Знак Дракона (сборник) - Сергей Казменко

Первым делом, еще не включая пульт управления, чтобы не выдать себя подсветкой, я нащупал кнопку поляризации окон и нажал ее. И только потом, когда находящееся внутри машины стало невидимым для внешнего наблюдателя, включил подачу энергии и одновременно с этим светоусилители. Все вокруг стало видно, как днем. И осколки кирпичей под стенами. И мышек, деловито снующих туда-сюда у выхода, и остовы допотопных машин по сторонам.

И застывшую человеческую фигуру в углу.

Я вздрогнул, потому что как всегда в глубине души считал, что все мои страхи беспочвенны, что я напрасно даю волю своему воображению. Но это действительно был человек.

Подросток. В мятой, рваной одежде. Безоружный.

Он застыл, всем телом вжавшись в угол, почти не дыша. Это мне только казалось, что я слышу чьи-то шаги и чье-то дыхание. Я мог бы спокойно уйти, так и не услышав его.

Он боялся меня гораздо больше, чем я боялся неизвестности в темноте за спиной.

Я внимательно оглядел ангар — больше никого не было видно. Да и не было больше никого, скорее всего, не стал бы он так вот вжиматься в угол, если бы был не один. Одиночество удесятеряет страх. Эх, если бы мне не быть таким одиноким…

Я медленно поднял машину в воздух, развернул ее в сторону застывшей в углу фигуры и снова опустил на пол. Под днищем что-то захрустело, и он вздрогнул, открыл рот и вытянул вперед руки, как бы отталкиваясь от чего-то невидимого. Что делать? Оставить его здесь и улететь? Но как его потом разыщешь? И сколько их еще таких на острове? Взять с собой?

Я еще раз огляделся по сторонам, потом выключил подсветку пульта и светоусилители, открыл окно. Пугать его понапрасну не стоило. Я высунул голову в окно и насколько мог спокойно сказал:

— И долго ты собираешься там стоять?

Он нечего не ответил, да я и не ждал, что он ответит, поэтому, помолчав с полминуты, сказал:

— Значит, так. Через две минуты я улетаю. Если хочешь, можешь лететь со мной. Не хочешь — оставайся.

Я закрыл окно, снова включил светоусилители. Он по-прежнему стоял в углу, нерешительно поворачивая голову из стороны в сторону. Я включил габаритные огни, и он зажмурился от неожиданно яркого света, но с места не сдвинулся. Тогда я медленно стал поднимать машину в воздух и разворачивать ее в сторону ворот. И он не выдержал, крикнул:

— Стойте! Я с вами! — и как слепой двинулся вперед, потому что света от габаритных огней было все-таки недостаточно. Я опустил машину, открыл правую дверь, подождал, пока он сядет, и тронулся к выходу. Это оказалось совсем непросто — провести ее мимо всего хлама, что тут скопился, и мне было не до разговоров. Кое-как, обо что-то царапнув левым бортом, я вывел ее из ангара и поднял над лесом.

Теперь я мог лететь куда угодно. Энергии хватит на то, чтобы десяток раз облететь всю планету.

Теперь можно было поговорить.

— Ты кто? — спросил я, поворачиваясь к подростку.

Ему было лет пятнадцать, может даже меньше. Худой и, наверное, голодный. Впрочем, и я тоже давно не ел по-нормальному, с самого ухода от Ньяры. Левая щека парня расцарапана, одежда кое-где порвана. Не иначе, как продирался через заросли арсанов, и чего его туда понесло? На руках — он держал руки на коленях, сидел в напряженной позе, не шевелясь — следы ожогов.

— Эликон, — ответил он на мой вопрос.

— А фамилия?

— Арвел.

Фамилия знакомая, но никого из его родственников я не знал.

— Ты что там делал?

— Пришел за вами.

— Когда?

— Я увидел вас еще на берегу, крался следом. Потом, когда вы вышли с лопатой, забрался внутрь.

Хорошо он крался. Я шел быстро, но ничего не слышал.

