Заколка от Шанель - Ирина Андросова

Дозвониться никак не получалось, и от этого доктор Орлов нервничал еще больше. Хотя, если рассудить здраво, что ж тут удивительного, что в подвале нет зоны уверенного приема? Правда, зоны неуверенного тоже нет. Нет вообще никакого приема, черт его побери. Но спросить, есть ли телефон в квартире Грюна и Явы, доктору Орлову даже в голову не приходило. Да и то сказать, откуда у этих убогих растаманов телефон? Даже если и был, небось давно уже отключили за неуплату.

Не на шутку раздосадованный Аркадий сунул аппарат в карман и решил на минутку подняться наверх, чтобы с улицы сделать звонок. Он уже собирался покинуть квартиру, когда увидел, как Грюн и Ява с нескрываемым удовольствием потягивают из алюминиевых кружек пустой кипяток, приговаривая:

– Ух, крепка советская власть!

Но на улице доктору Орлову неожиданно повезло. Во дворе, куда выходила дверь черного хода продуктового магазина, дворник Равшан стаскивал в одну кучу фанерные ящики от фруктов и овощей.

– Ай, нехорошо, – ворчал таджик, трудолюбиво разгребая вверенную ему территорию. – Убирать за собой нада...

Заметив соседа, Аркадий обрадовался ему как родному. Наскоро разъяснив, в чем суть дела, доктор Орлов подхватил покладистого Равшана под руку и увлек за собой по ступеням вниз.

– Тебе и делать ничего не надо, – объяснял он. – Сиди себе и жди, когда Машка за вещами придет. А как появится, хватай ее за руку и тащи к следователю Козелку или хоть к участковому нашему.

– К Свиридову Ярославу Сергеевичу? – выказал осведомленность дворник.

– Ага, к нему самому и беги.

Спустившись по ступенькам, Аркадий распахнул перед своим добровольным помощником дверь и замер. Парочка растаманов, на удивление прямо держа спины, сидела на диване, вперив остекленевший взгляд в ковер на стене. Аркадий подошел к супругам и помахал растопыренной пятерней сначала перед лицом Грюна, затем перед лицом Явы. Молодые люди даже не сморгнули. Они как сидели, так и продолжали сидеть по стойке «смирно», не шевелясь и образцово сложив руки на коленях.

– Эй, чего это они? – испуганно повернулся к таджику доктор Орлов.

– Так телевизор смотрят, – раздраженно ответил бывалый дворник. – Некоторые люди всегда так делают. Сначала чай пьют, – кивнул он на горшок с бледной поганкой, что стоял на подоконнике, – а потом телевизор смотрят. – И деловито осведомился: – Садиться-то можно, да? Или стоя Машку ждать?

* * *

Вечером все участники нашей команды собрались у меня в комнате, чтобы обменяться достижениями дня сегодняшнего и обсудить план действий на завтра. Я поила чаем Федора Антоновича, когда прибыла Люська в компании смазливого кренделя по имени Володя, отчего-то напомнившего мне памятник Николаю Эрнестовичу Бауману, что стоит в скверике у Елоховского собора. Хотя Люська, вытащив меня в коридор, принялась нашептывать, что ведь правда ее Володенька – ну вылитый Джонни Депп. Где уж там подруга углядела Джонни Деппа, мне неведомо, но я на всякий случай согласилась, ибо видела, что подруга не в себе от восторга и счастья, а потому ей мерещится то, чего и в помине нет.

Когда все уже были в сборе, в комнату ворвался Аркадий. Глаза хирурга-травматолога блуждали, волосы разлетались в стороны от возбужденного дыхания, кадык на тонкой шее ходил вверх-вниз, выдавая крайнюю степень волнения. Перебив застенчивого следователя Козелка, Аркашка взахлеб начал рассказывать о своих бедах и неудачах.

Оказывается, след девицы ускользал у него из-под носа самым возмутительным образом, как конец намыленной веревки. Представьте себе, не далее как вчера она была в гостях у разжалованного вахтера, некогда бывшего фотографом танцора-лауреата. Бывший фотограф говорит, Мария забегала попрощаться, посидела немного и, рассказав, что собирается устроить своим друзьям-растаманам отвальную и забрать кое-какие свои вещи, откланялась. И где эта Машка до сих пор ходит, вообще непонятно, ведь у растаманов она так и не появилась.

А сам фотограф, между прочим, тот еще фрукт. Сначала вообще разговаривать о своем бывшем патроне не хотел. А потом, когда Аркадий достал из-за пазухи предусмотрительно припасенную бутылку водки, стал откровенен просто необыкновенно. Чего и не было небось понарассказывал. Вот, судите сами.

