Путаный след - Сергей Давыдов

— Я уже пайку у них забил, — сказал Витька.

Не обращая на него внимания, Сизаков поднялся и вразвалку пошел к Старухиным. Сгреб обе пайки, швырнул на стол тридцатку и вернулся на место.

— Пользуешься, Сизак. На шпану надеешься!

— Хотя бы! Поговори ещё у меня.

После ужина можно домой, но Витька отправился в общежитие. Интересно, что с Лукиным. Иногородние жили в старом здании неподалеку от знаменитого Горного института. Здание еле перенесло войну. Осколки изрешетили фасад, внутри сыро и холодно, холоднее, чем на улице. Дощатый пол в длинном темном коридоре подгнил, канализация не работала, и в доме стоял тяжелый запах. По коридору много дверей — за дверью комната, а в комнате живет по десятку ремесленников.

Лукин сидел на кровати, прижав колени к подбородку.

— Ты что, рехнулся? Комендант увидит. В брюках под одеяло!

— Брюки-то сперли, — сказал один из Старухиных, а который — сам черт не смог бы разобрать.

— Так, — усмехнулся Витька, — дофорсил малый!

«Загрустил увалень, а то все улыбался! Ничего, походишь и в робе. Многие в ней ходят и — живы. Ишь, будка вся опухла от слез, — думал Витька. — Узнал, что земля вертится!»

— Они тыщу, как не больше, стоят, — сокрушался Старухин. — Эх, башка плоская! Да разве здесь не украдут? Мы вон на сундучок-то два замка прихитрили и то опасаемся, а он такие брюки под матрацем держит. Да чего их было покупать?! Ведь голый сам. Из деревни даже соли не привез!

Лукин вдруг со злостью отбросил одеяло и вскочил на кровати. Жалкие матрацные пружины только пискнули.

— Не ври! Не хуже тебя собрали. И сундук был, — заорал он Старухину. — И сало было, еще получше твоего. Последнее мне отдали. А я всё за эти брюки, да ещё денег сколько приплатил!

— Ну вот, ну вот… — закачал головой Старухин. — Башка-то плоская.

— Не мог я в Ленинград голозадым ехать, это ты понимаешь? — орал Лукин, прыгая по кровати. — Не мог! В лохмотьях сюда попрусь, да?

— Быть бы сытому, — невозмутимо тянул своё Старухин. — Из брюха никто не украдет. А Нева что — вода мутная, и всё, течет только шибко да широкая. Какое тут диво?

В темноте раздавались шлепки мелких волн, легкие, частые и звонкие. От темной груды камней, лежащих на самом берегу залива, шел резкий и острый запах нефти. Откуда-то с воды прилетали голоса рыбаков, но лодок не было видно. И непрерывно шумела труба ГЭС, словно какое-то чудовище набрало в себя воздуха и теперь, недовольное, вздыхало сипло и мощно.

Изредка на берегу проходили пары. Сверкали матросские бляхи, слышался смех. Моряки вели девчонок в темный прибрежный сад.

Витька стоял у самой воды и грыз сухарь. Сухарь ему сунул в шинель отец еще вечером, когда Витька только собирался пойти на улицу.

Все звуки были понятны Витьке, может быть, поэтому он не боялся ходить так поздно. Здесь он собирал кленовые листья в блокаду, чтобы мать испекла из них лепешки, здесь на берегу находил дрова.

Сухарь был пересушен и приятно горчил. Отламывая маленькие кусочки, он давал им таять во рту.

Витька караулил Сизакова. Он был почти уверен, что тот взял брюки. Уже погасли редкие фонари в переулках, а Сизаков не появлялся. Но он должен пройти здесь, другой дороги к дому не было.

— Ишь ты, для Ленинграда вырядился, увалень! Чудила! — повторял про себя Витька, думая о Лукине.

Он уже продрог, когда увидел пару, быстро двигавшуюся к нему навстречу.

— Эй, дай закурить!

Сизаков с какой-то девчонкой…

— А, Витёк! Курево, говорю, есть? «Звездочка»? Годится.

Девчонка была на голову меньше Сизакова и всё время отворачивалась, пряча лицо. Но Витька всё же узнал. Живет на кольце трамвая в Скобском дворце. Малявка!

— Мы потопали. Мерси!

— Обожди, Сашка, потолкуем.

— Утром на теории делать нечего, там и потолкуем, — отмахнулся тот.

Витька покачал головой.

— Ну, что тебе? Говорят — утром.

— Брюки гони…

Сизаков поднял голову и в упор посмотрел на Витьку.

— Томка, пойди пройдись, я сейчас, — угрожающе процедил он.

— Он не скоро, — смело сказал Витька.

— Ладно же! Томка, беги домой, завтра увидимся.

Девчонка послушно затрусила прочь.

— Пойдем, что ли?

— Куда?

— В парадную.

— Так, — сказал Витька. — Пошли на черный ход, — продолжал он, — там лучше.

