По дорожкам битого стекла - Крис Вормвуд

Герман терялся от его пламенных речей, поражающих своей правдивостью и цинизмом. Он не прятал правды. Он был честен, как в своих стихах.

— Я пришёл, чтобы поиметь весь мир, и я сделаю это! — он рассмеялся, поднимая к небу кулак.

* * *

«Вороны» записали свой первый альбом «Road of broken glass» в конце лета. Он казался группе странным и очень разрозненным, в то время как музыкальная пресса и публика были в восторге. На обложке диска был эскиз татуировки Германа, тот самый ворон в окружении маков. Внутри в буклете фотография из киевского клуба. Макс не понимал до конца, что за чувства охватывали его, когда он держал в руках заветный диск. Теперь получится дать больше сольных концертов, не болтаясь в одном фекальном потоке с второсортными командами. Он не любил их не только потому, что считал себя лучше. Максу было глубоко непонятно, как за годы существования эти группы не продвинулись ни на миллиметр на пути к успеху, оставшись у всё тех же истоков с заблёванными клубами и аудиториями с фанами-малолетками.

Максу было тяжело общаться с поклонниками. Они казались ему слишком глупыми и примитивными, как любые потребители. Особенно выводили из себя письма типа: «Я тебя понимаю, мне кажется, мы родственные души. Твои песни полностью отражают то, что творится в моей душе». Макс невольно морщился. Ему не хотелось видеть родственные души в инфантильных подростках. Он не мог воспринимать своё творчество на должном уровне, чтобы все, кому оно нравилось, не казались бы тупыми уродами. Где эти чёртовы настоящие «родственные души»? Воронёнку же, наоборот, нравились их поклонники, он говорил, что это необычайная эмоциональная подпитка.

Осенью выдалась возможность скататься в мини-тур в Восточную Европу. Для Макса и Дани это оказался вообще первый выезд за рубеж. Было странно осознавать, что где-то там тоже живут люди, которым нравится твоя музыка. Местная публика оказалась спокойнее и сдержаннее. Пиво не напоминало мочу. И люди на улицах не пялились на них из-за длинных волос или необычной одежды.

— Чем чаще бываю в Европе, тем больше не хочу в Россию, — сказал Герман, когда они гуляли по Праге.

— Я с самого рождения не хочу в Россию, хотя кроме неё вообще ничего не видел, — ответил Макс.

Они зашли в бар. Макс считал свежевыданную наличку. Герману подумалось, что это вообще первые деньги, которые тот заработал сам.

— Где-то полтора года назад у меня не было ничего. Я был натуральнейшим бомжом, — сказал Макс, откидываясь на стуле. — Я был никем. Теперь я всё такой же никто, но у меня есть перспективы. И у меня есть немного бабла, я могу не клянчить пиво у всех.

— Ты звонил родителям? — спросил внезапно Герман.

— Я не связывался с ними с самого приезда в Москву. Я не думаю, что их порадует мой успех. Я же музыкант, а не юрист или менеджер.

— Моя мамаша меня простила, — выдал Герман. — Она сказала, что ей плевать, чем я занимаюсь и с кем я сплю. Хотя, сдаётся мне, что она поставила на мне крест.

Макс сделал глоток пива.

— Погоди, как думаешь, мы бы были такими, если бы нас любили? — спросил он.

Герман скривился. Наверняка, ему было больно признавать собственную ненужность.

— Нет. Мы бы были обычными, но, возможно, счастливыми.

Они вернулись домой в свою осень. Москва стала превращаться в перевалочный пункт, который всё меньше и меньше напоминал дом. И собственная постель, как что-то чужое и далёкое с остатками запаха тебя прежнего — того, кем ты перестал быть неделю назад. Слаще спалось в тесных гостиничных номерах, где изумрудная плесень заселила обои и с потолка сыплется штукатурка. Как только они возвращались, Герман сразу же начинал строить планы, куда бы свалить. Ему было наплевать на уют, он жил дорогой и концертами. Не терпелось порвать все отношения с Москвой.

Герман стелился перед своей матерью, всеми силами стараясь вызвать её доверие. Пока она, наконец, не сдалась и не отстегнула солидную долю семейного бюджета на его обучение в Лондоне. Это был много даже по меркам его семьи. Воронёнок точно знал, что учиться негде он не будет. Это было подло, низко и грязно. Но он пообещал себе обязательно вернуть ей деньги спустя пару лет. Так или иначе, но ему был нужен стартовый капитал. Пятнадцать тысяч фунтов были в самый раз.

Было решено, что Герман отправится в Лондон первым, чтобы создать иллюзию своего поступления. Матушка не требовала документальных подтверждений этому, но и на тот случай у Германа имелись пути отступления. Затем к нему присоединятся Макс и Дани. Джеффри же отказался от затеи с переездом. Ему хотелось играть в своём основном проекте. К тому же, он никогда не был частью «Opium Crow».