Хлопнул стакан без закуси – и давай плести. Мол, ездил он с Камальбековым по странам и континентам от журнала «Советское фото» целых два года, а потом вместо него еще целый год катался Витька Заварухин. Фотограф он никакой, композицию выстроить не может, поставит клиентов рядком да руку одного на плечо другому положит и так снимает.

И вообще обижен бывший фотограф на Ахмеда Мансуровича. Великий Камальбеков так один раз подставил всю их группу, что мама не горюй. Перед Олимпиадой еще дело было. Вылетели они тогда в составе пяти человек на Гаити материал для новой танцевальной программы маэстро собирать. Он, Филимон Веснин, фотокорреспондент от «Советского фото», врач Таня Забелина, два рабочих – Генка и Лешка, ну и сам великий танцор, ясное дело, в первых рядах выступал. Двигались из деревни в деревню, записывая на киноаппарат ритуальные пляски гаитянских аборигенов и делая снимки Ахмада Мансуровича с вождями и шаманами. Он же, Филимон Веснин, и фотографировал все это безобразие.

И вот однажды, представьте себе, просыпается бригада в одной небольшой такой деревушке. А накануне посидели с вождями и шаманами так, что их гаитянские боги, наверное, припухли от спиртовых паров, поднимавшихся с земли. Камальбеков всегда брал с собой в такие экспедиции пластиковые канистры со спиртом. Для наведения мостов и установления контакта. И вот просыпаются члены экспедиции, значит, в тростниковой хижине оттого, что к ним врывается старший шаман. Врывается и начинает молотить по ним ногами и что-то кричать на своем непонятном наречии.

А через некоторое время выясняется, что Ахмед Мансурович ночью потихоньку смылся, прихватив с собой посох верховного вождя – святыню и реликвию того племени. Ну, тут негры принялись вязать ни в чем не повинным членам фольклорной экспедиции руки, тыкать в них факелами и грозиться заживо съесть, если Камальбеков не вернет похищенную святыню. К счастью, Филимону Веснину удалось бежать, а остальные члены экспедиции так и сгинули в той деревушке.

Доктор Орлов беспокойно прошелся по комнате, ухватил со стола чашку с чаем Люськиного Джонни Деппа и, осушив ее одним глотком, возбужденно продолжил:

– В принципе в этой небылице что-то есть. Почему Машка стащила у убитого ею сына Камальбекова дряхлую, никому не нужную шкуру какой-то драной кошки? Я много думал над этим вопросом. Мне кажется, дело было так. – Интригующе замолчав, хирург-травматолог оглядел всех собравшихся, подогревая интерес к своим словам, неторопливо достал из кармана вельветового пиджака пачку сигарет, щелчком выбил одну штуку, вставил ее в мундштук, щелкнул зажигалкой, добытой из другого кармана, картинно закурил, выпустив кольца дыма в потолок, и только тогда продолжил: – Некогда Камальбеков позаимствовал подобным образом у какого-нибудь другого шамана его гордость и красу – эту самую шкуру. Шаман есть не мог, спать не мог, все вынашивал план коварной мести. И, прослышав, что в Москве проходит Олимпиада, отправил в Страну Советов одного из своих сыновей. И строго-настрого наказал: «Езжай, сынок, в далекую Россию и без шкуры ягуара не возвращайся». А сынок, не будь дураком, как увидел московских красоток, так и позабыл, за чем приехал. А через девять месяцев, когда за африканским гостем растаял санный след, родилась смешная девочка Машка. Шли годы, нерадивый сын, забывший о наказе отца, в положенное время стал вождем племени. И тут-то он и вспомнил о святыне – кошачьей шкуре, некогда выкраденной у племени танцором Камальбековым. И полетели в Москву на адрес давней возлюбленной телеграммы – мол, как живешь-можешь? Соскучился, мечтаю проведать и все такое прочее. А телеграммы те до давней зазнобы сына вождя так и не дошли, а попали в руки к их дочери Машке, и она, а не мать ответила далекому отцу. А тот обрадовался и давай заманивать девчонку к себе – мол, жду с нетерпением на родине праотцов, но только как поедешь, нашу родовую драгоценность, шкуру кошачью, не забудь с собой прихватить. Эта шкура сейчас у злых людей, так что ты, дочка, если что, не тушуйся, смело пускай в ход хоть нож, хоть яд... Вот и сбежала девчонка из дома, разыскала папашкиного неприятеля, стащила шкуру, зачем-то прихватив и провода от израильского прибора, а напоследок полоснула парня остро заточенным брелоком, предварительно натерев его африканским ядом, переданным ей папашей с оказией в тыкве.

В этом месте эпического повествования Аркаши, которое все мы, затаив дыхание, слушали, не смея шелохнуться, Володя с лицом молодого революционера или Джонни Деппа, это кому как будет угодно, вдруг покачал головой, как бы возражая против услышанного, поставил в строй восьмой по счету самолетик и негромко произнес: