Западня - Мелани Раабе

Потом веду его обратно в столовую, сажаю на прежнее место, сама сажусь напротив.

В столовой стало темнее, солнце скрылось за плотными облаками. Снаружи уже сумерки, узкий рубеж между днем и ночью. Вдалеке гремит. Похоже, надвигается предсказанная Шарлоттой гроза. Пока еще далеко, но воздух в комнате так наэлектризован, словно гроза давно уже здесь.

– Прошу вас, – говорит Ленцен, – отпустите меня.

Смотрю на него. Что он себе думает?

– Я не понимаю, что происходит, – говорит он. – Не понимаю, чего вы от меня хотите. Не понимаю, какую игру вы ведете. Но в любом случае – вы победили.

В глазах его блестят слезы. Неплохо. Похоже, удар по голове пошел ему на пользу.

– Не понимаете, что здесь происходит? – спрашиваю я.

– Нет!

Он почти кричит.

– Почему вы сказали, что думали, будто убийца – сестра жертвы, – спрашиваю я. – Хотели спровоцировать меня?

– Да на что это могло вас спровоцировать? Я вас не понимаю! – восклицает Ленцен. – Вы же сами хотели говорить о вашей книге.

Неплохо.

– А с Шарлоттой?

Он смотрит так, будто я говорю на незнакомом языке.

– С Шарлоттой?

– С Шарлоттой, моей помощницей. Это что было?

Ленцен тяжко вздыхает. Берет себя в руки и старается говорить спокойно.

– Послушайте. Ваша помощница довольно откровенно флиртовала со мной. И я с этим ничего не мог поделать. Был с ней вежлив и не более того, и вы не можете из-за этого подвергать меня такому…

– А вопрос о моей собаке?

– Фрау Конраде, в этом вопросе не было никакого умысла. Пожалуйста, вспомните, как все было. Я пришел сюда по вашему желанию. Вы меня пригласили. Мне поручили взять у вас интервью. До определенного момента мы вежливо разговаривали. Я не сделал ничего, что бы могло оправдать ваше поведение по отношению ко мне.

– Зачем вы спросили о моей собаке? – повторяю я свой вопрос.

– Я же брал у вас интервью, правильно? – спрашивает Ленцен.

Он смотрит на меня, как на опасного зверя, который в любой момент может на него наброситься. Чувствую, каких усилий стоит ему сохранять спокойствие.

Я молчу.

– Вы сказали, что у вас есть собака, – продолжает Ленцен. – Я спросил, как ее зовут, это же абсолютно естественно.

Похоже, он постоянно думает о том, что я просто сумасшедшая. Абсолютно непредсказуемая. Это хорошо. С известной долей везения я скоро его дожму.

– Почему вы спросили, боюсь ли я смерти?

– Что?

– Почему вы спросили, боюсь ли я смерти? – повторяю я.

Снова слышу раскаты грома, где-то далеко-далеко. Угрожающие, гулкие, будто там топает великан.

– Я не спрашивал, – говорит Ленцен.

Его недоумение абсолютно искреннее. Мне снова хочется встать и зааплодировать его самообладанию.

– Пожалуйста, дайте мне уйти, – жалобно говорит он. – Я готов забыть все, что здесь произошло. Только…

– Я не могу отпустить вас, – прерываю я его.

Он смотрит на меня в полном замешательстве.

Лицемерные ужимки, крокодиловы слезы, жалобное нытье – все это вызывает у меня отвращение. С трудом сдерживаю тошноту. Семь ножевых ран. А сам разнюнился от одной небольшой ранки на голове. Медленно перевожу дух. Задаю вопрос:

– У вас есть дети?

Ленцен стонет и закрывает лицо руками.

– Прошу вас, – умоляет он.

– У вас есть дети? – повторяю я.

– Прошу вас, оставьте в покое мою дочь, – умоляет он.

Я вижу, он плачет.

– Как зовут вашу дочь?

– Что вам нужно от моей дочери?

Это почти мольба. И вдруг понимаю. Он что, решил, будто я собираюсь что-то сделать с его дочерью? И поэтому расспрашиваю о ней? Решил, что дочери что-то угрожает? До этого я бы никогда не опустилась. Но с другой стороны, это хорошо. Решаю не обращать внимания на его скулеж. Похоже, он уже почти дошел до кондиции и скоро я добьюсь чего хочу.

– Вы знаете, что мне нужно, – говорю я. А между строк явно читается: «Дай мне то, чего хочу, и я оставлю твою дочь в покое». Ленцен понял, и я поняла, что он понял. У меня нет времени на угрызения совести.

– Признание, – говорит Ленцен.

Волна адреналина, которая накрыла меня во время схватки с Ленценом и которая в последние несколько минут начала было отступать, вдруг обрушилась на меня с новой силой. Мне стало жарко.

– Признание, – говорю я.

– Но я не понимаю…

Снова здорово? Сколько можно тянуть эту волынку?

– Я помогу вам, – говорю я.

Он растерянно смотрит на меня.

– Где вы были двенадцать лет назад?

Он на мгновенье задумывается.

