Взгляни на дом свой, путник! - Илья Штемлер

Автобус двигался медленно в сплошном потоке автомобилей, людей, ослов, коз… И угораздило водителя свернуть на эту улочку! Как я понял из возмущенных возгласов пассажиров, водитель-араб изменил маршрут, чтобы подвезти своего знакомого, и вот застрял. Надо сказать, что водитель-араб – такая же редкость в автобусной компании «Эгед», как трехгорбый верблюд. И вот пожалуйста… За служебное нарушение еврея турнули бы с работы в два счета, а араба – еще крепко подумают: не дай бог обвинят в шовинизме. Та же картина, что и в Америке – нередко неграм прощают то, за что белого сотрут в порошок. Из-за боязни осложнений…

А когда автобус окончательно замер у рынка, я сильно рассерчал и вылез на щербатые каменные плиты святого Назарета, вместе с галдящими от возмущения ездоками. Честно говоря, мне было все равно где выходить, а серчал я оттого, что не до конца «отмотал» купленный билет. Только серчал я не где-нибудь в тьмутаракани, я серчал в Назарете. Рядом находился Грот Марии, где Божья Матерь услышала благую весть от архангела Гавриила. Неподалеку приютилась мастерская плотника Иосифа, смиренного мужа, отдавшего свою жену Святому Духу…

Продираясь сквозь толпу, я поднимался на холм по узким улочкам в направлении церкви Благовещения – там и должен находиться Грот Марии. По каменным плитам, где ступала моя нога, когда-то бегал и босоногий мальчик Иисус. Но, честно говоря, я об этом и не думал – меня одолевала жара и толкотня. Многие облизывали леденцовое мороженое – застывшая сладкая водица на палочке. Заманчивая штука в жару и недорогая.

Продавец стоял у входа в церковь Святого Гавриила, неподалеку от фонтана Дев, того самого места, где ангел вновь явился к Марии, когда та наполняла водой кувшин. И повторил свою весть.

Пока я раздумывал, потратиться ли на мороженое или сэкономить, ноги сами шагнули в церковь, как в погреб: прохладно, темновато.

Приблизившись к амвону, под которым струилась святая вода, я услышал мерные шаги. «Сейчас вытурят, – смекнул я. – Во-первых, в шортах – грех, во-вторых, с еврейской наружностью, хоть и неярко выраженной, но арабы за версту чуют». А привратник был араб-христианин, я узрел его в боковом приделе пустой церкви.

Приняв скорбное выражение, я склонил голову в религиозном экстазе и перекрестился. Уловка подействовала – шаги стихли и через мгновение стали удаляться в почтительном благоговении. Теперь он принял меня за американского туриста-христианина – те тоже шастают в шортах по святым местам…

Прохлада и полумрак расслабляли, хотелось вздремнуть. Я присел на черную скамью, тускло блестевшую после бесчисленных туристов. Попытался вогнать себя в экстаз сопричастности всему, что когда-то происходило на этой земле. Нарисовать в сознании образ босоногого мальчика в ветхом хитоне, которому была уготована всемирная слава. Но мысли упрямились – в вечном вопросе, который задавало себе множество людей – одни с желанием проникнуть в корень событий, другие не напрягали себя и малейшим анализом. Таких было большинство…

Еврейский мальчик, живущий в еврейской семье, в еврейской деревне Назарет, получивший еврейское религиозное воспитание, порвал с религией своих предков и основал новое учение, ставшее притягательным для миллионов людей. И как случилось, что, завоевав людские умы, новая религия, в основе которой лежала старая религия, религия отцов этого мальчика, превратилась в оружие гонения тех, кому по крови принадлежал этот мальчик? И почему учение Христа не принял сам породивший его народ? Почему евреи его отвергли? Исповедуя более древнюю религию, евреи покорились коварной человеческой слабости: «Нет пророка в своем отечестве». Этот постулат уже в учении Христа обрел конкретную, выстраданную лично им форму, хоть и родился в дохристианское время. Из этой формулы вытекает другое обобщение – знакомый тебе человек не может быть лучше тебя, а тем более стать Сыном Божьим. Даже если он творит чудеса, реальность которых неоспорима. Стало быть, это не чудеса, а просто стечение обстоятельств.

