По дорожкам битого стекла - Крис Вормвуд

Пару раз звонила Сиська, Макс нёс всякий бред, зачастую просто притворялся пьяным. Он жалел, что рядом в тот момент не раздаются женские стоны. Он никогда не знал, что расставаться так сложно. Дело даже не в том, что трудно причинить человеку боль, а в том, что просто не хочется говорить об этом, да и думать вообще. Потому что для тебя это прошлое, а для них всё ещё настоящее. Отношения не нравились ему как факт. Они несли в себе много обязанностей и нелепых ритуалов. Максу надёжнее было существовать самому по себе.

В дождь они сидели на балконе с бутылкой коньяка «Шабо» и смотрели на бегущих по улице людей. Тротуар превратился в горную реку. Ветер трепал промокший насквозь флаг Конфедерации. Герман обнимал Макса, глядя на всполохи грозы. В нём ещё жил первобытный страх перед молнией. Она пугала и завораживала одновременно. Из комнаты доносилась одна-единственная песня, зацикленная по кругу — Rozz Williams & Gitane Demone — «Flowers». И всё остальное уже не имело значения. Блекло перед яркостью момента, когда вроде бы не случилось ничего особенного. Просто дождь, коньяк и объятия. Но именно тогда оба ощущали себя по-настоящему счастливыми. Этот мир ещё существовал, а песня бежала по кругу, потому что весь остальной альбом был редким шлаком. Жаль, что нельзя было зациклить момент из жизни, или навсегда остановить его. Тогда придёт Мефистофель и настанет время платить по счетам.

Герману в тот момент хотелось многое сказать или же спросить, но он не хотел разрушать эту идиллию. В цветущем аду на краю бездны они были вместе. Мысли утекали как дождь, просачиваясь сквозь трещины старого дома. Казалось, что он держится только благодаря плющу, оплетающему его фасад, как и этот вечер держался только за счёт дождя и грозы.

Должно быть, песня, «Стоячая вода», которую они написали в ту ночь, повествовала именно об этом моменте.

  «Я спокоен.

  Я сыт и доволен.

  В этой стоячей воде,

  В тихом спокойном нигде

  В этой стоячей воде

  Я притаился на дне,

  Как в тихом омуте чёрт.

  Жив ли я или же мёртв?»

В этой песне снова была чёрная меланхолия пост-панка. Тихая застойная вода болота; место, которое не тронуто переменами. Где-то там, на дне, ты вдали от бренности жизни, полностью познавший смерть. Тебя больше не тронут горе и тягость этого мира. Но ты вдали от любви и красоты. Это безвременье. Вечный тягучий застой. Это было лишь метафорическим повествованием о желании уйти на дно от всей грязи этого мира.

Что-то наподобие тех заготовок, что они делали прошлым летом. Тем не менее, Герману с Максом она казалась вполне позитивной и имела другой смысл, несмотря на мрачный, доводящий до безумия текст и такую же мелодию. Однажды кто-то сказал, что музыкой Германа управляет стихия воды. Он понял это только сейчас.

Глава 19

Возвращаться в Москву непривычно и странно. Кажется, что даже время здесь бежит быстрее: стоит только проснуться, как темнеет; только наступила ночь, как уже в окна стучится рассвет. Тут слишком шумно и душно, даже по ночам хочется провалиться сквозь землю от духоты. И где они только умудрялись черпать всю романтику прошлого лета, торча всё время в столице? Трудно было уснуть, оставалось пребывать в этом промежуточном состоянии отдыха от отдыха.

Макс смотрел на Элис и не понимал, что он находил в ней всё это время. Потом на смену пришло жуткое осознание, что он любил только образ и саму недосягаемость её сердца. Это как любить бога, которого нет. На самом деле, мы все любим лишь символы, мы любим саму любовь и себя в ней. Когда нам отказывают, это ущемляет наше самолюбие. Кого-то это заставляет меняться к лучшему, а кого-то повергает в пучины отчаянья.

Дани вернулся с какими-то наработками для песен. Герман смотрел на них довольно скептически, но конечный вердикт так и не вынес. Мария что-то намекала на альбом. Она говорила, что трудно раскручивать проект, имеющий только пару домашних демок. Максу хотелось биться головой об стену. Другая группа на их месте была бы рада возможности записать свой диск, но он по-прежнему был недоволен своими песнями. Ему нравилось, как они звучали на концертах, но студия заморозит это звучание, как бабочку в янтаре, сделает его мёртвым. Запись каждого инструмента в отдельности, потом сведение всего в единое целое. Можно было бы, конечно, пойти на рискованный шаг и записаться сразу всем вместе, чтобы сохранить подлинное звучание «Opium Crow».

