Против течения - Нина Морозова

Входишь в библиотеку — и сразу попадаешь в особый тёплый, приветливый и мудрый мир. Здесь для меня была одна из чудесных гаваней, где казалось, вот-вот можно познать суть бытия, познать истину.

Юра сразу полюбил «акадэмию», именно так он почему-то произносил это слово. И оно звучало весомо. Мы садились за стол под большим, мягко льющим ровный и желтоватый электрический свет абажуром, медленно переворачивали листы фолиантов, папок с репродукциями. Тогда мы особенно любили импрессионистов, древнюю китайскую графику. Выискивали микроскопические и не цветные картинки Сальватора Дали в захудалых журнальчиках для художников то ли на болгарском, то ли на румынском языках. Нашлась и обширная критическая статья о нём в «Советском художнике». В нём мы, наконец, хоть что-то узнали о сюрреалистах, пусть даже в искажённом варианте. Ведь тогда всё так и было в совдеповских критических статьях — искажения, выборочные данные, а иногда и просто ложь. Заграничные шикарные альбомы сюрреалистов, несомненно, и тогда были в библиотеке, но не для общего обозрения.

В лаборатории Высшей нервной деятельности детей и подростков, в которой я работала после окончания института, мне полагался один библиотечный день в неделю. Я должна была в Публичке изучать «Реферативные журналы» по физиологии. Но я то сидела в зале эстампов или литературы, то углублялась в изучении термодинамики, астрофизики. Меня волновала тема «времени». И я штудировала работы Г. Рейхенбаха, А. Эйнштейна и Н. Козырева. Мы все: я, Юра и Тагир любили эту маленькую книжечку Николая Александровича «Несимметрична механика в линейном приближении» Я переписала её от начала до конца в свою толстую тетрадку. И так она стала доступна друзьям. Только тогда, когда под скрежет глушилок стали выплывать острова ГУЛАГа, то мы узнали, что на одном островке отбывал срок Н. А. Козырев.

Есть священные места Всемирной культуры в Санкт-Петербурге. Одно из таких — Академия художеств. И никакие революции, соцреализмы не смогли выветрить дух истинного искусства из этих стен.

6. Жизнь. Работа. 70-е

Юра любил ездить в Солнечное. А я не очень. По этой ветке с Финляндского вокзала всегда едет много народа. Именно в Солнечном даже весной уже по-летнему одетая толпа выходит из электрички и направляется по главной трассе посёлка к заливу, к пляжу. Питерцы спешат загореть ранней весной или в первый месяц лета. По пути к побережью есть сеть магазинчиков, где люди запасались напитками и закусками. Большой, чистый, с горячим песком пляж, гладкое мелководье. Мы обычно располагались где-то посередине этой широкой песчаной полосы за серебристыми зарослями фестук, а если дул сильный ветер, то за песчаным пригорком. Почему-то на этом пляже я напоминала себе черепаху, переползающую с места на место по горячему песку. Мы лежали на раннем весеннем солнце и словно оттаивали, как тот снег, который мы видели в тенистом лесу по пути к побережью. Весной Юра ходил загорать и на Петропавловку. Ведь Капелла, где обычно в аппаратной «Мелодии» работал Юра, совсем рядом с Невой. В Солнечном мы не только валялись на песке, но, как и довольно часто в те времена, читали книжки вслух. Читала обычно я. Юра и слушал, и, наверное, думал о чём-то своём, потому что вдруг хватался за свою записную книжку и что-то записывал. Свой лит-блокнотик он всегда носил с собой. Таких записных книжек со временем набралось немало.

Но очень часто и в выходные дни весны и лета 1973 года Юра был полностью поглощён своим новым диском. Это был «Вишнёвый сад Джими Хендрикса». Вот как он сам пишет об этом времени в Дискографии: «Запись происходила дома со значительной затратой нервной энергии и продолжительными приступами бешенства по поводу технических неурядиц и фальшивого голоса Н. Морозовой. Всё же результат говорит сам за себя. На эту первую, в общем-то, более-менее профессиональную запись, ушло всё лето и часть осени. Я работал, как одержимый, учился играть соло, придумывал музыку и аранжировку прямо по ходу записи. Иногда начинал в 9-10 утра, а кончал в 9-10 вечера. В основном тормозила примитивная техника. Техническая база — двухканальный магнитофон «Юпитер», переделанный из «Юпитера-201», «Айдас-2эхо» и самодельный ламповый микшер на три входа. Сначала что-то приходилось записывать на двухканальный «Айдас-2эхо», потом сводить это на один из каналов «Юпитера», дополняя во время перезаписи ещё партией чего-либо».

