными лоскутьями прерванных снов, щедро раскрыло прозрачные обьятья нашим трепещущим сердцам. Розовые лучи солнца, как перья в хвосте павлина, веером развернулись на восточной стороне неба. Мгла и туман синей водой стояли у подножья горы. Голоса слуг, которые привели нам коней из деревни, доносились смутно и глухо, словно из глубины.