Враг на рейде - Демченко Вячеслав Игоревич

– Видит Бог, господин Лиманский, если вы и войдете в учебники морского корпуса, то только как несчастный случай легкомыслия и поучительный пример, что за это бывает.

– И что же?.. – поручик как будто даже вытянулся на носках, чтобы превознестись над штабс-капитаном.

Однако снисходительный сарказм того спустил поручика на землю.

– За разглашение военной тайны, – с наигранной суровостью начал он, словно бы читая с листа приговор. – В военное опять-таки время. Ой, да, короче, – вздернут вас на первой же рее, невзирая на авторство этой самой тайны…

Штабс-капитан утешительно похлопал Лиманского по руке, отчего тот расплескал из склянки на обшлаг с красным «инженерным» кантом.

– Не видать вам, Жорж, не то что своего золотого медальона на переплете, – явно дразнясь, офицер вздернул подбородок и повернул голову в профиль, – но и славы непризнанного Леонардо. Тоже никак. Зароют как каторжанина под нумером. Язык твой – враг твой. Я не фамильярничаю, это древние.

Историческая справка (продолжение)

Окраска имела характер правильных чередующихся пятен (наподобие шахматной доски), чередующихся прямых полос или треугольников и т. д. В таком виде она не решала поставленной задачи, так как правильность чередования пятен не затрудняла наблюдения, а поэтому принята не была. В 1916 г. к методу Шпажинского возвращались несколько раз, но эта работа проходила совершенно бессистемно и реальных результатов не дала. Камуфляж применения в русском флоте не получил.

В 1917 г. в Англии под влиянием развернутой немцами неограниченной подводной войны были начаты работы по камуфляжу кораблей. Новые предложения были довольно примитивны. Например, на корабле накрашивались линии, имитирующие морские волны. Вполне понятно, что такая раскраска могла дать какой-либо эффект на фоне волнующегося моря и отнюдь не способствовала маскировке корабля на фоне моря спокойного. Во второй половине 1917 г. нашли широкое применение предложения лейтенанта морского резерва художника Нормана Вилькинсона, который поставил целью своих окрасок искажение курсового угла. Резкие контрасты и сильно искажающие пятна этих окрасок были хорошо видны на далеком расстоянии, но крайне затрудняли определение курса корабля, и вскоре камуфляж по системе Вилькинсона был распространен на весь торговый флот, а затем и на английские боевые корабли. Но это влияние было весьма кратковременным, потому что сочетания красок по этому способу не уменьшали видимость корабля. На нашем флоте от них отказались и нашли свои собственные и правильные маскировочные решения, основанные на применении защитных тонов, которые вблизи искажали силуэт корабля, а на большом расстоянии уменьшали его видимость.

К этому же времени камуфляж кораблей был принят на флотах Франции, Италии и Японии и, таким образом, получил окончательное признание.

«Золотой профиль» с обложки дрогнул в улыбке закрученными кончиками усов и вновь обратился в добродушную физиономию, на которой, впрочем, двумя рангами выше погон казались глаза – холодные, отстраненные, но проницательные, когда на чем-либо сосредоточатся на мгновение. Как сейчас, например, когда, вдруг обернувшись, штабс-капитан уставился в красные дебри зарослей за балясинами перил… Васька едва успел пригнуться под сцену беседки. И даже присел, когда, выглянув на мгновение, увидел, как офицер вставил в глазницу монокль в тонкой золотой оправке.

– Что вы там увидели, Евгений? – перехватила его взгляд Варвара, с любопытством высунув из боа носик. – Евгений Маркович?

– Ничего, показалось, – пробормотал штабс-капитан, будто задумавшись, но скоро очнулся; вынул монокль и сунул его в прорезной карман. – И ради бога, не напоминайте мне мою немецкую бонну. Она величала меня по батюшке, когда я еще врал, что варенье съела кошка…

– С тех пор вы врете удачнее? – фыркнула Варя смешком.

