Битая карта - Ариф Сапаров

И вот новая встреча в Петрограде. Изрядно потускнела и изменилась госпожа Орлова за эти годы, а глаза такие же, как тогда, в камере смертников, и светится в них что-то одержимое, безумно фанатичное.

— Я не знаю вас, — сказала она, мельком посмотрев на Профессора. Сказала и сразу отвернулась.

— Помилуйте, Анастасия Петровна, как же не знаете! А ревельскую тюрьму забыли? Ведь это мою душу собирались вы спасти от геенны огненной, я-то вас прекрасно помню…

— Вы!? — отшатнулась она в страхе и смятении. — Вы живы?! Вы здесь, в этом храме сатаны? Господи, неужели и ты за большевиков?

— О позиции господа бога мы не будем говорить, — без улыбки сказал Профессор. — Думаю, что должен он стоять за народ, если существует. А вы, Анастасия Петровна, против народа, заодно с его смертельными врагами… Иначе зачем бы вам понадобился этот дешевый фарс с переменой имени?

— О господи, спаси и помилуй! — шептала она, закрыв лицо руками.

— Но вы заблуждаетесь, Анастасия Петровна, если думаете, что уловками своими можете помешать нам! Жестоко заблуждаетесь! Марья Ивановна стояла во главе заговора против Советской власти, на ее совести немало преступлений, и мы ее непременно найдем… Вот вернется в Петроград из своей командировки, и пригласим сюда для объяснений. Даже если зовут ее совсем не Марьей Ивановной…

Госпожа Орлова долго молчала, низко опустив голову. Ни Профессор, ни Комаров не считали возможным торопить ее, понимая, какая сложная и мучительная борьба происходит в душе этой женщины.

— Видно, вы правы, — сказала Анастасия Петровна, тяжело вздохнув. — От судьбы не скроешься никуда… Приезжает Марья Ивановна завтра, так было у нас условлено, когда она уезжала в Москву… А зовут ее…

Мисс в Чека

Игра проиграна. — Жизнь, похожая на спираль. — Крушение любви. — Встреча с молодым пациентом. — Черное не сделаешь белым. — Два исключения из правила

Звали ее Надеждой Владимировной.

Илья Романович Кюрц заблуждался, принимая ее за неумную женщину, способную лишь на мелкое интриганство. Ревновал, вероятно, не мог никак простить руководящую роль в заговоре, на которую сам тщеславно претендовал.

Этим, кстати, и объяснила Надежда Владимировна нелестные его отзывы о своей персоне. «Напыщенный самодовольный индюк», — презрительно фыркнула она, едва зашел разговор о показаниях Китайца.

И других своих сообщников не пощадила, наделяя уничтожающе едкими характеристиками. Владимира Яльмаровича Люндеквиста, военного руководителя организации, назвала тупым солдафоном, Жоржетту Кюрц, свою соперницу, — влюбчивой идиоткой, бегающей за мужчинами, Бориса Павлиновича Берга — крошечным Наполеончиком из ораниенбаумского захолустья, а мистера Гибсона, щедро и безотказно снабжавшего ее деньгами, — лондонской разновидностью Плюшкина. Уж на что предана была ей Анастасия Петровна Орлова, а и ту, саркастически улыбнувшись, произвела в престарелые орлеанские девы.

Надежда Владимировна была достаточно умна и смекалиста, чтобы мгновенно оценить обстановку. Раз уж добрались чекисты до нее — стало быть, дело швах и запирательство становится по меньшей мере наивным занятием.

Не стала упорствовать, не изображала из себя невинной жертвы, ошибочно угодившей в Чека. Едва ее арестовали и привезли в кабинет Комарова, тотчас во всем призналась.

Да, это ее конспиративная кличка — Марья Ивановна. Еще со времен эсеровского подполья. И шифрованное донесение генералу Юденичу отправила она, подписавшись Мисс. Сокращенное от Марьи Ивановны Смирновой, подпольного ее псевдонима. Шифр у нее довольно простой, собственного изобретения. Все построено на комбинациях двух цифр до сотни. Единица не в счет, единица ставится между словами, а две единицы означают точку. Кроме алфавита есть еще двадцать три заранее обусловленные комбинации на отдельные слова или понятия — Москва, Петроград, советский фронт, белогвардейцы и так далее.

Помимо того, перехваченного Чека, донесения Юденичу посылались, разумеется, и другие. Сколько всего — она затрудняется припомнить. Вероятно, штук шесть или семь.

Курьерская связь через финскую границу оказалась довольно затрудненной. Дело в том, что финские власти не особенно благоволят к англичанам, а некоторые должностные лица в Финляндии откровенно пронемецких взглядов. Бывали случаи перехвата курьеров, приходилось поэтому дублировать донесения.

