Обреченный на смерть (СИ) - Романов Герман Иванович

— Ты, Никодим, на пороге не стой, подойди ко мне.

Староста отряхнул обувку, прошелся по ней веничком, смахивая снег — зима вступила в свои права. Если бы не нашли с капитаном пристанища, то сгинули бы оба в пути. А так все произошло как нельзя лучше — в потаенном месте, в затерянной в глухомани деревушке, можно было подготовиться к походу на Москву гораздо лучше, и пойти туда не одним.

— Сколько деревенек мою руку держат?!

— Почитай вся округа, государь. И в самом Торопце встанут многие — Фома лишь один из них.

— Это хорошо, — Алексей докурил трубку и положил ее на поставец, что ему специально состругали, да еще резьбой покрыли. И курительных принадлежностей за глаза уже хватало — купец в избытке привез, как и табак нескольких сортов в мешочках.

— Из свинца пули отливать на кузнице надо, порох капитану отдай — он моей охраной командует.

Назвать десяток отборных воинов «войском» у Алексея язык не повернулся. Пока их мало — но все стрелки, охотники умелые. Двое сбежавшие из армии фузилеры, убившие офицера — тоже местные жители. А еще один ратник — сорокалетний бывший стрелец, ходивший юнцом в Азовские походы, и понюхавший пороха в сражениях под Нарвой и Полтавой. Вот его списали честь по чести — хромые в армии не нужны.

Все эти люди представлялись вполне надежными, за них головой ручались близкие родичи, что не предадут. А это немало — круговая порука потому так и называется. И очень не любили царя, которого именовали не иначе как «антихристом».

— Слушай, Никодим, вот вы в домах ютитесь по два десятка человек, а то и больше — ибо подворную подать платите и еще массу других поборов с вас взыскивают. Посему как ты сам отнесешься, — Алексей сделал паузу, решив проверить на практике, какова была реакция крестьянства на введение царем Петром «подушной подати».

— Если все подати и поборы вместе с недоимками со всех крестьян сложат раз и навсегда, упразднив полностью.

Бородатый староста остолбенел от услышанного, не в силах переварить слова царевича — они у него просто в голове не укладывались. Алексей продолжил столь же неторопливо:

— Крестьяне смогут заниматься делом как хотят — рыть колодцы, ставить в доме хоть несколько печей, баню, постройки, разводить скот и птицу. Все, что для хозяйства нужно — то смогут делать безвозбранно, то есть без всякого стеснения. Но сам понимаешь — государство жить без податей не сможет, нужно армию и флот содержать, да за многое платить надобно. Как жить без денег страднику? А государству втройне тяжело — на все потребно, когда война идет, и расходы огромные требуются.

— Оно и понятно, куда ж без денег то, — староста отвечал осторожно, и уже пришел в себя от потрясения, что-то высчитывая в голове. Мужик он был сметливый и умный тем практическим разумом, который так ценится крестьянами во все времена.

— Каждые пять лет будут проводить душевую перепись, в которую внесут всех твоих мужиков, кто работать может. От четырнадцати лет, когда усы появляться начали, и до пятидесяти, когда голова полностью седая. Калеки, юродивые и дети считаться не будут. И на всех, кто попал под эту ревизию, будет накладываться сумма в один рубль.

Понятно, что люди разные — один заболеть может, детьми обременен, зато другой, да те же кузнецы, деньгу постоянно имеют. Но тут пусть весь мир решает — тому облегчение дать, и пусть полтину выплачивает, а кому и два рубля в год положить. Зато все по-честному, и других поборов подьячие с вас взять не смогут. Положено вашей деревне, допустим, двадцать рублей выплатить, так столько и заплатите, но не рублем больше.

Понимаю, сумма большая — но так не ленитесь — земли много, лес корчуйте, дома стройте, бани, промыслами занимайтесь. Все в ваших руках, люди взрослые, так решайте сами как вам жить в дальнейшем, что растить. И не слушать приказных людей.

— А ежели кто умрет, а ревизия то раз в пять лет проходит — за покойных ведь платить придется, государь?

