Конторщица-2 (СИ) - Фонд А.

— Можете со мной, — вежливо сказал ответственный товарищ.

— Нет, у вас ответственная работа, нужно постоянно туда-сюда бегать, каждый раз прыгать на вторую полку будет неудобно, — проявила толерантность я. — С кем-нибудь другим поменяюсь.

— Я могу!

— Со мной.

— Прошу!

— Сюда можете, — послышались со всех сторон голоса мужской части нашей делегации и даже от соседней.

Убила бы! Тот прекрасный момент, когда хочется придушить за излишнюю «джентельменистость».

— Здесь дует, — капризным тоном сообщила я и лучезарно улыбнулась на недоуменные взгляды, — пойду в центре вагона поспрашиваю.

Через пару минут на мое место проскользнула демоническая Олечка, а я — на ее.

Так что, когда ответственный товарищ от депо «Монорельс» пошел проверять свою паству, я уже сидела на своем законном месте, согласно купленным билетам, как и полагается всякому добропорядочному гражданину.

Народ постепенно утрамбовался, пошли смешки, разговоры, где-то забренчала гитара. Все принялись доставать варенные яйца, сырок «Дружба», курицу и колбасу. По вагону поплыла ужасная смесь запахов из еды, носков и пыльных матрасов, присущая только плацкартным вагонам, набитым самой что ни на есть невзыскательной публикой.

Когда я достала приготовленные Риммой Марковной пирожки с капустой, ко мне заглянул ответственный товарищ уже от газеты, увидел меня, облегченно черканул загогулину в блокнотике и, успокоенный, упорхнул обратно.

Пока все идет хорошо.

На вокзал мы прибыли поздним утром, сумбурно загрузились в ожидающие автобусы (благо их было много), и дружной колонной поехали заселяться в гостиницу.

Я смотрела на Москву из окошка. Это была она, Москва, и вместе с тем это была совсем другая Москва. Бросалась в глаза почти стерильная чистота, общая «прилизанность» и немноголюдность.

Мы свернули на широкий проспект и влились в поток других автобусов, которые тоже везли советские делегации от заводов, фабрик, колхозов и институтов. А сбоку, над каким-то зданием, был растянут большой транспарант с надписью:

«Москва — столица игр ХХII Олимпиады!»

Глава 20

День жахнул олимпийскую Москву потоком света так внезапно, словно из банной кадушки: р-р-раз — и все моментально зажглось, засияло. И сразу понятно — большой праздник. И на лицах людей — улыбки. Озабоченные, чуть тревожные, но хорошие такие улыбки.

Не знаю, как там у них на Олимпе, а у меня сейчас впечатление, словно Зевс вот-вот уже должен спуститься, и оробевшие херувимы носятся туда-сюда, готовятся. Только что траву не покрасили. Но смотреть на опрятную столицу приятно и симпатично.

В общем, заселились мы в гостиницу (ура, товарищи!).

Конечно же, опять пришлось провернуть старую проверенную «схему» в стиле «Ой, мне здесь дует, в этом номере такие сквозняки, это ужасно…». Не знаю, стервой или просто дурой посчитал меня ответственный товарищ от депо «Монорельс» с эксцентричной фамилией Иванов, но опять он не сказал ничего, только взглянул укоризненно и что-то отметил в своем блокнотике. Чую попадет мне по приезду конкретно, но демоническую Олечку убрать из моей жизни нужно, и то срочно. Поэтому потерплю уж, побегаю. Зато алиби и мне, и демонической женщине готово.

Вторым пунктом моего грандиозного замысла было прошвырнуться по магазинам с целью прибарахлиться. Кто-то подумает — фу, какая хабалистая баба, поехала на Олимпиаду чтобы хапануть импортных товаров, побольше. А почему бы и нет? Одеваться во что-то надо, в магазинах нашего города ассортимент радует не особо. Нет, одежда есть, и довольно добротная, но мне, привыкшей к изобилию двадцать первого века — неотрадно. Да и кушать тоже что-то хочется, иногда и вкусненькое. А у меня теперь на шее еще и старушка с ребенком, о них в первую очередь думать надо. На самом деле, эта мысль навязчиво возникла после одного случая — возвращаюсь я, значит, домой, смотрю, сидит моя Светка на лавочке, болтает ножками и жует кусок хлеба с сахаром. Римма Марковна потом объяснила, что конфет в магазине периодически достать сложно, быстро разбирают, да и очереди большие, ей стоять тяжеловато уже, а ребенку сладкого постоянно хочется. Мы тоже в детстве ели хлеб с сахаром, родители особо не заморачивались, не те времена были. А потом как вспомню советские бормашины — так сразу вздрагиваю. Нет, нафиг, нафиг.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

В общем, нормальных конфет и остального купить надо. И это не обсуждается.

Еще одной причиной стал «манифест». Сдуру тогда пошла в гараж, любопытно, блин, мне было, а теперь если они влипнут, то кто-нибудь и меня стопудово сдаст. А третьей причиной было то (о чем я и сама себе боюсь признаться), что я хотела разведать ситуацию. Нет, СССР я не спасу, потому что банально не смогу, не дадут, да и нельзя изменить историю — это за пять лет вдолбил мне в голову Жорка. А уж он ученый с мировым именем. Его и Нобелевские лауреаты внимательно всегда слушают. Но даже пусть я ничего изменить не смогу, зато, может, хоть что-нибудь для своих близких сделаю.

Сбежать по магазинам вышло не сразу. Ответственный товарищ (не Иванов, а тот, что от газеты, у него фамилия оказалась столь же оригинальной — Николаев), выловил меня прямо в вестибюле и пришлось сидеть на собрании, право оно было небольшим. Но бурным.

— Товарищи! Какой мерзавец распускает сплетни, что мы здесь развлекаемся только? — возмущенно начал собрание ответственный товарищ Николаев. — Признавайтесь лучше сами!

— Какое свинство! — воскликнула полная женщина, кажется, она работала в бухгалтерии.

— Это завистники наши! И враги! — с кривоватой ухмылкой отмел гнусные инсинуации долговязый тип.

— Да нет! Это Гусев, больше некому, — категорично сказал какой-то незнакомый товарищ с длинным носом и тараканьими усиками в стиле Сальвадора Дали.

Все посмотрели сперва на Гусева, потом на длинноносого. Гусев сидел с багровым лицом, зато длинноносый прямо весь цвел и улыбался.

— Зачем вы наговариваете на Михаила Григорьевича! — возмутилась бухгалтерша.

— Это не по-товарищески! — запротестовал еще кто-то.

— Я сам слышал, — отмахнулся носатый, с важным видом.

— Вот ведь Бобров, крыса такая, — шепнула сидевшая рядом женщина соседке, — все никак Мишке успех той статьи простить не может…

Я отвлеклась на женщин и прослушала, как оправдался бедный Гусев.

— Нужно отправить его обратно! — выкрикнула какая-то девица с начесом.

— Вот Танька дура, думает, что Бобров к ней вернется, — опять еле слышно хихикнула та самая женщина. Они принялись дальше шушукаться, а я постаралась переключиться на Боброва и Гусева.

— Товарищи! Да что вы такое говорите! — попытался оправдаться Гусев, но его перебили.

Все заговорили разом, взволнованно. Такой гвалт поднялся. Под шумок я тихонечко, бочком-бочком начала продвигаться на выход.

А склока всё набирала обороты:

— Моя работа нужна Родине! — кричал Бобров, — И мой вклад в дело советской журналистики — бесценен! Не то что ваши незатейливые статейки!

В общем, еле-еле удалось незаметно свалить.

В ближайшем магазине одежды очередь была километровая.

— Товарищи! Не толпитесь! Товарищи! — растерянно и в который раз взывал к коллективному разуму очкарик с повязкой на рукаве. Но коллективное бессознательное явно превалировало, и товарищи продолжали толпиться самым что ни на есть возмутительным образом. От этого и продавцы, и очкарик с повязкой нервничали и раздражались, что отнюдь не повышало качество оказываемых услуг.

Я поняла, что стоять мне здесь придется аж до закрытия Олимпиады, поэтому аккуратненько стала протискиваться вперед.

— Гражданочка! Вы куда претесь?! — возмущенно загудела очередь.

— Я из прессы, — я взмахнула удостоверением. — Интервью для газеты буду брать.