Холодным осенним утром Герман вылетел в Англию. Макс заранее с ним простился, не надеясь ни на что. Он уже был готов к тому, что золотая пора его жизни истекла. Они с Дани поселились в Мытищах у одной подруги Германа. Дни протекали в унылом бдении за ноутбуком с пачкой сигарет и бутылкой второсортного дерьма. Макс пытался работать курьером, но, как и с любой работой, у него не заладилось. У него вообще не было образования, даже неполного среднего, так что найти хоть какую-то работу было проблематично. Он начал играть на улицах, чтобы окупать сигареты и проезд в транспорте. Всё как тогда, в городе детства, когда он ушёл из дома. Макса пугала мысль, что он может вернуться в то дерьмо, из которого он только недавно вылез. Время очень быстро столкнуло его в бездну депрессии.

Пару раз заходила Лукреция. Она заплатила ему за секс сто долларов, кривясь в издевательской усмешке. Макс не мог отказать, он действительно хотел её и нуждался в деньгах. Она не нашла лучшего времени и места, чтобы его унизить. Он и не думал, что его тело можно оценить так дёшево. Лукреция ненавидела Макса, потому что не могла себе простить то, что испытывала влечение к этому кретину. Она ревновала его к Герману и наоборот, не имея возможности решить, кто же на самом деле ей дороже. Чем больше она его ненавидела, тем сильнее возрастало её желание. Она даже предложила ему переехать к ней. Макс понимал, что секс сексом, но жить под одной крышей с противным тебе человеком — это слишком для него.

Молодёжь двадцать первого века может спать с теми, кого ненавидит, и убивать тех, кого любит. Если роман с Лукрецией можно назвать романом, то его можно было отнести к самым ярким в жизни Макса на данный момент. Ему ещё не доводилось испытывать подобную гамму эмоций. Это было каким-то безумием. Они почин не разговаривали друг с другом, обвиняя во всех смертных грехах. Между ними был лишь скандал и постель. Почти что настоящая животная ненависть, от которой кровь бурлила внутри раскалённой лавой. А потом оставалось лишь чувство пустоты.

По вечерам были разговоры в скайпе с Германом. Каждый раз было тяжелее и тяжелее отвечать ему. Он был где-то там, по другую сторону жизни. Он даже немного поправился и приобрёл здоровый внешний вид вместо унылой наркоманской личины. Макс отсчитывал время. Кажется, прошло уже два месяца этого пустого бдения. Герман говорил, что поселился у своего нового знакомого, который вышлет им вызовы, так что скоро можно будет дёрнуть в Англию. Макс ему почти не верил. Его реальность носила менее позитивный характер. Дани сохранял более спокойное расположение духа. Он был самым настоящим пофигистом, если дело касалось его будущего. Он просто не верил в завтра и жил сегодняшним днём.

Лукреция четко выполняла указания Германа, помогая с оформлением загранпаспортов и виз. Ей пришлось окончательно смириться с планами своего брата. Он был не прошибаем.

Макс не верил в это до того момента, пока не очутился на борту самолёта, несущего его снова к мечте. Получение визы стоило ему немало нервов. Они с Дани напились как черти, потому что боялись перелёта и были слишком счастливы, чтобы трезво смотреть на мир. Это было правдой.

Они с Дани чётко осознавали, что переезд в Лондон — это ещё не победа, потому что дальше будет только сложнее. Попытка освоиться в новой стране будет стоить им много сил и нервов. Это был очередной шаг в неизвестность. Но, тем не менее, это сулило новое приключение. Попытка навсегда изменить жизнь и окончательно вырваться за рамки этой действительности.

Часть 2

Глава 1

Макс Тот

Я родился в городе, полном хрущёвок, заводов и пустых людей. Это маленький мерзкий мир, где каждый обречён изначально гнить. Я честно не понимал людей, что умудряются любить свои маленькие города. Это слишком похоже на свинью, которой так мила собственная навозная куча. Пусть воняет, но зато родная. Я был слишком чистым. Когда я говорил, что хочу летать, мне говорили, что я разобьюсь насмерть, если только рискну подняться в воздух. Когда я хотел радоваться, мне говорили, что у меня слишком громкий смех, меня заставляли молчать, когда хотелось петь. Меня привели в тесный загон моего двора и рассказали, с кем можно дружить, но только никогда не покидать этого пространства. Потому что иначе будет неудобно меня пасти. Отчуждение было моим привычным состоянием в этом мирке. Я говорил с собой, я говорил в себе, потому что окружающие не понимали моего детского лепета.