Были ещё мои слёзы во время создания подголосков к «Милому другу». Я никогда раньше не записывалась и не пела на запись тем более. Но зато, когда всё получилось, я ликовала. А теперь это звучит на замечательной виниловой пластинке и СД-диске тоже.

Брат Серёжа приезжал к нам часто. Мы все трое очень дружили. Он в то время освоил флейту. Так что партия фисгармонии и флейты весьма украшают композиции диска.

Уже в 1971 году мы с Юрой начали оформлять самодельные книжки — наши стихи, Юрины песни. Я впервые взялась за рисование акварелью. На обрывках бумаги смешивала краски, искала необычные тона. На листах появлялись туманные контуры и переливы красок. Юре нравилось — и это было главным стимулом к дальнейшему прогрессу в рисунке! Первая самиздатовская книжка называлась «Улла» (по названию музыкального инструмента марсианки Аэлиты из одноименной повести А. Толстого). Юра любил и уважал «Алёшу» за язык, за размах фантазии и крепость сюжетных построений. В «Улле» впервые появляется псевдоним Морозова «Цинцар» (1972). Собираем постепенно и том песен. Создаю акварели к песням «Глупый мальчик», «Синьёра». «Синь-ёра» на акварели располагается вниз головой в верхней части проёма двери, висящей в облачно-небесной пустоте, в которой под ней отплясывает и играет на скрипке натуральный босяк.

На акварели к «Глупому мальчику» по извивающейся дороге едет балаган. В его фургоне на верёвке подвешены, как куклы, мужчины. На переднем плане женщина, огромная по сравнению с фургоном с марионетками, то ли испанка, то ли цыганка в чёрной юбке и платке, повязанном по-пиратски, но без блузы. Одна её рука обычных размеров, а вторая — гигантская с обширной ладонью, на которой что-то вытанцовывают мужчины-марионетки. Сюжеты придумывал Юра. Они рождались без конца, фантазия его не иссякала. Я вносила своё художественное видение этих образов и колорит. Самая первая акварель, придуманная им, такова: кирпичная стена, сквозь которую прошёл человек. В стене остался его силуэт. В нём, как в окне, мы видим зелёные луга и небо. И ещё одна из самых первых работ: на сломанной скамье среди спутанной высокой травы и кустарников сидит хиппи, в отрепьях, с длинными волосами, босой. Но многие акварельки созданы мной спонтанно. Это прежде всего иллюстрация к «Свадьбе кретинов». Из наших иллюстраций, выпущенных и невыпущенных, всё ещё живущих в самодельных книгах, можно составить весьма оригинальный альбом репродукций, что со временем я очень надеюсь сделать. По крайней мере, выпустить иллюстрированную книгу Юриных текстов песен «Северный певец».

7. Наш Карабах

Каждый раз, когда я кладу в чай мяту, запах её тут же кидает меня в Карабах Крымский. Там мы собирали дикую, южную мятку с мелкими листочками и цветами по склонам побережья. И совершенно обалдевали от её аромата, заваривая чай тёмной южной ночью в крымском лесу у нашей палатки. Никого, мы вдвоём, где-то в зарослях и иглицах топает ёж. Ночью он непременно заберётся к нам в палатку за печеньем. Тишина, плеск моря, очень сильный в шторм у подножья нашей горки. Тёплый ветер колышет листья невысокой южной дубравы. У нас очень уютно. Юра умело поддерживает огонь, кипятим чай, жарим яичницу, едим ароматные помидоры. Таких я больше нигде не пробовала. Птички ещё шуршат в кронах. А если выбраться из леска на соседнюю с ним поляну, которую мы назвали Цибзичной (цибзики — это мириады цикад, стрекочущих там неустанно), то с неё видно вечно шумящее море, кипарисы в роще Кеппена.

Чаще всего вспоминаю нашу самую первую поездку в Карабах в 1972 году. Мы шли от Малого Маяка, до которого добирались от Алушты на троллейбусе — вечном крымском транспорте. «Вот сейчас будет шелковица», — сказал Юра. И мы вышли к ней, большому дереву. Наверное, она ему была как-то особенно дорога, как воспоминание юношеских своих странствий. Шелковички совсем поспели и падали с дерева, устилая сухую землю сочными тёмно-синими ягодами. Мы ели ягоды, срывая с дерева, а некоторые подбирали прямо в сухой траве. За «шелковичным поворотом» с горы внезапно открылся вид на бесконечное сверкающее под солнцем море.

Мы приезжали в Карабах почти каждое лето.

8. Голгофа-5

Москва. Савёловский вокзал. Поздний вечер. В привокзальном ларьке покупаю мыло «Оникс» и банку сайры. До электрички на Долгопрудный ещё почти час. Пытаюсь поужинать в привокзальном ресторанчике, но оказывается — не по карману.