— Так молодые парни за пять лет подрастут, а их гораздо больше будет, чем померших. Ведь так?!

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Староста задумался, машинально оглаживая бороду, причем размышлял очень серьезно — глаза стали отсутствующими. Потом тряхнул головою и стал загибать пальцы.

— Мы сейчас десять, и еще семь рублей платим, да сверх них три гривенника с алтыном. А так будем ровно два десятка рубликов платить, да три поверх их. Но зато поборов не будет — солдат по деревням посылать ведь не станешь? И прибыток подсчитывать по дворам подьячие не будут?!

— Не станут, незачем поборы лишние на народ возводить! Только людишек не укрывать, и всех в ревизию записывать нужно.

— Знамо дело — укроешь беглого, так правеж всей деревне устроят.

— А не будет беглых, Никодим. Те крестьяне что у владельцев находятся, так жить будут, как и вы. Только полтину казне выплачивать, а еще одну полтину владельцу. Или отрабатывать ему барщиной, но не более полной седьмицы в месяц. И все — никакой другой власти помещик иметь не будет над душами православными.

— Ах, вон оно как выходит, надежа-государь, — удивленно протянул староста и как-то странно посмотрел на царевича. Но неожиданно сменил тему, погладил бороду и спросил:

— А торговать нам как?

— Сбор торговый в городе или посаде заплатил — десятую деньгу, и торгуй безвозбранно. Но уговор будет — в больших деревнях церковь строить, и при ней обязательно школу — детей грамоте учить надобно. Пока батюшки будут, но со временем учителей в достатке будет. Вот тут сговариваться будете с ним о постое, о корме и дровах, да о плате — трех гривен в месяц будет вполне достаточно. И это не обсуждается — все ваши дети должны через тридцать лет быть грамотными.

И еще одно — рекрутов выставлять будете определенное число душ — воевать много придется с басурманами или схизматиками.

— То дело богоугодное, государь, мы не без понятия.

— Но служить они будут токмо семь лет, а потом вправе возвратиться домой — облегчение я им делаю. Или в городе поселится, или остаться служить за чины и деньги. Но все остальное только по найму — с уговором и выплатой денег, без всякого принуждения! Так что, согласен ты на «подушную подать», без лукавства и по чести?!

— Вводи ее, государь, когда царем станешь — всем миром тебе в ножки поклонимся!

И староста бухнулся перед Алексеем на земляной пол, в точности как до этого купец сделал…

Глава 14

— Панове, меньше криков. Вы должны были сопровождать меня — но этого не случилось. Так что защитил меня сам наследник русского престола царевич Алексей Петрович, надеюсь, правильно произнесла ваш титул. Панство, окажите почести моему спасителю, кронпринцу!

Пани Микульская наградила таким взглядом прискакавших шляхтичей, что те разом присмирели под ее тяжелым взором. Фрол никак не ожидал, что миловидная женщина окажется настолько властной, что парой предложений утихомирит десяток разбушевавшихся всадников, что гневно потрясали саблями, и сыпали громогласными проклятиями.

Словно по мановению волшебной палочки ярость исчезла с лиц поляков — все они мигом соскочили с седел и раскланялись самым непринужденным образом, с удивлением рассматривая русского царевича. Разодетый пан в нарядном кунтуше, с седыми усами времен короля Яна Собесского, учтиво поклонился, голос был хриплый, но скорее не от простуды, ибо от него чувствительно разило перегаром.

— Януш Микульский, я деверь этой милой особы, супруги моего брата, сложившего голову за короля Стася!

Фрол напрягся — десять лет тому назад в Польше было сразу два короля, и оба вполне себе легитимные. Один, Станислав Лещинский был ставленник шведов, и в 1709 году сбежал во Францию, стоило королю Карлу XII потерпеть поражение под Полтавой. На польский трон обратно вернулся саксонский курфюрст Август Сильный, до того низвергнутый с престола. Однако Речь Посполитая продолжала бурлить как забродивший чан с дерьмом — панство продолжало сводить счеты как во времена двоекрулья. Да и Литва не унималась — Сапеги продолжали сожалеть о своем потерянном господстве и всячески противились усилению оппонентов.