Яд иллюзий - Галина Зарудная

 Я понимала и Миру, которая достигла желаемого.

 * * *

 О смерти всегда думать страшно, в особенности, о подобной. Не приведи Господь допустить даже слабую мысль о вселенском грехе, преступлении против природы, тебя родившей.

 Но, как видим, случается и такое, что боль затмевает все крики совести и разума, и тогда уже страшнее нет ничего, чем понимание, что все так и будет продолжаться.

 Потому что никогда роза не расцветет в темном затхлом подвале! Никогда человек не обретет жажду жизни без смысла существования!

* * *

 Тут же напрашивалось еще одно умозаключение: ее новая любовь не исцелила многострадальную душу девушки, не погасила пламени разочарований?

 Пусть я и не смела так рассуждать. Чужая душа – самый глубокий колодец, нам никогда не узнать, что там на дне – гниль или алмазы. Можно лишь догадываться, исходя их разных принципов. А догадки – чаще всего ошибочны.

 Ведь та же любовь могла сыграть решающую роль. Страх не дать любимому человеку заслуженного счастья, непримиримое чувство вины от того, что можешь только обременить его, оскорбить, очернить и его душу также.

 Мне стало безгранично жаль эту девочку, заплатившую столь высокий оброк за несбывшиеся надежды, и, кажется, я собственнолично ощутила ее боль.

 И что делать с этими чувствами, если они переполняют в избытке?

 Оставаться с ними дома наедине я была не в состоянии.

 Поэтому, когда часы на руке показывали 17:35, я уже нашла то место на кладбище, где небольшая похоронная процессия провожала в последний  путь молодую актрису.

Глава 20

Вид кладбища всегда вызывает в душе смуту.

 Каждый раз напоминает о том, что человеку, в сущности, ничто не подчинено.

 Карьерные баталии, семейные конфликты, жажда власти, материальные ценности – все обретает свою истинно-ничтожную форму пред неоспоримой реальностью: из праха пришедший в прах обратиться!

 И лишь одно становится по-настоящему важно: что постигла твоя душа?

 В большей степени они – кладбища – для того, наверное, и существуют, чтобы время от времени привносить ясность в человеческое сознание, напоминая о неизбежном, заставляя задуматься о прожитых днях и о будущем. В такие моменты люди мысленно возвращаются к своему первоистоку, к внутреннему созерцанию, становятся тем, что они есть в действительности.

 Удивительные эмоции порой возможно прочесть на лицах тех, кто стоит у могилы: от самых светлых, раскаянных, до самых лицемерных и безчувственных…

* * *

 У Ларисы Михайловной был отрешенный вид, воспалившиеся от слез глаза казались почти недвижимыми. Черное платье и платок придавали ее коже очень нездоровый земляной оттенок. Под локти ее поддерживали ученики из театра, потому что женщина очень слабо держалась на ногах.

 Лица молодых людей по-прежнему искажал отпечаток застывшего, почти панического испуга.

 Задумчиво-усталый Борщев.

 По-казенному беспристрастный Лихачев.

 Я – бледная и практически такая же неприметная, как полупрозрачный дух, случайно затерявшийся среди надгробий.

 Два заунывно отпевающих священника, преисполненных выражения религиозной благодати, да гроб, который уже закрывали крышкой.

 Безотрадная картина…

 Вот, пожалуй, и все.

 Все, что осталось от прекрасной, налитой соком молодости девушки с необычным именем - Мира.

 Ее могилу засыпали землей. А мне лишь осталось восслать мысленную благодарность своему отцу за своевременно подмешанный антидепрессант, действие которого все еще угадывалось в организме, пусть не так сильно замораживая ощущения, как хотелось бы, но все еще придерживая нервы в герметичном состоянии.

 – Если бы это был фильм, то в этом самом месте зазвучала бы очень красивая душевная мелодия, от которой все переворачивается внутри и текут непримиримые слезы сочувствия!

 Я увидела рядом с собою Лихачева. Судя по всему, его немало забавляла собственная острота.

 – Если бы это был фильм, – ответила я сухо, – вас бы здесь не было.

 Лейтенант намеревался добавить еще что-то из прежней серии, но в этот момент ко мне подошел Борщев.

 – Пришла, – сказал он без ноты сомнения, будто по-другому и быть не могло. – Рад тебя видеть, хоть и место не совсем благоприятное. Да и в отделении не весть что твориться.

 – Черныш взбешен? Небось, кроет меня на чем свет стоит, – предположила я.

 – Да не то чтоб очень, – поделился капитан, почесав подбородок. – Но указание дал строгое – никаких журналистов, никаких сообщений в прессу. Но газета, разумеется, обязана реабилитироваться… Черныш не позволит кому бы то ни было мешать его работе, – усмехнулся Алексей. – Я за малым уже убедил его, что вчерашняя пошлость – не твоих рук дело, что произошла банальная утечка информации…

 – Леша, это лишнее, – успокоила я друга. – Тебе не обязательно меня выгораживать, я больше не имею отношения ни к газете, ни к криминальным новостям.

 – Как так? – Лицо Борщева приобрело вид простодушного изумления, он уставился на меня, не зная, что сказать по этому поводу и только беспомощно хлопал глазами.

 – Но ведь любая газета только и ждет, как зацапать тебя, – вымолвил он, в конце концов.

 – Никаких больше газет! – заключила я категорически.

 – За столько месяцев я привык к твоему обществу, – признался Леша. – Трудно представить, как может быть иначе…

 – В таком маленьком городе мы, так или иначе, будем пересекаться, – добавила я с улыбкой, видя, что мое сообщение не на шутку его огорчило. – Скажи лучше, что ожидает Гришина, если это, конечно, не тайна. Его отпустят после того, как алиби подтвердилось?

 – Шутишь, – вздохнул капитан. – После последней «криминальной хроники», его порвут прямо у стен милиции. Нет уж, пока посидит на гос-пайке. Это самое алиби – ничем не лучше нового обвинения. Но, как говорится, из двух зол – выбирай меньшее. Потому и пришлось ему разоблачить собственный притон. С виду – обычное придорожное кафе, а на деле – бордель. Так что, сама понимаешь. Ну да ладно, расхлебается как-нибудь. Мне вот другое покоя не дает: как это чертово фото попало в газету?

 – Леша, я должна тебе кое в чем признаться, – сказала я, понизив голос, заметив, что лейтенант Лихачев все еще вертится около нас, как коршун и, без сомнения, слышит каждое слово.

 Взяв капитана под локоть, я отвела его в сторону шагов на десять и тогда, посмотрев ему прямо в глаза, спросила:

 – Помнишь, как в тот день, когда нашли тело Мирославы Липки, ты показывал мне снимки с места преступления?

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});