– С тех пор это стало моей профессией, – картинно вздохнул штабс-капитан. – Вру и узнаю ложь как старую знакомую.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

– Вот это уже интригующе, – одобрительно кивнула девушка и указала пальцем совсем уж приунывшему Жоржу. – Учитесь, поручик. Так кто же вы, Евгений отнюдь не Маркович? Я-то думала, простой. Нет, простите… – перебила она саму себя. – Не простой, а самый главный в крепости телеграфист? Но все-таки телеграфист, каких много.

– Телеграфист, – со щелчком каблуков мотнул головой штабс-капитан, разметав по лбу тщательно зачесанные вбок рыжие волосы. – И телеграфист тоже. Но кто более того – не спрашивайте, Варвара Ивановна. Все одно дурачиться стану. Не скажу…

– И кто же этот Евгений Маркович? Кроме того что телеграфист из крепости? – минут пять погодя спрашивал Мишка, сколь тщательно, столь тщетно борясь с белесыми разводами на полах форменной шинели.

Морская хроника

Поход Черноморского флота в составе линейных кораблей «Евстафий», «Иоанн Златоуст», «Пантелеймон», «Три святителя» и «Ростислав», крейсеров «Память Меркурия» и «Кагул» и 10 миноносцев, предпринятый ввиду получения сведений о выходе семи турецких транспортов из Константинополя.

Около полудня дозорный крейсер «Память Меркурия», находясь вблизи берега, у Синопа, обнаружил уходивший на запад турецкий легкий крейсер «Гамидие».

«Память Меркурия», а также миноносцы «Гневный», «Дерзкий», «Беспокойный» и «Пронзительный» были посланы в погоню за «Гамидие», а флот повернул за ними, идя полным ходом.

Ведя бой, русский крейсер развил вначале ход на полтора узла больше неприятельского, но повреждение в машине значительно уменьшило его ход, ввиду чего около 16 часов погоня была прекращена.

Во время боя были замечены попадания в «Гамидие» как с «Памяти Меркурия», так и с миноносцев. Один снаряд «Гамидие» попал в миноносец «Дерзкий». Попаданием снаряда на «Дерзком» было выведено из строя орудие и убито и ранено 7 человек.

В этот же день крейсер «Память Меркурия» и миноносцы потопили турецкий пароход «Мария Россета», шедший на восток с грузом нефти под итальянским флагом. С парохода было снято 9 человек, остальные ушли на шлюпке.

«Машинное отделение»

дачи статского советника Иванова

«Машинным отделением» на флотский манер или, если угодно, на царский, как в Массандровском дворце Александра III, называли на даче статского советника кочегарку, откуда тепло поступало в радиаторы дома и «зимнего сада», теплая вода – в краны кухни и ванной, а разухабистое: «Он был моряк, носил одну нашивку!» – по всей округе, когда «старший машинист» Карпенко был в соответственном вдохновении. Когда, приходя в нужную кондицию, страдал воловьим басом: «А он смеется да все шутит надо мной…»

– Не знаю, но говорит этот Евгений Маркович как контрразведчик на пенсии, – прервавшись на секунду, закатил глаза Василий. – Я таких много видел в кабинете дяди, когда малой был… – он вздохнул и снова принялся яростно шерстить суконный погон щеткой, продолжая: – У дяди тогда запросто говорили о европейских делах, о шпионах и куртизанках, но с тех пор как я чего-то соображать стал, дядя начал меня выпроваживать.

– В чем соображать? – хохотнул Михаил. – В куртизанках? И много сообразил?

– Да ты, братец, дурак, как я погляжу, – пожал плечами гардемарин, удостоверяясь в зеркале, что голубоватый налет неведомого порошка исчез без остатка.

– Отчего ж сразу дурак? – ничуть не обидевшись, возразил Мишка. – И вовсе я не дурак. Дурак разве догадался бы, что это за гадость мы тут с тобой сейчас вычищаем? Дурак ведь не догадался бы, какая связь между этой дрянью, господином инженером-художником, секретной покраской кораблей и турецким шпионом Селимом?

– А ты так уж и догадался? – покосился через плечо Василий.

– А то… – снисходительно фыркнул будущий коммерсант. – Что вот это такое, по-твоему? – Михаил растопырил пальцы, в дактилоскопический рисунок которых въелась настырная синева.