— А почему раньше не подошел?

— Боялся.

Хорошая штука, этот страх. Он боялся меня, и так бы и мог остаться темной ночью в этом дурацком Старом Ангаре. Я боялся кого-то в темноте, и, попробуй он подойти ко мне, наверное, выстрелил бы — просто так, от страха, долго ли пистолет-то выхватить? Все теперь на планете чего-то боятся.

— Давно скитаешься?

— Давно. Как дом пожгли — с тех пор.

— А родные где?

— Нет никого. Там остались, — он отвернулся, шмыгнув носом.

— Понятно.

Я остался один в шесть лет, кажется. Теперь уже не помню. В его возрасте, наверное, это тяжелее.

— Кто на вас напал?

Он сначала ничего не ответил, потом, хлюпнув еще раз носом, сказал:

— Я не знаю. Я ночью проснулся — кто-то стреляет. Потом внизу, у выхода, как рванет. И пожар начался. Я дверь открыл — оттуда дым, чуть не задохнулся. В окно вылез, прошел по карнизу до угла, там спрыгнул — мы с братом всегда так делали, там клумба внизу. Тут кто-то в меня стрелять стал — я и побежал в лес. А утром вернулся — ничего не осталось, только стены стоят.

— А соседи?

— Мы далеко от всех жили. Я только к вечеру до них дошел. И там тоже все сгорело, никого не было.

— Так ты что, вообще людей больше не встречал?

— Видел один раз издалека. Но я не решился подойти — они все с карабинами были.

Я поднял машину вверх на пару километров и медленно повел ее на юг. Когда-то с такой высоты ночной остров усеивали многочисленные точки огней, но теперь все внизу под нами было однообразно-темным. Светоусилители я выключил — взошла Маола и они стали не нужны. Почти под нами, несколько впереди располагалась вершина Лакупу с высоченным обрывом на северном склоне, за ней проглядывал Йенг-хорн. Лететь к Станции или нет? — думал я. А вдруг там резидент? Вроде бы, я должен и этого опасаться? И когда же все это в конце-концов кончится, да и кончится ли теперь?

Не за свое я все-таки дело взялся. Это все в теории выглядит просто и понятно, когда имеешь дело не с обычными живыми людьми, а с какими-то абстракциями, с отвлеченными понятиями. Когда моделируешь все общественные процессы, распространение информации в обществе, ее воздействие на людей, взаимодействие с другой, противоречащей информацией. В Академии нам, наверное, намеренно прививают такое отношение к людям, к человечеству, абстрактно-отвлеченное отношение. Мы привыкаем не видеть за всем этим реальных людей. Да мы их и не видим обычно. Мы — Служба Связи. Мы над обществом и вне общества, над людьми и вне людей. Мы распространяем информацию — раньше, в древности, это бы называли дезинформацией, раньше, наверное, к информации в собственном смысле этого слова отношение было пуританское — и тем самым даем кому-то ограниченную возможность управлять обществом, а самому обществу — возможность существовать. И развиваться.

Без нас оно ни существовать, ни развиваться не могло бы.

Да и сейчас оно не больно-то развивается. Застыло на одном уровне. Ведь развитие, его темпы и направления определяются соотношением между стабильной информацией и информацией динамической, и чем больше доля первой, тем медленнее его темпы, тем труднее обществу реагировать на меняющиеся условия существования. Когда-то в древние времена, когда информация передавалась в лучшем случае со скоростью всадника, и ее объем был крайне ограничен, все существование устойчивых сообществ на огромных пространствах базировалось почти исключительно на стабильной информации на религии, на вере в то, что правят миром избранники богов, на законах, выработанных еще далекими предками и впитавшихся в плоть и кровь людей. Но менялись внешние условия, и все рушилось, потому что всякая стабильная информация может быть неверной, не соответствовать реальному положению дел. И в конечном итоге всегда побеждали те сообщества, где доля динамической информации оказывалась выше. Если, конечно, менялись условия обитания.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});