Разрушенный мост - Филип Пулман

в яхт-клубе? – спросила она.

– Да, пару раз заходил. А что?

– В следующую субботу зайди три раза. Они хотят набрать сто заказов за вечер. На прошлой неделе было девяносто восемь, значит, если на этой ты закажешь трижды, может получиться.

– Я еще могу двоих друзей привести.

– Тоже пойдет.

Они сидели на крыше еще минут тридцать, наблюдая за маленькой лодочкой с папой и Робертом на борту, сплетничая и обмениваясь шутками. Рианнон почти не открывала рта, а вот Джинни чувствовала себя как рыба в воде; она болтала и кокетничала со Стюартом, хотя никогда не могла вести себя так с парнем своих лет – или с парнем, который не был геем. Это были бы идеальные отношения: легкие, счастливые, неглубокие, теплые, как солнце на коже. Вот только теперь этого было уже недостаточно.

– Журнал не забудь, – напомнил Стюарт, когда они собрались уходить. – И заходи еще.

– Обязательно, – пообещала Джинни.

На столе действительно обнаружился толстый глянцевый журнал под названием «Современные художники». «Отлично, – подумала Джинни. – Вечером начну читать».

* * *

Она так и поступила, но потребовалось несколько дней на то, чтобы понять, почему Стюарт ей его отдал. Материалов там было множество: статьи о художниках, имен которых она никогда не слышала, статьи о художниках, которых она знала, статья, написанная английским художником, в которой рассказывалось, почему один американский художник не настолько хорош, как всем кажется, статья шотландского художника, посвященная испанскому художнику, который гораздо лучше, чем всем кажется, статьи критиков, осуждавших других критиков, – множество страниц, которые Джинни жадно проглатывала, потому что теперь это был ее мир и ее народ. И это не говоря уже о прекрасных иллюстрациях.

Но кое-что не давало ей покоя: они с Энди так до сих пор и не виделись после того пляжного барбекю. И совершенно непонятно, как ей вести себя с ним. Притвориться ли, будто ничего не случилось? Или попытаться об этом поговорить? Но все оказалось очень просто. Во вторник днем она просто мрачно сидела на пляже, и тут он появился из ниоткуда с рожком мороженого в руке.

– Чего лицо такое кислое? Хотела шоколадку? А вот нет. Получай мороженое.

Джинни забрала рожок, а Энди коротко и неловко потрепал ее по шее. Единственный раз, когда его прикосновение ощущалось неловким, но Джинни точно знала почему – в этом жесте было и понимание, и утешение, и извинение. В приливе облегчения она вдруг ясно осознала: идеальные отношения, о которых она думала, пока болтала со Стюартом, в ее жизни уже существовали. И это были отношения с Энди.

– Слушай, – сказала Джинни, – помнишь Джо Чикаго?

– Ну да, а что?

– Откуда у него эта кожаная куртка?

– А ты не слышала эту историю?

У Джинни даже мурашки по коже побежали.

– Какую историю?

– Он вроде как украл ее. По крайней мере, мне так рассказывали. В холмах где-то упал самолет, он поднялся туда и снял ее с мертвого пилота. Во всяком случае он именно это любит говорить. Хочет казаться крутым парнем. Придурок.

– Самолет, значит… Ого. Как поменялись детали. А ты знал, что он дружит с мужем сестры Рианнон?

– У Рианнон есть сестра? Что за парад обретенных родственников. Ну-ка расскажи…

Здорово было снова быть с ним рядом. Даже лучше, чем раньше, потому что теперь они оба понимали, какие их связывают отношения, и Джинни не нашла бы слова лучше, чем он только что употребил. Они обрели друг в друге родственников, единомышленников, соратников. Энди был ей братом гораздо больше, чем Роберт.

Дома ей приходилось по-прежнему сложно: папа пытался вывести их на разговор за едой, но на единственную объединявшую их тему и ни он сам, ни Роберт говорить не желали, а потому беседа неизменно угасала. Даже школу они обсудить не могли. И Джинни, и Роберт успешно получили аттестат зрелости, но она понятия не имела, какие предметы ее брат будет изучать в следующем году. И даже не знала, насколько он вообще умный. Все это время Роберта можно было описать двумя словами: «мрачный» и «злой».

Джинни понимала его – или по крайней мере пыталась, – но не находила для него слов, поэтому пропадала с Рианнон или Энди и Дафиддом на работе в «Драконе» или яхт-клубе, а Роберт в одиночестве бродил часами по холмам; вечерами он тихо сидел с папой у телевизора, а она рисовала за столом в своей комнате, набрасывая историю разрушенного моста.

К ночи четверга картинка наконец сложилась именно так, как Джинни хотелось; теперь ее можно было обводить чернилами. Уже наступила полночь, соблазн продолжить – оформить хотя бы первый кадр, провести четкие черные линии на белоснежной бристольской бумаге – был велик, но Джинни понимала: глаза у нее устали, рука затекла, начать сейчас – значит рисковать все испортить. Поэтому она приняла душ и легла в кровать. Окно было распахнуто настежь, для пижамы погода стояла слишком жаркая, даже ночник, освещавший обложку «Современных художников», источал, казалось, тепло. Джинни просто лежала, чувствуя, как слипаются глаза, и листала страницы, готовая вот-вот уснуть.

И тут что-то заставило ее замереть. Будто холодок пробежал по коже, будто холодный ветер, сердце внезапно начало колотиться как бешеное. Она попыталась понять, в чем дело. Снаружи кто-то крадется? Призрак мелькнул перед глазами? Что такое?

Дело в журнале. Джинни села на кровати и внимательно посмотрела на страницу.

Это был анонс ливерпульской галереи, где открывалась выставка «Les Mystères[2]: двадцать лет творчества художников Гаити». Среди авторов картин была упомянута и Аннель Батист.

Джинни сжала кулаки, пытаясь справиться с переполнявшей ее радостью. Картины все-таки уцелели! Вот почему Стюарт отдал ей журнал! Когда открытие выставки? В следующий вторник. Продлится месяц. Галерея L’Ouverture на Сандеман-стрит…

Она теперь не то, что уснуть, даже лежать спокойно не могла. Забыв об усталости, отчаянно улыбаясь, Джинни снова включила лампу над столом, открыла баночку чернил, выбрала самую тонкую кисть и принялась работать над «Разрушенным мостом».

11

Барон Суббота

Так вот и вышло, что голова Джинни занята была одновременно тремя большими проектами. Во-первых, разрушенный мост: нужно было закончить рисунок. Во-вторых, мамины картины: их существование должно было остаться в тайне, хотя Джинни то и дело принималась гадать – какими они будут? В-третьих, Джо Чикаго: как добиться, чтобы он рассказал правду? Поэтому большую часть времени она выглядела озабоченной, встревоженной, одержимой, – какой угодно, только не счастливой, хотя спроси ее кто-нибудь в тот момент, несчастна ли она, Джинни даже вопроса не поняла бы. Несчастна? Просто занята. И это состояние было – она постепенно начала понимать – так же близко ей, как искусство или способность видеть в темноте. В нем она чувствовала себя как рыба в воде.

* * *

Субботнее утро в «Драконе» началось с того, что