Они долго спорили с Германом по поводу качества. Тот настаивал на шлифованном идеальном звуке и возможности показать себя с технической стороны. Потом всё же согласился, приняв к сведенью, что многие значимые для рок-музыки альбомы тоже писались «вживую» и ничуть не потеряли в качестве. Дело было лишь в толковом звукорежиссёре.

Вторым поводом для спора стала песня, которую предстояло записать. Герман хотел «Опиум», Макс настаивал на «Insane», как на самом любимом треке, из всех, что ему удавалось написать. Поводом послужило то, что текст «Опиума» казался слишком провокационным, в то время как «Insane» оставалась непонятной для большей части населения. Плюс ко всему, Макс настаивал на том, что баллады менее котируются, и выбирать её в роли дебютного сингла будет несколько нецелесообразно. В конце концов, Герман сдался, что, казалось бы, для него нехарактерно. Мария сняла им студию, правда, на утреннее время. Группа была готова уже ко всему.

* * *

Накануне записи позвонил Кристи и позвал тусить. Герман долго отказывался, но тот обещал что-то феерическое, такое, что запоминается надолго. Ребята отправились гулять по ночной Москве в компании глэм-рокеров. Кристи выглядел ещё более безумно, чем раньше; сейчас он походил на Майкла Монро в его лучшие годы. С ним были трое парней из его группы и несколько весьма колоритных персонажей 80-ые-style. Начёсы, рваная джинса, лосины и блёстки. И, конечно же, тёлки. А тёлки — это такие создания, призванные служить приятным дополнением к компании. Это что-то сродни модному аксессуару.

Очаровательная подмена реальности дешёвым портвейном. Ты забываешь глядеть на календарь и различать года с эпохами. Благородный розовый эликсир стирал границы, открывая новое и новое. Макс растянулся на траве, глядя в небо. Он видел новые звёзды в его глубине, несмотря на то, что небо оставалось непроницаемо-чёрным.

— Я бы отдал многое, чтобы смотреть на мир твоими глазами, — сказал Герман, падая рядом.

— Не надо. Это больно. Мне не хватает анестезии, чтобы пережить это. Чтобы не говорить с демонами, надо слишком много пить. Тогда можно стать им противным. У меня иногда получается.

— В прошлом году ты говорил мне о боли, что пригнала тебя сюда.

Макс горько улыбнулся.

— Я думал, что если петь, то она пройдёт. Но всё иначе — я умру, если не буду петь.

Они пили и верили в миф о собственном бессмертии. Словно шаманы под действием волшебных грибов, они заклинали демонов и спускались во тьму. Только там ещё существовал настоящий мир. И хотелось верить, что в другие времена был вечный праздник на грани безумия с реками виски и горами кокаина. И это всё обязательно будет, стоит только дотянуться. И потом упасть лицом в звёзды, лобзая холодный бетон, оставить свой след навеки. Романтика низменного процветала.

— Я люблю тебя, — сказал Герман в порыве чувств, когда они шли по набережной, чуть-чуть отстав от всей толпы.

— Я люблю только грязь, — ответил Макс, прижимаясь к витой решётке.

Впереди стояла девушка с лицом богини. Макс пошёл сказать ей, что она — само совершенство, и им обязательно надо потрахаться в кустах, но его стошнило ей под ноги, и романтика не задалась. Герман смеялся, несмотря на то, что ему плюнули в душу. Он всегда смеялся, когда больно.

— Он просто хочет, чтобы его любили, причём все сразу, — за спиной у Германа вдруг возник Дани. — Он просто вампир, который питается любовью.

Герман скептически посмотрел на Дани, стараясь поймать в фокус его лицо.

— Ты всё слышал? — спросил он.

— Ты кричал об этом на всю улицу.

Дани затянулся сигаретой.

— Но к утру об этом никто не вспомнит. Даже я, — сказал он, растворяясь в черноте.

Где-то минут десять Герман наблюдал беседу Макса и дерева.

— Спасибо, чувак, что выручил меня, — сказал он, обнимая ствол руками. — Ты единственный, кто меня понимает здесь.

Наверное, его надо было лечить или спасать, а может быть, просто убить. Герман задумался о том, что он не делает из своих страданий шоу, поэтому мало кто готов ему помочь, в отличие от Макса. Макса жалко, его жалеют все, как красивого щенка. Он трогателен до умиления в своей вечной истерике. Он просто использует людей, живя, как паразит. Макс подошёл и улыбнулся, Герман был готов всё ему простить. Руки сами потянулись обвить его за плечи.