Рыжая из Освенцима. Она верила, что сможет выжить, и у нее получилось - Нехама Бирнбаум

топнула ногой Елена.

Я тоже любила шоколад.

Вечером после ужина раздался знакомый стук в дверь, и появился зэйде. На его бороде поблескивали снежинки, словно звездная пыль.

– Зэйде! – воскликнула я. – Ты пришел по снегу!

– Я не сахарный, не растаю, – ответил он.

Он сел к столу, достал бумагу и табак.

– Но если я не согреюсь немедленно, то могу замерзнуть.

Я села, и он рукой в перчатке подтолкнул ко мне бумагу. Я свернула ему идеальную сигарету, как он меня учил.

– Очень хорошо, – одобрительно кивнул он. – Наверное, у тебя был очень хороший учитель.

– Так это же был ты, зэйде!!!

– Правда? – засмеялся он.

– Зэйде, святой Николай приносит всем девочкам из моего класса шоколадки, – сказала я.

– Но нас это не касается, Рози, ты же помнишь? – вмешалась Лия.

– Я просто спрашиваю… Разве плохо говорить, что он приносит им шоколад?

Зэйде посмотрел на меня. Я надеялась, что мои слова его не расстроили. Он же так любит Хануку. Я тоже люблю этот праздник. Мне всегда нравилось, как зэйде зажигает менору на окне, нравилось петь вместе с ним. Я любила играть с ним в дрейдель, хотя он постоянно мне поддавался и позволял выигрывать все монетки. Мне не хотелось, чтобы ему показалось, что я все это не люблю. Но шоколад…

– Шоколадки? – спросил зэйде.

Мы с Лией кивнули.

– Он кладет конфеты им в сапожки, – сказала Лия.

– Гммм, – зэйде погладил бороду. – Может быть, святой Николай, оказавшись поблизости, и к вам заглянет. Думаю, вам стоит выставить свои сапожки.

Через несколько дней я натягивала сапожки и почувствовала, что мне что-то мешает. Я сунула в сапожок руку и вытащила серебристый сверток. Лия взялась за свои сапожки.

– Ой! – удивленно воскликнула она.

Мы посмотрели друг на друга и заулыбались. Развернув фольгу, мы обнаружили светло-коричневые плитки молочного шоколада. Мне стало тепло и уютно. Я отломила кусочек шоколада и положила в рот. Лия сделала то же, и глаза ее восторженно расширились. Шоколад напоминал реку сладости, но, в отличие от конфет, вкус у него было более богатый. Шоколад таял у меня во рту.

Когда зэйде на следующий день пришел к нам, я крепко его обняла.

– Первый в мире еврейский Николай, – шепнула я ему на ухо.

– Понятия не имею, о чем ты говоришь, – с улыбкой отмахнулся он и поцеловал меня в лоб.

Я все еще ощущала потрясающий вкус шоколада.

Глава 21

Если я пойду и долиною смертной тени,

не убоюсь зла, потому что Ты со мной;

Твой жезл и Твой посох – они успокаивают меня.

Псалтирь 22:4

Освенцим. Август 1944.

С каждым днем становилось все жарче. Каждое утро мы часами стояли босиком на растрескавшейся от жары земле, изнывая под палящим солнцем. Пот тек по моему лицу, тело корчилось от жары. Зловоние в бараке стало невыносимо. Тысячи тел обливались потом. Как-то ночью я проснулась и обнаружила рядом с собой мокрое пятно кала, упавшего сверху. Тело мое содрогнулось от отвращения. Неожиданно я поняла, что с меня хватит. Я не могу больше ни секунды оставаться грязной. Я села и подтянулась так, что голова моя коснулась верхней полки. Там я увидела Лию – тело ее наполовину скрылось под телом другой девушки. Я просунула руку и вытащила сестру. Она была совсем крохотной.

– Лия, это Рози. Поднимайся.

– Что? – Лия попыталась сесть и ударилась головой о верхнюю полку.

– Пошли со мной.

– Куда?

– Мы должны помыться – иначе мы заболеем. Кругом сплошные болезни, мы должны быть чистыми.

Лия не улыбнулась.

– К чему теперь думать о чистоте? Какое это имеет значение?

Я всмотрелась в ее грязное лицо.

– Это важно. Меньше всего нам нужно заболеть.

– Ты можешь идти в душ, а я буду спать.

Я взяла ее за руку. По запястью ползли три крохотных черных блохи.

– Пошли со мной!

– Рози, я устала! Пожалуйста, дай мне поспать!

Выбора у меня не было, и я оставила ее в покое, а сама вышла из барака.

В лагере царила сказочная тишина. Белый луч света кружил над крышами бараков. Сердце у меня сильно забилось, когда я направилась к большому зданию сортиров. Было слышно, как ноги мои шлепают по земле – казалось, их слышит весь лагерь. Я чуть было не вернулась назад, но вспомнила о тех, кто умер от болезней, и зашагала вперед.

Территорию лагеря патрулировал один эсэсовец – было видно луч его фонарика, скользивший по земле и стенам бараков. На улице не было никого, кроме него и меня. Он направился в мою сторону, и я спряталась за угол барака. Он прошел мимо, можно было вздохнуть с облегчением. Если он увидит меня, то просто застрелит. Выждав несколько минут, двинулась дальше. Я медленно вошла в здание. Было очень тихо.

У одной стены находился ряд отхожих мест, издающих страшное зловоние. С другой стороны располагались шесть раковин. Я повернула кран, но воды не оказалось. Только из пятого крана, наконец, потекла вода. В стороне стояло ведро со щелоком, который буду использовать вместо мыла.

Я сняла свое грязное платье и положила его в раковину. Потом я намочила его, взяла хлопья зеленого щелока и сыпанула на влажное платье. Терла и мяла платье довольно долго, а потом оставила мокнуть. Затем сама намазалась щелоком, почувствовала легкое жжение, но стоило обмыться холодной водой, и жжение сразу прошло. Я растерла щелок в ладонях и натерла все тело. Я видела, как вода у моих ног становится коричневой, а кожа – розовой. Вода была очень холодная, но ощущение чистоты было приятным. Помывшись, хорошо сполоснула платье и повесила на соседнюю раковину, чтобы оно подсохло. Нужно было проявлять осторожность. Пока платье сохло, я сидела очень тихо. Наконец, платье можно было надеть. Я оделась и выскользнула на улицу. Заметив приближение белых лучей, пряталась за бараками. Вернувшись в барак, скользнула на полку, и мгновенно заснула. Я по-прежнему оставалась в зловонном бараке и лежала рядом с кучкой дерьма, и рядом со мной лежали четырнадцать девушек, но я была чистой и впервые почувствовала себя хорошо.

Я стала пробираться к раковинам каждые несколько дней. Я изо всех сил терла свое тело. Мне не всегда хватало сил стирать платье и ждать, пока оно высохнет, но себя я мыла дочиста. Каждый раз, выходя из сортира, я с изумлением смотрела на потоки дерьма, вытекающие из каждой дыры. Это было самое грязное