Возмутители глубин. Секретные операции советских подводных лодок в годы холодной войны - Николай Черкашин

— Конечно. Все та же Атлантика Ракетный крейсер стратегического назначения К-245. К счастью, все обошлось без эксцессов. Зато каждый день гонял свой КБР — корабельный боевой расчет до седьмого пота Страсти кипели, как на футбольном поле. КБР — боевое ядро экипажа, с которым, собственно, и выходишь в ракетную атаку. А уж когда вернулись, я своих лейтенантов на другие лодки за «шило» — спирт — продавал. Придет иной командир, просит на выход в море штурмана моего или ракетчика. «Так, — говорю, — этот стоит два литра “шила”, а вот за того придется и три отлить».

— Конечно, это шуточные расценки. Но если говорить о цене человеческой жизни на море…

— Это особая тема и, в общем, безбрежная… Много спекуляций и демагогии. Здесь не бывает аксиом и порой все зависит от конкретной ситуации. Вот вам два случая в одном походе. 1985 год. Идем из родного Гаджиева в Западную Атлантику — устрашать Америку. Я — старший на борту подводного ракетного крейсера. Обходим Англию с севера, и тут командир сообщает мне, что у матроса Зайцева аппендицит, требуется операция. Доктор получает «добро» и развертывает операционную. И тут пренеприятный сюрприз: вместо заурядного воспаления слепого придатка обнаруживается прободная язва двенадцатиперстной кишки. Операция длится пятый час… Но все безуспешно. Доктор докладывает, что требуется специализированная хирургическая помощь, которую можно оказать лишь в береговых условиях. Что делать? Даю радио в Москву. Разрешают вернуться, благо международная обстановка тому не препятствует.

Доктор обкладывает операционное поле стерильными салфетками, заливает разрез фурацилином, и мы ложимся на обратный курс. Приказываю ввести в действие второй реактор, и атомоход мчится полным ходом через два моря домой. Летим в базу, неся матроса с разрезанным животом. В Гаджиеве нас встречает главный хирург флота чуть ли не в белом халате и стерильных перчатках. Извлекаем матроса через торпедопогрузочный люк.

«Жить будет?» — спрашиваю хирурга.

«Будет».

Разворачиваемся и снова уходим на боевую службу. Уходим с легким сердцем — спасли матроса. Но не зря говорят: возвращаться — пути не будет. Не проходит и недели — мичман во втором отсеке лезет отверткой в необеспеченный щит. Конечно же, короткое замыкание, мощная вспышка. Обгорел — страшно смотреть. Лицо черное, руки, грудь… Глаза белые, как яйца вкрутую, без зрачков. Ясно, ослепнет парень. Жалко его. А что делать? Снова возвращаться? Ну, не поймут нас. У вас что, спросят, ракетный крейсер или плавучий лазарет? Принимаю решение следовать на позицию. А на душе тошно, ослепнет мичман, инвалида привезем… И вроде как на моей совести все это… Как-то зашел в пятый отсек, где медицинский изолятор. Слышу странный постук — тук-тук, тук-тук-тук… Любой нештатный шум на лодке — это без пяти минут аварийная тревога. Стал вслушиваться… Ага, из-за переборки медблока доносится. Вхожу и столбенею: сидит наш мичман весь в бинтах, повязку на глазах приподнял, спички под распухшие веки вставил и бьет молоточком по чекану — рисунок по латуни выбивает. Ну, я, конечно, от радости на него заорал. И такое облегчение на душе испытал. Не ослеп, сукин сын! Будет видеть!

Так он через неделю уже на вахту заступал как миленький.

Одно могу сказать: за все двадцать пять автономок ни разу с приспущенным флагом домой не возвращался…

Мы говорили о цене человеческой жизни-. А какова цена человеческой судьбы? Ведь в наших походах решались порой и судьбы моряков. 1987 год. Боевая служба в Атлантике. Я, как замкомдива подстраховываю молодого командира подводного крейсера, капитана 2-го ранга Сергея Симоненко. А у него довольно жесткие отношения с замполитом, и тот приходит ко мне в каюту для разговора с глазу на глаз. Чего я только не услышал о командире: и такой-то он и растакой, и весь экипаж от него стонет, и в море его выпускать нельзя, и еще много всего. Выслушал я, надо как-то реагировать… «Хорошо, — говорю, — раз такое дело — проведем закрытый социологический опрос». Написал анкеты, анонимные, разумеется, раздал офицерам Ну, и чтобы командира не ставить в неловкое положение, включил в опросный лист и свою фамилию, и старпома, и механика, и замполита. Обрабатывал анкеты сам. Выяснилась поразительная вещь: командир набрал максимальное число положительных баллов. А самый низкий рейтинг оказался у политработника. О чем я ему конфиденциально и сообщил. И что же? После возвращения в базу этот «комиссар» настрочил на меня в политодел форменный донос: я-де не понимаю кадровой политики партии, подрываю авторитет политработника, и все в таком духе. Дело приняло нешуточный оборот. Моей персоной занялся секретарь парткомиссии флотилии. Стал разъяснять мне, что анкетирование — это прерогатива политодела, что я превысил свои полномочия. В общем, все шло к тому, чтобы положить партбилет на стол. По счастью, у начальника политотдела хватило ума и совести прекратить «охоту на ведьм». Однажды он вручил мне папку, в которой хранилось досье на меня.

