Набоковская Европа - Алексей Филимонов

Именно – просто. Когда я стала читать другие твои книги, я будто очнулась…

Призрак Писателя. …В неизвестной стране?

Юлька. Да! Я задумала великое дело: перечитать всех классиков, что были до тебя и после тебя, чтобы доказать этому миру, что ты – лучше всех, и самой себе объяснить, почему твои тексты так врываются в сознание и, узнав тебя, уже невозможно жить по-прежнему.

Призрак Писателя. И что из этого получилось?

Юлька. Я успела прочесть многих.

Призрак Писателя. Назови же мне хоть несколько имён!

Юлька. (Берёт из стопки одну книгу.) Я смогла частично синтезировать тебя из Шекспира, у которого ты взял величие тем и неотвратимость судьбы героев…

Призрак Писателя. Верно, без него трудно представить мировую литературу вообще.

Юлька. (Берёт из стопки другую книгу.) У Пушкина ты взял красоту литературных оборотов и поэтичность образов.

Призрак Писателя. …И некоторую юношескую свежесть мыслей и чувств.

Юлька (Берёт третью книгу.) У Стерна ты научился видеть в жизни Арлекинов!

Призрак Писателя. Да, и у Гоголя тоже. Но у Гоголя – это мрачный гротеск теней.

Юлька (Берёт четвёртую книгу.) У Свифта ты научился не стесняться показать своё отношение к пошлости и банальности общества. У тебя тоже можно встретить духовных лилипутов и великанов!

Призрак Писателя. Да, всех этих банальных пошляков и утончённых эстетов духа!

Юлька. (Берёт пятую книгу.) От Достоевского у тебя привлекательная фарсоватость героев.

Призрак Писателя. Верно, за исключением поиска правды и путей Господних. И без каких-либо социально-политических рассуждений.

Юлька. (Берёт шестую книгу.) А у Льва Толстого ты взял за правило поднимать сложные этические темы.

Призрак Писателя. И ещё – умение показывать душевные переживания героя через «поток сознания», который был применён им ещё до Джойса, хоть и не в столь откровенно-фиксированном виде.

Юлька. Я долго думала, что у тебя от Чехова? Стили-то у вас совершенно разные. Но ты писал о нём лекции! Значит, он был важен для тебя. И вдруг я поняла, что это – сама уходящая печаль последнего летнего дня. Вьющаяся мошкара над забором. Трава, мокрая от росы. Солнце, садящееся в тучи. В общем, это Великое Уходящее. Это утрата глубоко духовной России XIX века. Это вымирание типа интеллигента конца XIX века.

Призрак Писателя. Тень этого интеллигента можно узнать и в Цинциннате, и в Гумберте, и в Пнине. Да, почти во всех моих героев!

Юлька. От Андрея Белого у тебя Петербург оттенков, шорохов и теней. И ещё – череда двоящихся и троящихся реальностей, каждая из которых преломляется, в свою очередь, в сознании выдуманных героев. Пляска образов, восхищающая и ужасающая…

Призрак Писателя. …Будто тревожный шёпот, повторяющий одну и ту же роковую фразу, которую никак не можешь разобрать.

Юлька. И многое в тебе, конечно, – от французских поэтов. От Бодлера у тебя упоительно-античное преклонение перед жестокостью красоты, томительная тоска о быстротечности минут…

Призрак Писателя. …А «неприютность вокзалов» – от Аполлинера.

Юлька. Но мною были найдены ещё и очень редкие, быть может, приснившиеся авторы, проживавшие когда-то в Ultima Thule. Те – почти, как ты! Взять, хотя бы Гауптмана…

Призрак Писателя. …Да, его рыжеволосая нимфа и лесной фавн, потопившие колокол, очаровательны!

Юлька. Умение проникнуть в иные сферы бытия, попытаться описать состояние перехода из жизни в смерть – это у тебя от Метерлинка.

Призрак Писателя. От озарённых нам остаются истины…

Юлька. Как и имя героини твоей великой книги, взятое у Хайнца фон Лихберга.

Призрак Писателя. …Всего лишь краски имени и эскиз сюжета.

Юлька. Но… знаешь… целое всегда больше суммы частей. Иными словами, никто даже отдаленно не приблизился к тебе! А последующие подражатели – тем более. И тут я поняла, что дело не только в теме любви к девочкам. Подобные вещи в сильно упрощённом виде можно найти и у старшего поколения писателей, и у твоих подражателей, но они мне противны. Кроме того, есть порнографические романы, которые я не собираюсь читать, и тот же де Сад, который мне отвратителен. Здесь кроется что-то иное, что делает мою любовь к тебе возвышенной. У них этого не найти, для них это сущность беспредметная.

Призрак Писателя. К сожалению, у них всё уже названо, на всём ярлыки, а неназванное для них не существует.

Юлька. Да, они не могут меня удивить. Я вообще не понимаю, за что многие из них зовутся писателями.

Призрак Писателя. Меня это тоже всегда удивляло, например, Салтыков-Щедрин…

Юлька. Да! Или Чернышевский!

Призрак Писателя. Верно! Он мучительно излагал мысль.

Юлька. Да, как и многие другие, считающиеся великими. Конечно, я люблю тебя за твою интеллектуальность, твоё бездонное море знаний, необычайный язык. Это – многое, но это ещё не всё. Другие намеренно стараются писать непонятно и путано, и даже берут твои темы, но у меня эти так называемые «писатели» вызывают отвращение.

Призрак Писателя. Я писал о позабытых вещах…

Юлька. Да! Например, о пронзительной нежности. Но и это еще не всё! Скорее всего, это какое-то необычное отношение – общее у нас с тобой – к предметам материального мира.

Призрак Писателя. Умение распознать узоры судьбы?

Юлька. Не только. Это та сфера жизни мысли и языка, которая напрочь закрыта от многих. Об этом они говорят: «это просто невозможно читать».

Призрак Писателя. Они не видят цвета букв и смеющейся сущности вещей.

Юлька. Когда я была маленькой и говорила маме, что буквы разные на цвет и даже на вкус, она говорила, чтобы я не выдумывала глупостей.

Призрак Писателя. И этот дар у нас один на двоих.

Юлька. Но есть что-то ещё. Только любовь предполагает знание абсолютное. Так же как ты до мельчайших подробностей видел меня, так и я безошибочно слышу твои тексты. Я бы знала, где ставить логическое ударение, даже если бы знаков препинания в них не было вовсе!

Призрак Писателя. Больше всего на свете мне хотелось иметь такого читателя!

На сцене появляются Хор взрослых и Хор детей. Они встают крест-накрест и медленно перемещаются по кругу – так, что Юлька и Призрак Писателя оказываются изолированными друг от друга. Дальнейший диалог они ведут, лишь издалека видя друг друга, но, пытаясь очутиться рядом.

Юлька. Ты говоришь именно теми достаточно редкими и своеобразными словами – словами, которые отражают моё первое впечатление от увиденных предметов. Твои тексты я будто не читаю, а вспоминаю!

Призрак Писателя. Как будто это твоя память говорит!

Юлька. Да! А ещё у нас совпадают очень редкие и совсем странные образы. Например, в одной из твоих книг герой говорит, что хотел бы взять свою любимую в руку, как жеребёнка со сложенными ногами, и спрятать в ладони. Я думала, что такое только я могла выдумать, а потом нахожу это у тебя!

Призрак Писателя. Вот этот аргумент им труднее всего было бы опровергнуть.

Юлька. Все свои мысли я тайно, незаметно согласую с тобой.

Призрак Писателя. Как некогда делал я, описывая твой образ в своих книгах.

Юлька. Еще все они говорили, что у тебя была жена, ты её любил и я была бы тебе не нужна.

Призрак Писателя. Она многое сделала для меня. Она в повседневной жизни, можно сказать, жила за меня. У меня был долг перед ней.

Юлька. Вот именно – долг! А любовь приходит из горнего мира. Она не поддаётся никакой логике. Любовь и долг – это совершенно разные вещи!

Призрак Писателя. Да, даже противоположенные.

Юлька. Ещё они говорят, что у тебя были романы со взрослыми женщинами…

Призрак Писателя. Я нравился женщинам, считавшимися красивыми, и они часто преследовали меня. Но назови хоть одну мою книгу, посвящённую пронзительной и нежной любви к ним. Разве что какой-нибудь небольшой роман или рассказик…

Юлька. Да, верно. Поэтому я просто не умела тебя ревновать.

Призрак Писателя. Я тоже не смел ревновать тебя к тем мужчинам, с которыми ты скрашивала ожидание нашей встречи. Если бы ты была иной, ты утратила бы свою нимфическую сущность.

Юлька. Нас раздражало одно и то же. Взять тот же