Жак Отважный из Сент-Антуанского предместья - Евгения Яхнина

И сегодня, как обычно, друзья останавливались у каждой группы, стараясь не пропустить ничего интересного. Отношение к ораторам у них было разное: Шарль принимал всё и всех, Жак критиковал, разъяснял другу прослушанную речь. Вот взять оратора, которого они только сейчас слышали: слов много, а до смысла не доберешься. Повторяет ежеминутно, что надо стремиться к равенству, а как этого равенства достичь, не поясняет.

Они подоспели как раз в ту минуту, когда несколько поодаль другой оратор, долговязый и худощавый, кончал свою речь словами:

- Пусть знают Генеральные штаты, что люди рождены свободными и равными в правах и что власть должна принадлежать народу. Пусть помнят, что все граждане должны иметь право думать, говорить, писать и публиковать все, что им угодно!

Шумные аплодисменты были ответом собравшихся в этом уголке Пале-Рояля на слова оратора.

- Опоздал! У нас нет больше Генеральных штатов! У нас есть Национальное собрание! - крикнул парень, стоявший рядом с Жаком и Шарлем. - Ура Национальному собранию! - И он подбросил вверх свою шляпу.

И Жак, и Шарль, а за ним и вся толпа закричала:

- Ура Национальному собранию!

- Подождите кричать! Послушайте лучше, какую штуку я вам сейчас прочитаю. Этот памфлет называется: "Предупреждение народу" или "Разоблаченные министры", а написал его господин Жан-Поль Марат.

- Слушайте! Слушайте!

- "Сограждане! Остерегайтесь министров! Они задумали распустить наше Национальное собрание! Они окружают нас солдатами. Они только ждут, чтобы мы вышли из терпения, и тогда обратят против нас штыки!"

- Кто ты такой? - с восхищением спросил Жак.

- Я бондарь, а зовут меня Фелисьен, - охотно ответил молодой человек. У него были рыжие волосы, очень белое лицо, усыпанное веснушками, и задорная улыбка. - Как только у меня выдается свободная минутка, я сюда прибегаю. Сам послушаю и другим расскажу, что узнал. Хозяин у меня ничего, покладистый, не бранит за то, что я часто здесь торчу. В Версале-то я побывал всего два раза, уж очень он далеко. А сюда сбегать недолго!

- Хорошо сказал этот длинный, что люди рождены свободными! восхищенно произнес Шарль.

- Неплохо, - согласился бондарь. - Но скажу я вам, довелось мне давеча вот здесь услышать, как говорил Камилл Демулен. Он тоже объяснял, что Национальное собрание займется Конституцией, чтобы королю было легче нами управлять, а нам легче жить... Ну и говорил он! Слова сами в душу просятся... И когда он говорил, так тихо стало, что, кажись, муха пролетит и ту услышим.

- Идем с нами! - предложил Жак.

И дальше друзья уже шли втроем.

Услыхав взрыв веселого смеха, они направились к небольшой площадке, где столпилась группа людей. Что всех рассмешило? Надо остановиться и послушать.

Небольшого роста человек, стоя посреди собравшихся, рассказывает притчу. Это она вызывает у публики раскаты смеха. А оратор - его едва ли можно назвать этим именем - говорит обычным голосом, ничуть не повышая его, словно беседует с добрыми знакомыми:

- А было дело так: решили кошки и мыши отныне жить в мире и позабыть былые распри. "Пусть будет у нас конституция, и мы все ей подчинимся!" Сказано - сделано! Выбрали кошки восемь представителей, мыши - шесть, но тут мыши сказали: "Господа, все равно вы сильнее нас, так давайте же будем представительствовать поровну: нас восемь и вас восемь". Кошки согласились, но, как только стало шестнадцать представителей, кошки заявили: "Впредь мы будем обсуждать все вопросы отдельно от вас, а вы - от нас!" Оставшись одни, кошки тотчас постановили: "Принимая во внимание, что мышиное мясо вкусно и что мы поедали мышей в течение веков, - мы и впредь будем их пожирать!"

Притча имела большой успех. Посмеявшись вдоволь, Жак, Шарль и бондарь отправились туда, где еще какое-то зрелище вызвало скопление людей.

Подойдя ближе, они увидели, что малыш лет шести, прочно усевшись на плечи рослого носильщика Матьеза и свесив ноги ему на грудь, высоко поднял над головой небольшой кусок картона. На нем углем была выведена надпись:

ПРИГОВОР ФРАНЦУЗСКОГО НАРОДА:

выслать г-жу Полиньяк за сто лье от Парижа,

принца Конде - также, графа д'Артуа - также!

- Ну, и насолили же народу все эти принцы и графы, если против них восстают и младенцы! - сказал Шарль, громко смеясь.

И Жак весело ему вторил.

А бондарь добавил:

- Говорят, прошлого короля разоряла мадам де Помпадур, а эта самая госпожа Полиньяк разоряет не короля, а королеву. Она ее лучшая подруга и потому без счета строит себе особняки да замки, покупает драгоценности и наряды... Ей у королевы отказа нет. А денежки-то все равно те же, народные. Что король, что королева их тратит - все одно. Из карманов тех, кто работает, не разгибая спины...

