Они живут рядом со мной - Анатолий Онегов

Как орудует медведь на пасеке, как ворошит пчел, мне самому видеть пока не приходилось, но от местных жителей слышал не раз, что зверь сначала снимает крышку с улья и несет его в лес, несет осторожно, будто человек. Здесь медведь вытряхивает из улья рамки, жрет не спеша мед и то ли из озорства, то ли от злости, что мед кончился, швыряет пустой улей вниз с горы и долго смотрит, как с грохотом катится пустая деревянная коробка.

Уж какое удовольствие доставляет степенному зверю наблюдать, как кувыркается пустой улей, не знаю, а вот то, что за озорство на пасеке медведя обычно ждет очень строгое наказание, стало мне известно доподлинно, хотя каждый местный пчеловод хорошо знает, как подобру-поздорову отвести, отвадить зверя от пчел. По вот беда: хоть и известна эта наука всем, пользуются ей лишь люди постарше, поспокойней, поумней. А те, что помоложе и побойчей, науку стариков не чтут и принимаются по-своему «отваживать» медведя лишь тогда, когда тот успевает проложить к пасеке не одну дорогу.

Познакомился я чуть ли не в первый день с молодым пчеловодом, быстрым на любое запретное дело. Держал он ружья, собак и при таком внушительном арсенале не желал вступать с медведями ни в какие переговоры. К тому же этот пчеловод отвечал не за собственную, а за государственную пасеку в целых сто ульев и убежденно считал, что два-три улья, скормленные зверю, большого убытка государству не нанесут.

Хоть и были у этого энергичного пчеловода охотничьи ружья, но стрелял он из них в медведя только тогда, когда тот попадался в петлю. И этих самых петель было наставлено вокруг пасеки столько, что хватило бы их, пожалуй, на всех алтайских медведей. Петля — орудие запрещенное, варварское. Пчеловод знал об этом и по весне, когда шла ревизия пасек высшим начальством, петли выставлять не торопился. Потом начальство уезжало, пчелы принимались за работу, и почти тут же в гости к пчелам заглядывали новые «ревизоры».

Сначала медведи появлялись около пасеки осторожно, опасливо вели себя и сразу к ульям подходили редко, будто вели разведку перед генеральным наступлением. Здесь бы и попугать их, предупредить. Так нет — хозяин пасеки будто ничего не замечал. А звери, прознав, что пасека на месте, что пчелы гудят, значит, мед уже есть, вслед за разведкой устраивали первый настоящий поход за медом… И этот поход оканчивался для них удачно.

Пасека теряла ульи, медведи разоряли пчелиные семьи, а человек по-прежнему не заявлял о себе. И тогда, окончательно осмелев, звери шли к ульям напрямую по хорошо известным тропам. Вот тут-то на пути к меду потерявших осторожность зверей и встречали тайно установленные петли. Петля душила, не отпускала, медведь катался, рвался, рычал, хрипел, а под конец только полузадушенно стонал. Здесь обычно и являлся хозяин пасеки и приканчивал зверя выстрелом в голову…

Так по-варварски, жестоко и расправлялись некоторые пчеловоды с медведями, прознавшими дорогу к ульям…

Не успел я познакомиться со всеми способами «наказания» медведей, как пришел ко мне пчеловод, отвечавший за ту самую пасеку, что была неподалеку от нашей деревушки, и попросил помочь ему угомонить медведя. Сам пчеловод не имел ни оружия, ни собак, был человеком тихим, а потому и просил меня, охотника, прийти к нему на помощь.

Пасека была большая, богатая. Но пчеловод хозяйничал здесь неважно, и очень скоро медведь прознал дорогу к ульям и стал собирать с этой пасеки постоянную дань.

Нет, не мог я вынести этому зверю смертный приговор только за то, что узнал он дорогу к ульям. Я не винил медведя. Да разве можно винить ту же собаку, которую никогда ничему не учили, которой никогда не объясняли, что можно, а что нельзя. Но собака сплоховала — проголодавшись и не дождавшись от хозяина пищи, она стащила со стола кусок хлеба. Таких собак почему-то принято бить чуть ли не смертным боем. Но, видя, как бьет другой раз хозяин своего Тузика или Шарика за украденный кусок хлеба, хочется мне взять точно такую же палку и отходить ею не собаку, а хозяина, приговаривая при этом: «Не бей, а учи…»

Так уж положено вести себя человеку, живущему рядом с животными, — не бей лишний раз, а учи, показывай себя, заставляй себя если и не уважать, то хотя бы побаиваться. И здесь, на Алтае, давно знали, как учить, как отваживать медведей от пчел.

Еще по весне, когда медведи спускаются с гор и первый раз в этом году появляются возле пасек, настоящий пчеловод разводит в воде дымный порох, мочит в такой пороховой кашице кусочки материи и кладет напитавшиеся порохом тряпочки на крайние ульи, окружая таким запашистым кольцом всю пасеку. Наткнется медведь на это пахнущее предупреждение и обойдет пасеку стороной. Правда, такой опыт со временем может позабыться, сунется медведь к пчелам еще раз, но тут о нежеланном визите предупредит пчеловода собака. Выйдет пчеловод на лай пса, выстрелит вверх раз-другой или поколотит стальным тяжелым болтом по старому чугунному котлу, принесенному на пасеку из бани, — и снова медведь, поняв предупреждение, уберется подобру-поздорову.

Бывает и так: устраивает пчеловод вокруг пасеки самые разные грохоты и колотушки — подвешивает на проволоке банки с камнями, обрезки труб, мастерит громкие колотушки по ручью, что бежит с гор мимо пасеки, — здесь уже за тебя гремит колотушками вода. Придешь на такую пасеку — нет никого, а вокруг что-то все время постукивает, поскрипывает.

Говорят, побаивается медведь таких колотушек и грохотов. Да и не только говорят. Прежде чем пойти на пасеку, разговорился я с пожилой женщиной, которая до этого года работала там. И рассказала она, как две женщины, она и ее сестра, держали пасеку, как выкладывали тряпочки с порохом, как попугивали медведя колотушками, — и за все время не сунулся к ним никакой медведь.

Слушал я рассказы пожилой женщины, много лет ходившей за пчелами, и понимал, что пчеловод, который теперь отвечал за пасеку, сам виноват во всем, не постарался, не подумал, не побеспокоился, а теперь вот и расплачивается за беспечность.

Закончила рассказ пожилая женщина так:

— А теперь что — медведя избаловали. Теперь только стрелять его. И все.

Хоть и уважал я эту старательную и смелую женщину, но согласиться с ней не согласился, правда, и план свой ей не открыл. Были у меня другие мысли, другие думы. Здесь, возле алтайской пасеки, на которой хозяйничал теперь медведь, вспоминал встречи с медведями в Архангельских и Вологодских лесах, в Карелии, и верилось, что и алтайский мишка «поймет» меня, что удастся урезонить его, «уговорить», отвести от пасеки, как отводили и волков, и медведей от стада известные мне пастухи.