К военным проблемам заговора она прямого касательства не имела, а формирование правительства было поручено ей, это соответствует истине. Завершить всю работу не удалось, но основные портфели распределены.

И вообще, она готова отвечать на любые вопросы Чека. Коли нет возражений, она предпочла бы делать это в письменном виде — за столом ей легче сосредоточиться и все припомнить.

Следствие не выясняло, была ли Надежда Владимировна Вольфсон лично знакома с эсеркой Фанни Каплан, стрелявшей отравленными пулями во Владимира Ильича Ленина. Возможно, и не знали они друг друга, долгие годы подвизаясь в рядах одной партии, хотя схожего в биографиях этих бывших «революционерок», ставших оголтелыми врагами революции, было очень много.

Схожего и вместе с тем явно несхожего. Так или иначе, Надежда Владимировна шла гораздо дальше Каплан. От террора не отказывалась, но считала его устаревшим оружием. Главную ставку делала на более острые и действенные средства борьбы. Что террор с комариными его укусами! Ей нужно было организовать вооруженное выступление против большевиков, свалить их любой ценой, в сговоре с любыми союзниками, хоть с самим чертом, — о меньшем она и думать не хотела.

Жизненная тропка этой некрасивой, рано поблекшей женщины с крупными, несколько мужеподобными чертами лица, представляла собой как бы круто выгнутую спираль, на одном конце которой едва ли не святая простота и наивность, а на другом — черная пропасть измены, предательства, изощренного и подлого двурушничества.

Юной курсисткой вообразила она себя участницей революционного движения. Подруги ее бегали на свидания, влюблялись, получали записочки, а она прятала в отцовских книжных шкафах нелегальные брошюрки, благо родитель ее, преуспевающий петербургский адвокат, считался господином вполне благонамеренным и на примете у охранки не состоял. Чего уж таить греха, конечно, и она бы предпочла коллекционировать любовные записки, соперничая с удачливыми подругами, но, увы, чего не было, того не было.

Были встречи на конспиративных квартирах, были явки, пароли, тайные поручения. И в «невестах» она числилась одно время, гордясь этим партийным заданием и одновременно побаиваясь, — так называли хождение в тюрьму к ждавшим суда политическим заключенным. «Невесте» разрешались свидания с «женихом» и, главное, передачи.

Однажды — это случилось за Невской заставой — ее чуть было не выследили шпики. В другой раз она была арестована на студенческой демонстрации и отсидела четыре дня в полицейском участке, освободившись под отцовское поручительство.

Напоминало все это увлекательную, волнующую и не очень-то опасную игру в революцию. И, как всякая игра, быстро кончилось.

Отрезвела она после баррикадных сражений и виселиц 1905 года. На смену былой восторженности пришел отчаянный страх за свою судьбу.

Характеры людские, говорят, полностью раскрываются в трудные времена испытаний. Комаров, сейчас лично ее допрашивавший, заработал тогда ссылку в Сибирь, Профессор дожидался казни в одиночке смертника, а она как раз в ту пору с головой погрузилась в личное, в неизъяснимо сладостное и лишь ей одной принадлежащее.

Началось-то все это еще раньше, задолго до грозных сполохов революционной бури. Нагрянула вдруг любовь. Никто до этого и смотреть не хотел в ее сторону, считали дурнушкой, и вдруг — любовь. Роковая, как принято было выражаться, неотвратимая. С мимолетными встречами на сырых от весенних дождей каменноостровских аллеях, с выматывающими сценами ревности, примирения и новых ссор. «Пропади все пропадом, не хочу никого видеть и знать, лишь бы он был вечно моим», — шептала она, словно молитву, торопясь на очередное свидание.

Но возлюбленный бросил ее, вернувшись к законной жене. Бросил жестоко и вероломно, без предупреждения.

На самоубийство у нее не хватило духу. Пришлось возвращаться в отчий дом.

«Я не сомневался, что ты сделаешь меня посмешищем!»— кричал адвокат, искоса посматривая на кривые рахитичные ножки незаконнорожденного внука. Впрочем, кричал недолго, скоро успокоился, приказав ей выбросить из башки всю дурь: «Доучивайся, сударыня, выращивай сына, коли уж родила, а в политику больше не лезь!»

И она последовала отцовскому совету. Благополучно окончила курс в медицинском институте, служила затем в приюте для неимущих женщин, а спустя три года, несказанно удивив всех знакомых, выскочила замуж. Удивляться и впрямь было чему: этакая страхолюдина, один нос торчит на лице, да еще с «приданым», нагулянным бог знает в каких подворотнях, а сделалась вдруг супругой подающего надежды молодого ученого.