- А брат короля, граф д'Артуа, - подхватил пожилой человек, стоявший рядом с Жаком, - только от своих домов и угодий получает в год свыше двух миллионов дохода. И все равно берет из королевской казны, как из собственного кармана. А принц Конде, тот... - Пожилой человек готов был продолжать свои объяснения, но шум и крики возле одного из кафе привлекли внимание друзей.

- Что там такое? Что за шум? Взглянем-ка!

Шарль потащил Жака за рукав к тому месту, где у столиков, вынесенных прямо в сад, под открытое небо, образовалась толпа. Пока они проталкивались, Жаку, который с интересом, разглядывал всех окружающих, показалось, что в толпе мелькнуло знакомое лицо. Мелькнуло и исчезло. Где-то он видел эти опущенные тяжелые веки?!

Друзья подошли ближе и увидели то, что сейчас завладело вниманием этой кучки парижан.

Окруженный плотно обступившими его людьми, стоял человек лет пятидесяти, судя по одежде - чиновник, с длинными волосами до плеч, с широким вздернутым носом, придававшим его лицу нахальное выражение. Настроение толпы было явно враждебное: пойманный человек, видно, сильно провинился.

- Похоже, что они хотят устроить самосуд над этим писцом! - сказал шепотом Шарль.

Но как тихо он ни говорил, а его услышал широкоплечий парень, оказавшийся рядом.

- Какой это писец! Это сыщик!

- Сыщик?! - воскликнули Жак и Шарль одновременно.

- Сейчас будем его бить! - предвкушая расправу с ненавистным доносчиком, сказал широкоплечий. - Ведь мы застали его на месте преступления. Он шныряет здесь всегда, со всеми заговаривает, ко всему прислушивается, а сам все примечает и наматывает себе на ус. А сегодня до такого нахальства дошел, что на глазах у всех вытащил записную книжку и давай писать. Мы выхватили у него листок, а там донос с описанием того, что говорил разносчик газет Тюрпен, продавая свои газеты! Сейчас мы ему покажем! - И широкоплечий сжал кулаки.

Но парню не удалось осуществить свои намерения. Только сейчас заметил Жак, что в последних рядах столпившихся людей стоит Огюст Адора. Пробивая себе рукой проход через толпу, Адора крикнул:

- Не стоит марать руки об этого мерзавца! Мы устроим ему наказание не столь жестокое, сколь позорное! Первым делом - долой платье, которое ему не пристало, его носят судейские, а они в основном честные люди! Но прежде спросим согласия у пострадавшего. Как ты, Тюрпен, согласен?

Тюрпен, малый лет тридцати, с широкой физиономией, расплылся в улыбке.

- Согласен! Я как все!

Предложение Адора понравилось. Десятки рук протянулись к сыщику. Когда же он, жалкий, дрожащий, остался в одном белье, Адора схватил со столика кафе картонное меню и на обороте его написал крупными буквами: "ДОНОСЧИК!"

Ему не пришлось объяснять, для чего нужна эта надпись.

Под громкий смех и улюлюканье толпы ее повесили доносчику на спину.

- Теперь прочь отсюда! - скомандовал Адора. - Да поскорей! Но берегись! Надписи не снимай, пока не дойдешь до дома!

И сыщику пришлось с позорным ярлыком на спине проследовать по аллеям Пале-Рояля и выйти на улицу. А кругом все смеялись и с презрением показывали на него пальцами.

Глава двадцать третья

ЭТО БЫЛ НЕ ЧЕЛОВЕК

Выйдя из Пале-Рояля, друзья распрощались с бондарем и направились вдоль Сены к Новому мосту.

Здесь еще не было парапетов, и легкий речной ветерок, не встречая на пути никаких преград, приятно овевал их разгоряченные лица.

Левый берег Парижа так отличался от правого, как будто находился в другом городе. Здесь видны были только верфи да убогие лачуги, в которых ютился бедный люд.

Речи, которых приятели наслушались в Пале-Рояле, были так увлекательны, что Жак, идя рядом с Шарлем, сосредоточенно молчал. Он повторял про себя слова ораторов, которые больше всего ему понравились.

А мысли Шарля уже вернулись к тому, что его больше всего волновало в последнее время. Ему не терпелось поделиться этим с Жаком. И он обратился к нему без всякой связи с тем, о чем они только недавно говорили:

- Она меня не отвергает! Она согласна!

Не надо было объяснять Жаку, кто о_н_а. И без объяснений он знал, что речь идет о Виолетте.

- Она мне сказала так: "Все говорят, что нас ждут большие перемены. Матушка даже опасается, как бы вовсе не пришлось закрыть торговлю. А я думаю, она не понимает главного - ведь с каждым днем, напротив, все больше народа заходит к нам в лавку. И когда, как не во время великих событий, выдвинуться простому человеку? Так что, Шарль, гляди в оба, не зевай... Прославишься, станешь независимым, и кто знает... Виолетта Пежо, пожалуй станет более благосклонной".