Это упорство и стало камнем преткновения евреев, основой их драмы в общей семье народов, усугубленное тем, что яблоком раздора стал человек, рожденный в их же среде. А что, если бы Христос не был евреем? Если допустить такую мысль? Да, родился он от матери-еврейки, но отец-то – Бог, понятие наднациональное, у каждого народа свой Бог. Были бы евреи так же гонимы? Вероятно, да! В основе еврейского мироощущения лежит принцип – все живое идет от матери. И отойти от этого фундаментального положения евреи не могут, несмотря на тысячелетние требования отречения. Отречься от Христа – значит предать основной принцип своего религиозного и этического мировоззрения, отречься от своего хоть и заблудшего, но сына. А это недопустимо. Несмотря на все порицания учения Христа, несмотря на все укоры и страдания, евреи горды Христом. Особенно те, кто не верит ни в Бога, ни в черта. Каждый еврей в пылу национальной гордости первым порывом называет имена Христа, Эйнштейна, Маркса, даже если он и бежал в Израиль из страны, где марксизм считался религией. Такова уж человеческая природа…

И сейчас, сидя на скамье в церкви Святого Гавриила, я испытывал чувство гордости за то, что являюсь соплеменником того мальчика, что когда-то дышал этим же воздухом…

А на улице царила жара. И араб-торговец продавал леденцовое мороженое. Недорого, всего за один шекель. Он продавал и сувенирный товар: деревянных осликов, верблюдов, коз и слонов.

Я пошуровал в торбе и достал пластмассовый стаканчик с йогуртом из того запаса, что прихватил в бесплатном магазинчике. Торговец понял меня с полуслова и, в порядке бартерного обмена, принял стаканчик, вручив взамен мороженое. Но, сочтя подобный обмен неравноценным – йогурт в магазине стоит шекелей пять, – он приложил к бартеру еще и козу. Ободренный инициативой контрагента, я потребовал более ценный товар – ослика за три шекеля. Торговец счел мое требование по бартеру вполне справедливым. Все равно на круг он оставался в выигрыше. Довольные друг другом, мы разошлись.

Леденцовое мороженое придало моему восприятию Назарета благодушие и комфорт. Казалось, до базилики Благовещения рукой подать – ее темно-зеленый купол высился над домами, – а я все шел и шел, петляя по переулкам, продираясь сквозь непонятную речь, разглядывая витрины мелких лавчонок. Кажется, я уже был на этой площади с магазином, подле которого рыцарь в латах указывает прохожим пикой на вход. Запутали меня янычары, хоть сдавайся.

Я остановился, пытаясь сориентироваться, и услышал возгласы на азербайджанском языке. На том самом, который за четверть века другой, ушедшей жизни в Баку стал для меня таким же родным, как и русский. Вот тебе на! Ослышаться я не мог?

Хозяин антикварной лавки, куда я заглянул, отчитывал за что-то мальчишку.

– Сабанын хейр олсун, – произнес я. – Недча сян?[2]

– Ахабатын хейр, – ответил хозяин и вежливо добавил: – Сах ол, лап яхши-ям.[3]

Обменявшись ритуальным вежливым приветствием, хозяин разглядывал меня с пытливым вниманием темно-кофейных глаз. Мальчишка убежал исправлять упущенное, а я, подчиняясь приглашению, опустился в продранное кресло, что стояло среди разбросанных антикварных вещей. Чего только тут не было: бронза, картины, хрусталь, серебро, кожа, какие-то плетеные предметы, фарфоровые вазы и статуэтки…

– Гость чем-то интересуется? – спросил хозяин.

– Нет. Услышал знакомую речь, зашел, – ответил я, смекнув, что хозяин по национальности, видимо, турок, а турецкий язык мало чем отличается от азербайджанского, одна языковая группа.

Узнав, что я долго жил в Баку, хозяин оживился – в Баку у него жили какие-то родственники, и он подумывал наладить деловые контакты. Многие в Израиле пытаются наладить деловое сотрудничество, и особенно с Азербайджаном – может быть, из-за нефти.

Гостеприимство мусульман было мне знакомо с детства, и турок своим радушием подтверждал суру Корана о том, что гость в дом мусульманина послан Аллахом.

Турок запер лавку и пригласил меня подняться выше на этаж, быть его гостем. Случайное знакомство, как ни странно, меня затягивало. Извинившись, хозяин оставил меня в комнате: надо было дать распоряжения домашним…

Комната была обставлена с традиционной мусульманской аскетичностью. Ничего лишнего. Открытая ниша с аккуратно сложенными цветастыми тюфяками, посудой. На полу ковер. В углу кувшин из серебра. На подоконнике книги, дощечки для письма – письменный стол, как и вообще стол, в доме мусульманина не обязателен. В другом углу комнаты молитвенный коврик – вероятно, в той стороне и находится Мекка, подобно тому, как евреи молятся, обратив лицо в сторону Иерусалима…

В узком окне рисовался тонкий контур минарета.

– Это Белая мечеть, – пояснил вошедший хозяин. – Ее построили на месте старой синагоги.