Сон длиной в зиму (СИ) - Либрем Альма

Первым, кто ей в самом деле нравился.

Даже если понарошку.

— Сойка, — он отреагировал хриплым смешком, когда Зоя уцепилась пальцами в его одежду, не отпуская. — Ты ж не хочешь.

— Я потом тебе и слова не скажу.

— Ты сама себя заешь, — прошептал он, отказываясь в сторону. — Зоя, включи голову. Я не настолько хорошо себя сдерживаю, чтобы так меня провоцировать.

— А ты не сдерживай, — попросила Зоя. — Ну правда. Я тебе совсем не нравлюсь?

— Лучше б ты мне сейчас совсем не нравилась.

Богдан подтянул её к себе ближе, будто пытаясь доказать, что сам с ума сходит, почти дрожащими руками скользнул вдоль её тела и — если б Зоя смотрела, прочитала бы по глазам, — сдался. Слабая улыбка, тронувшая его губы, была скорее признаком поражения, а Зоин поцелуй, это выбранное наобум оружие, подействовал куда лучше, чем все эти интриги, которые плели девушки из их университета, та же Леся.

Ни с того ни с сего стало страшно. Зое хотелось попросить, чтобы он был осторожнее, чтобы…

Слова застряли комом в горле. В голову влезла совершенно дурацкая мысль о том, что у неё всегда что-то идёт не так. Вспомнились уроки БЖД, где учительница твердила шестиклассникам что-то о контрацепции и безопасном сексе, а потом — о случайных связах, которые приводят к негативным последствиям, и Зоя застыла, отчаянно пытаясь понять, случайная это или не случайная.

Холодный воздух обжег обнажившуюся кожу, и Зоя непроизвольно прижалась к Богдану. Мелькнула мысль: попросить остановиться? Но было уже поздно, и она не хотела выглядеть последней идиоткой, и…

Поцелуи — беспорядочные, пылкие, — помогали лучше алкоголя, уничтожая все лишние мысли, которые загорались было где-то на краю сознания, но тут же потухали, превращаясь в жалкое подобие глаза разума. Зоя чувствовала себя последней дурой не потому, что сама, казалось, настояла на том, чтобы между ними что-то было, а потому, что в этом чем-то была беспомощной, бессильной неумехой, дрожащей то ли от холода, то ли от страха.

Она, кажется, услышала тихий шепот — "не бойся"? Или он просил расслабиться? Или остановиться? Зоя не разобрала.

Огонь желания, невесть какими словами описываемый в глупых книгах для глупых людей, разгорался медленно, совсем не так, как она ожидала. Ощущения были совершенно другими, страх просто застилал глаза. Зоя ждала, что будет больно, ждала, наверное, слишком рано, ещё до того, как между ними могло что-то произойти, потом — расслабилась…

Провалилась.

Перестала думать.

И мир вокруг превратился в смесь дурацких, выдыхаемых в полубреду слов, холода комнаты и невыносимого, незнакомого жара, название которому она дать не решалась…

Глава четырнадцатая

18 января, 2020 год

Зоя проснулась от внезапного ощущения холода, словно источник уюта, согревавший её всю ночь, внезапно куда-то подевался.

В теле чувствовалась приятная истома. Зое хотелось закрыть глаза и вновь провалиться в сон, но некое неясное беспокойство всё никак не давало ей задремать. Она покрутилась несколько секунд, ткнулась носом в подушку, вдохнула аромат чужого, но знакомого парфюма…

И вздрогнула.

Воспоминания о вчерашнем безумии — Зоя просто не могла подобрать иное слово, — заставили её крепко зажмуриться в надежде проснуться в ином "завтра", в своей собственной спальне, в квартире, где атмосфера буквально трещит от ссоры с мамой…

Нет, странное желание.

Зоя выбралась всё-таки из кровати, рассеянно оглянулась. Логично было бы нашаривать одежду, разбросанную по полу, но она лежала, аккуратно сложенная, на стуле. Богдана не было, и Зоя ни с того ни с сего подумала, что он же, наверное, видел её утром — совсем без одежды. И вчера вечером тоже…

И не только видел.