– В Мюнхене. Это был последний год перед отъездом за границу.

– Вы знакомы с Анной Михаэлис?

В его глазах не отразилось ничего. Абсолютно ничего.

– Нет. А кто она?

Врет. Но я невольно восхищаюсь им. Чертовски хорошо держится, и это ведь под дулом пистолета. Может, он правда не боится смерти?

– Почему вы лжете?

– Хорошо-хорошо, – говорит он. – Дайте подумать. Фамилия мне кажется знакомой.

Что за игру ты ведешь, Виктор Ленцен?

– Готовясь к интервью, я выяснил, что ваша фамилия Михаэлис. Конраде – псевдоним. В честь Джозефа Конрада, вашего любимого писателя, так?

С трудом сдерживаю гнев. Он продолжает свой спектакль.

– Анна Михаэлис ваша родственница? – спрашивает он.

– Где вы были двадцать третьего августа две тысячи второго года? – спрашиваю я.

Он растерянно смотрит на меня. Глядя на него, можно даже посочувствовать. Окровавленный, жалкий, шмыгает носом.

– Где вы были двадцать третьего августа две тысячи второго года? – повторяю я.

Давить. Изматывать. Сломать.

– Черт возьми, как я могу сейчас это вспомнить?

– А вы постарайтесь, – говорю я.

– Не знаю!

Он снова закрывает лицо руками.

– Почему вы убили Анну Михаэлис?

– Что?

Он вскакивает и отшвыривает в сторону стул. Его резкое движение и стук стула об пол заставляют меня вздрогнуть. Мелькает мысль, что он предпримет вторую попытку напасть на меня, – вскакиваю на ноги и отступаю на несколько шагов. Но Ленцен не атакует, он испуганно смотрит на меня.

– Я хочу знать, почему вы убили мою сестру, – говорю я.

Он молча смотрит на меня. Я смотрю на него. Ничего не чувствую. Все во мне каменное и ледяное, и только пистолет нестерпимо жжет руку.

– Что? Вы обвиняете меня…

– Зачем вы это сделали? – прерываю его я. – Почему Анна?

– О господи, – едва слышно проговаривает он.

Он покачнулся.

– Вы думаете, что я убил вашу сестру, – мямлит он.

Пошатнувшись, он отступает в сторону, хватает воздух ртом. Опускает глаза и невидящим взглядом смотрит в пол прямо перед собой.

– Я это знаю, – поправляю его я.

Виктор Ленцен поднимает взгляд и смотрит на меня округлившимися глазами. Хватается за край стола, отворачивается, наклоняется и начинает блевать короткими судорожными толчками. В ужасе смотрю на него. Он весь в крови, он плачет, он блюет.

Наконец приходит в себя, выпрямляется, кашляя и хрипя, поворачивается ко мне. На верхней губе блестят капли пота. На лице странное выражение побитого ребенка. На мгновение монстр, который все это время сидел напротив меня, превратился в обыкновенного человека, и от жалости у меня засосало под ложечкой. Я вдруг почувствовала его страх, страх за себя, но еще больше за собственного ребенка, – все это крупными буквами было написано на его лице.

Это его лицо. Снова замечаю несколько веснушек. Вдруг представляю, каким он был в детстве. Все еще впереди – и жизнь, и морщины. Эти симпатичные морщины. Ловлю себя на мысли, что это лицо могло бы мне даже понравиться. Это неповторимое ощущение, когда проводишь пальцами по морщинам. Вспоминаю замечательную свою бабушку, ее морщинистое лицо и эти милые теплые складки, когда проводишь по ним пальцами. Лицо Ленцена на ощупь, наверное, совсем другое. Жестче.

Стряхиваю эти мысли. Чем я занимаюсь? Что это за мысли? Я как ребенок, которому хочется погладить тигра в зоопарке, но я давно уже достаточно взрослая, чтобы понять: он запросто откусит мне руку.

Соберись, Линда.

Я не могу себе позволить жалеть его.

Ленцен опять начинает хватать ртом воздух.

– Вы убийца, – говорю я.

Он молча отрицательно трясет головой.

Я в затруднении. Или у Виктора Ленцена нет границы предельной нагрузки, или… но у меня не хватает смелости додумать эту мысль до конца. А что, если эта граница, после всего, что я с ним сделала, Виктором Ленценом уже давно пройдена? И он не сознается по одной простой причине: ему не в чем сознаваться?

Нет!

Я знаю, как опасны такого рода мысли. Надо взять себя в руки. И вспомнить уроки доктора Кристенсена: такие мысли ведут к поражению. Ведь ситуация действует разрушительно не только на Ленцена, но и на меня. Нельзя отступать ни на миллиметр, нельзя проявлять жалость и уж конечно нельзя сомневаться. Я уже зашла слишком далеко, чтобы сомневаться. Виктор Ленцен виновен. И у каждого человека есть своя граница предельной нагрузки. И в случае Ленцена мы просто еще до нее не дошли. Он часто бывал в экстремальных ситуациях. Об этом он сам говорил. Возможно, сейчас самое время предложить ему достойный выход. Простое очевидное решение – во всем сознаться.