— Все равно, — с усмешкой, любезно согласился Сизаков…

Витька сидел на ступеньке, разглядывая порванную штанину. Выше на площадке сидел Сизаков.

— У, гад! Из-за мешочника, из-за скобаря какого-то! Из-за русалки толсторожей!

— Не вой, Сашка. Брюки гони, домой не пущу.

— Ты!

— Я.

— Может, ещё полезешь?

— Не отдашь?

— А-а! — крикнул Сизаков и бросился вниз, пытаясь ударить ногой. Но Витька успел увернуться и схватил его за руку. Они оба упали.

На площадке робко приоткрылась дверь и тут же захлопнулась.

— Пусти лучше! Здоровенный стал, — задыхался Сизаков.

Витька отпустил. На ступеньке тускло блестело толстое кольцо. Он схватил его и сунул в карман.

— Теперь-то отдашь!

Они прошли по Большому и свернули к Неве. Брюки были спрятаны где-то в разрушенном доме на набережной. Было всё так же темно и тихо, только редкие окна светились в домах да громыхали иногда грузовики.

— Помнишь, как в блокаду здесь за водой ходили на Неву?

— Помню, конечно.

— А как я тебе сухого молока целую плитку дал, помнишь?

— Помню. Ты не останавливайся. Идём, идём!

— А как я дрова за тебя рубил, тебе топор не поднять было? А как карточки вместе отоваривали, а? Отдай кольцо!

— Брюки гони.

— Да матери кольцо, Витек, понимаешь?!

Витька остановился и переспросил:

— Что? Матери? А хвастал, что выиграл?

— Выиграл… конечно. У спекулянтов. Они матери тогда за него полкило серого дали.

Витька вспомнил, как его мать в сорок втором зимой однажды, придя с завода, сказала: «Надя Сизакова умерла. А мы с ней в роддоме когда-то вместе лежали».

— На, возьми. Сразу бы и сказал. Стой, стой! А что тут за буквы внутри, а?

— Ну инициалы маткины, — Сизак попытался выхватить кольцо.

— Куда! Ух и гад ты! Маткины! Да тут и буквы-то нерусские. Соврал, Сизак! На что взять решил, а? Ну и человек.

— Отдам брюки, кольцо отдашь? Не отдашь — поймаем все равно.

— На кой мне оно черт. Гони брюки!

— Пошли отдам.

— Нужны мне они, думаешь, — на ходу говорил Сизак, но Витька уже не верил ему. — Обидно. Всякий белобрысый форсит. Силу показывает. Что он сегодня на заводе творил, а? Для того я в блокаду выжил, чтобы всякий теленок надо мной верхушки сбивал, да?

— А для чего ты выжил?

Сизак остановился и заорал:

— Да ты что тут из себя ставишь, а? Ты думаешь, ничего тебе не будет? Да мы же тебя сегодня поймаем. Да мы же тебя разукрасим, как в праздники! Это ты понимаешь? Лучше гони кольцо, пока я никому не сказал!

Витька знал, что это не пустая угроза. Сизак сразу же, конечно, помчится к шпане.

— А что они о Ленинграде подумают… — нерешительность на минуту овладела Витькой.

— Кто это?

— Да в общежитии.

— Ха, вот дурак! Идиот! «О Ленинграде подумают…» Гони кольцо лучше. Я сегодня на него ещё сыграю. Некогда мне, слышишь!

Но Витька уже справился с собой.

— Брюки давай, а то в Неве кольцо ищи. — Он сделал вид, будто хочет швырнуть кольцо в реку.

— Идём отдам! Но смотри, смотри, — цедил Сизак сквозь зубы, — сегодня же получишь! Почтовый перевод по зубам!

Сизаков повел вдоль набережной. Потом долго вел задними дворами. Витька то и дело спотыкался в темноте.

— Брюки, брюки… вон какой дом сгорел. Когда его восстановят, сто лет пройдет! Куда ты прёшься за мной. Погоди тут. Сейчас приволоку.

Сизаков полез в развалины. Наверняка там были спрятаны не одни брюки. Слышно было, как вырываются кирпичи из-под его ног.

Витька пришел в общежитие, когда все спали. Лукин спал поверх одеяла. Витька долго будил его и кинул ему прямо на подушку сверток с брюками.

— Держи, русалка! И помни: в Гавани ничего не пропадает. — Он наклонился и сморщился, потрогав свою рваную штанину. — Тебе понятно?

— Слушай, — возбужденно заорал Лукин, не обращая внимания на спящих. — Покажи мне завтра свою Гавань, а?

— Иди ты к черту, — ответил Витька. — У нас в Гавани мраморных лошадей нет!

На улице его слегка зазнобило. Может, от холода. Может, от страха. Идти надо было мимо Васиного сада. Где-нибудь там у темной ограды или возле пивной притаилась шпана. Караулит.

Витька постоял в нерешительности. И пожалел вдруг, что всё так получилось. Но надо было идти домой.

ТИХОХОД