От воспоминаний почему-то пробежал мороз по коже. Зое захотелось завернуться в одеяло, укрыться с головой и притвориться, что её не существует. Орловского нигде не было, и страх, что он просто оставил её, так, понарошку, засел в подсознании и говорил оттуда тоненьким противным голоском. Зоя ничего не могла с этим поделать.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Так и продолжала чувствовать себя виноватой.

Она оделась и, ступая тихо, как кошка, выскользнула из спальни. Притворяться невидимой в небольшой квартире было бессмысленно, и уже в гостиной Зоя обозвала себя глупой — ну куда Богдан мог уйти? Это его дом, а не кого-нибудь другого! Тем не менее, она с опаской шла на шум, доносившийся из кухни, опасалась, что там может быть кто-то другой. Хозяйка квартиры или какой-нибудь сосед, мало ли, с кем может жить Богдан. Говорил, что один, но…

На кухне посторонних не оказалось, а готовкой занимался сам Орловский. На сковородке поднимался пышный, золотистого оттенка омлет, на столе одиноко стояла, судя по всему, пачка сока, на кухонной поверхности омлет ждали две пустые тарелки и одна миска с нарезанным из свежих овощей салатом.

— Ты уже проснулась? — Богдан оторвался от готовки, чтобы улыбнуться ей. — Присаживайся. Надеюсь, ты не будешь отпираться и всё-таки поешь?

Зоя молча села, подняла на Орловского испуганный взгляд, дожидаясь — когда же он всё-таки что-то скажет?

Богдан упорно хранил молчание. Не указывал на дверь, не падал перед нею на колени, хотя последнее, впрочем, скорее испугало бы Зою, чем убедило её в том, что вчерашнее было не глупой случайностью, о которой надо забыть.

Вместо этого, уверенно отказываясь от любых показательных выступлений, он поставил перед нею тарелку с омлетом, салат, положил на стол вилку. Зоя неловко заёрзала на табурете, почему-то засомневавшись, как должна реагировать, но Орловский, подавая своими действиями пример, спокойно занял свободное место и принялся за еду.

Зоя воспользовалась данной ей отсрочкой перед любым неприятным разговором и сделала вид, что содержимое тарелки и её интересует гораздо больше, чем всё, что происходит вокруг. Омлет оказался вкусным, салат — тоже, и девушка лишь один раз вспомнила о том, как мама волком смотрела на неё из-за купленных среди зимы огурцов и помидор. "Это ненормальная пища!" — твердила она, тыча пальцем в открытый на мобильном телефоне календарь, а потом завела долгий рассказ о нитратах, химии, которой пичкают еду, и прочей гадости.

Зоя отлично помнила, что слушала она тогда как минимум вполуха, игнорируя мамины вопли, и её слова каким-то чудным образом просто выветрились из головы, чтобы теперь воспоминания о них были просто белым шумом на фоне собственных мыслей.

Очень громких собственных мыслей.

Но еда имела свойство заканчиваться, и когда Зоя отложила вилку в сторону, отодвинула тарелку и сделала глоток воды, она осознала, что опять оказалась в плену дурацкой, пугающей тишины. Богдан, как будто почувствовав очередную перемену — впрочем, что там чувствовать, одного взгляда, Зоя знала, было бы достаточно, чтобы увидеть, какая она серая! — осторожно накрыл её руку своей.

Успокоило, но не сильно.

- Как ты себя чувствуешь? — вопрос прозвучал напряжённо.

Плохо. Не знает, как себя вести, сидит красная, как рак, и вообще, ей лучше бы сквозь землю сейчас провалиться!

— Нормально, — тем не менее, отозвалась Зоя, понимая, что вопрос касается её физического самочувствия, а не чувства стыда, от которого сейчас щёки горят.

Опустила голову.

Не решалась смотреть в глаза.

Сейчас Богдан скажет, что он предупреждал, что надо было вчера головой думать, а не решаться на то, о чем потом придётся долгие годы жалеть.

Зоя не хотела осуждения. Она мечтала заполнить чем-то неловкую, смешную тишину, воцарившуюся между ними, но никак не могла подобрать достойные слова, которые не прозвучали бы предельно комично. Не выходило. Получался какой-то редкостный бред. И Зоя выдохнула, признаться, самую большую глупость, на которую только могла решиться:

— Ты, наверное, жалеешь, да?

— О чём? — удивился Богдан.

Ах да. Это ж ему полагалось задавать этот вопрос, вспомнилось вдруг Зое.