— Иди в гальюн, сожги это и пепел в унитаз спусти.

Так я и сделал.

— А как сложилась судьба командира?

— Сергей Викторович Симоненко окончил академию, вырос в замечательного флотоначальника, ныне вице-адмирал, возглавляет флотилию атомных подводных лодок. А ведь могли по навету списать на берег.

Я теперь анкетирование систематически провожу. И на кораблях, и в штабах. Служить без этого не могу. Ведь если нет поддержки снизу, нельзя руководить военным коллективом, а подводным в особенности.

— Вячеслав Алексеевич, случались ли на боевых службах подвиги в ординарном смысле этого слова?

— Все дело в том, что считать подвигом». Боевое патрулирование у берегов вероятного противника с термоядерным ракетодромом на горбу — само по себе подвиг, коллективный подвиг всего экипажа Но подвиг, ставший нормой, перестает быть подвигом в глазах общества или большого начальства… Не так ли?

Вам ну лены личности^. В декабре 1984 года на боевую службу экстренно вышел подводный ракетоносец К-140. Командовать им был назначен капитан 1-го ранга Александр Николаевич Козлов, побывавший в тот год еще в двух автономках. И хотя уже был приказ о его переводе в Москву, он вынужден был без отпуска (!) снова идти к берегам Америки, поскольку у молодого командира К-140 не было допуска на управление кораблем такого проекта Козлов ответил «Есть!» и повел крейсер в океан. А через неделю его хватанул инфаркт миокарда Дать радио и вернуться? Но тогда в стратегической обороне страны возникнет ни чем не прикрытая брешь. Козлов принимает решение продолжать поход На время его заменили капитан 2-го ранга А. Лашин, выходивший в море на командирскую стажировку, и старпом, капитан 3-го ранга С. Егоров. Известно, как инфарктнику необходимы свежий воздух, спокойная обстановка, зелень… Но где все это взять в стальном корпусе под водой? Корабельный врач давал дышать своему пациенту кислородом из баллончиков спасательного снаряжения, выхаживал, как мог и учили. Через несколько недель Козлов, невзирая на боли в груди, заступил на командирскую вахту. Об инфаркте сообщил по радио только за двое суток до возвращения в базу.

На мой взгляд, Александр Козлов совершил подвиг, не оцененный в должной мере. Чтобы не подводить флотских медиков — куда, мол, смотрели?! — наградной лист на Героя Союза в Москву посылать не стали. А зря-

И вот я о чем еще думаю: Север делает нашу службу чище, чем она могла бы быть в иных климатических условиях-

Нам сегодня многого не хватает, того нет, другого- Но пуще всего не хватает нам гордости и достоинства Да, мы бедны. Но только не надо винить в том наших стариков. Не надо их топтать. Мне не стыдно, когда мой батя, приняв 9 мая чарку за Победу, марширует на месте и поет «Артиллеристы, Сталин дал приказ!» Он всю войну жег из пушек немецкие танки — четыре ранения, шесть орденов- Нельзя терять моральное право смотреть им в глаза — живым и мертвым. Да, я беден, но я горд И мне не стыдно смотреть в глаза своему внуку Славке Ему шесть лет. На парадах мы вместе обходим на катере корабли. Он стоит со мной рядом в форменке с гюйсом, в бескозырке и отдает честь нашему флоту. И как бы ни ругали нынешнюю молодежь, она идет нам на смену, и в ней есть свои Сергеи Преминины, свои, не известные нам пока — до трудного часа — герои. Надо только смотреть, кому ты сдаешь свой пост.

* * *

Вся тяжесть ядерного противостояния сверхдержав легла на плечи прежде всего экипажей атомных ракетных подводных крейсеров стратегического назначения. Это явствует и из самого названия этих кораблей, и из сути их боевой службы — быть в постоянной готовности к ракетному залпу, где бы они ни находились.

Поэт из моряков-подводников Борис Орлов сказал об этом так

За нашей подлодкой — невидимый след.Не будет ни криков, ни шума.Возможно, вернемся, а может быть, нет…Но лучше об этом не думать!

Двадцать пять раз именно так уходил в моря адмирал Вячеслав Попов.