Неизбежность (Дилогия - 2) - Олег Смирнов

Особист перестал улыбаться, строго сказал:

- Не будем гадать. Его, конечно, подпишут, если будет война с Японией. Но мы же с вами условились: ни о какой подготовке к войне с Японией мы не говорим и не пишем. Мы готовимся к обороне. Так или не так?

Никто не отозвался, даже пулеметчик с впалой грудью, задавший вопрос о капитуляции японцев. Подполковник кивнул комбату:

- Личный состав больше не задерживаю.

Раздумывая о рассказе подполковника-особиста, которого прорвало с личными, пожалуй, сокровенными воспоминаниями, я тоже кое-что припомнил относительно Победы.

Девятое мая: мой взвод шагает во всю улицу немецкого городка, притихшего, будто вымершего, я во главе. Смеемся, поем и плачем. Смеется молодой солдат Погосян: "После Победы сто лет буду жить! Дети пойдут! У детей свои дети, сто внуков будет!"

Плачет пожилой солдат Абрамкин: "Дожили, братушки, дожили..." Погосян ему: "Так чего ж ты слезишь, папаша? Радоваться надо!" Абрамкин - ему: "Оплакиваю сына-старшака, друзей, товарищей, которые не дожили... Да и с радости тоже плачут..." Толя Кулагин выкрикивает: "На радостях петь будем!

И пить! За великую Победу!" И вдруг голос сержанта Симоненко, парторга: "Ребята, кладбище, братские могилы!" - шум утихает.

Солдаты гуськом заходят за ограду, останавливаются у фанерных обелисков с пятиконечной латунной звездой, снимают пилотки; ветер шевелит русые, черные, каштановые, рыжеватые, седые волосы на склоненных, понурившихся головах; кое-где просвечивает и плешина. Первым поднимаю голову:

- Хлопцы! Это мы прощаемся с однополчанами. Мы скоро уедем отсюда, а им вечно лежать в немецкой земле. За ее освобождение они отдали свою жизнь. Мы, живые, никогда не забудем мертвых...

- Гад будет тот, у кого память дырявая, - говорит Логачеев.

Я командую:

- Драчев, разлей водку!

- Слушаюсь, товарищ лейтенант! - Из вещевого мешка ординарец достает фляжки и бутылки, плескает в подставляемые и стучащие друг о друга алюминиевые кружки.

Молча пьем горькое вино Победы. Вытаскиваю из кобуры пистолет "ТТ", вскидываю руку и стреляю вверх; слабый хлопок - одиночный выстрел. Дую в канал ствола, заглядываю туда, прячу пистолет в кобуру. Говорю, позвякивая орденами и медалями:

- Хлопцы, это был мой последний выстрел!

- Точно, товарищ лейтенант! Чтоб нам всем больше не стрелять боевыми! Это Филипп Головастиков, и у него на гимнастерке позвякивают ордена и медали.

Вот такое воспоминание. Выстрелить еще придется, и не раз.

И не холостыми. Воспоминанием своим я ни с кем не делюсь.

Воздержимся от разговоров насчет стрельбы боевыми. Будем говорить не о наступлении, а об обороне. Правильно, товарищ подполковник? Вам здорово повезло, вы теперь в своем роде и сами историческая личность: присутствовали при подписании акта о капитуляции Германии.

Говорили про позиционную оборону, а на полевых учениях наступали и наступали, прорывая глубоко эшелонированную оборону врага. Особо налегали на рукопашный бой. Раньше, когда основным оружием пехотинца была винтовка с трехгранным штыком, занятия назывались - по штыковому бою. Как боец довоенпого призыва, точнее, 1939 года, подтверждаю: на этих занятиях под городом Лида чучел мы искололи своими штыками бессчетно.

Потом пришел автомат, с середины войны их было все больше, - с автоматом воевать, известно, веселее. Хотя известно также:

пуля - дура, штык - молодец. Изречение приписывается Суворову, по, уважая генералиссимуса Суворова, все-таки не могу согласиться с ним: пули, вылетающие из автомата очередями, отнюдь не дуры, они знают, куда им попадать. А штыков теперь мало, потому что и винтовок меньше: автомат потеснпл. Жаль, в начале войны их не было, автоматов. Говорят, лишь на погранзаставы по автомату выдали. Да, кое-чего у нас перед войной не было в изобилии.

Имею в виду не только материальные категории, но и моральные. Не было, например, ненависти к врагу, какой она должна быть, в полный накал, ежели этот враг не сегодня завтра нападет на гебя. Любовь к Родине была, а ненависти к врагу не было.

Впоследствии с войной появилась. Японцы ведь тоже собирались ударить пас ножом в спину - всю войну продержали на границе Квантунскую армию, - а ненависти в полный накал я к японцам, увы, не чувствую. Хотя разумом понимаю: самураи не лучше гитлеровцев. Может, когда дойдет до дела, ненависть вспыхнет, как сухой хворост от высеченной кресалом искры?

Возвращались с полевых занятий - шесть часов под монгольским солнцепеком, среди накаленного песка и гальки, - надо было поспешать в расположение к обеду. Но то ли аппетит у солдат был неважнецкий (жарища адова), то ли устали от переползаний, перебежек, окапываний, воплей "ура", - батальонная колонна растянулась, местами, я бы сказал, порвалась. Как ни намотался я сам, а углядел на холмике: нам навстречу спускаются несколько "виллисов". Это неспроста, подумал я, "виллисы" в таком количестве зря не ездят, и дал команду, чтоб рота подтянулась, заправилась, словом, привела себя в божеский вид. Чутье меня не подвело. Когда "виллисы" поравнялись с головой колонны, они остановились, комбат поковылял докладывать. А колонна шла дальше, и моя рота - и я, естественно, - приблизилась к "виллисам" вплотную. Матерь божья, матка боска, елки-моталки, в ОДЕОМ "виллисе" сидел маршал Василевский, в другом - маршал Малиновский. Кто ж их не знает! По фотографиям, конечно.

А тут я воочию увидел двух прославленных полководцев. Оба они были в комбинезонах, но фуражечки, фуражечки выдавали высокое, высочайшее начальство! Нюх не подвел! Коленки у меня враз ослабели, пот потек еще пуще, однако я бы как-нибудь протопал мимо, если б не окликнул маршал Василевский:

- Лейтенант, подойдите!

Я замер, затравленно озираясь. Василевский повторил:

- Подойдите, лейтенант!

Наконец я обрел дар речи, сказал, заикаясь:

- Вы мне, товарищ Маршал Советского Союза?

- Вам, вам.

Неверным, качающимся шагом подошел к "виллису", вскинул пятерню к виску:

- Товарищ Маршал Советского Союза! Лейтенант Глушков по вашему...

Он не дал договорить:

- Товарищ Глушков, вы кто по должности?

И тут у меня от волнения язык как заклинило. Пытаюсь ответить, и ни бе ни ме. Губами шлепаю да таращусь. Вмешивается комбат:

- Лейтенант Глушков - командир первой роты вверенного мне батальона...

- Понятно. - Василевский говорит тихо, комнатно. - Рота идет хорошим строем. В отличие от других, товарищ капитан.

Комбат лепечет:

- Виноват, товарищ Маршал Советского Союза...

- Александр Михайлович, - вмешивается в разговор маршал Малиновский, мне кажется, лейтенант Глушков дрейфит перед начальством. А, Глушков?

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});