Западня - Мелани Раабе

– «Мюнхен 1860».

Пора вмазать ему под дых.

– Вам нравится доставлять людям боль?

Он презрительно хмыкает.

– Нет.

– Вы когда-нибудь мучили животных?

– Нет.

– Девичья фамилия матери?

– Ницше.

– Сколько лет отцу?

– Семьдесят восемь.

– Вы считаете себя хорошим человеком?

– Стараюсь им быть.

– Кого больше любите – собак или кошек?

– Кошек.

Видно, как он лихорадочно размышляет, как он пытается понять, чего я хочу от него, а главное: как меня обезоружить. Я держу пистолет в правой руке, облокотившись о стол, я держу пистолет, как надо, и полностью сосредоточена. Я тренировалась. Стол, за которым мы сидим друг против друга, очень большой. У Ленцена нет ни единого шанса дотянуться до меня или до пистолета. Для этого ему пришлось бы встать и обогнуть стол. Ни единого шанса. Я это понимаю, и он это понимает. Взвинчиваю темп.

– Ваш любимый фильм?

– «Касабланка».

– Сколь лет дочери?

– Двенадцать.

– Какого цвета волосы у дочери?

Он стискивает зубы.

– Она блондинка.

Вопросы о дочери мучительны для него, и ему очень трудно это скрыть.

– Какого цвета глаза у дочери?

– Карие.

– Сколько лет отцу?

– Семьдесят семь.

– Только что вы сказали – семьдесят восемь. Карать за каждую ошибку.

– Семьдесят восемь. Отцу семьдесят восемь лет.

– Вы что, думаете, мы тут в игрушки играем? Молчит. В глазах вспыхивают огоньки.

– Вы что, думаете, мы тут в игрушки играем?

– Нет. Я просто оговорился.

– Вам следует сосредоточиться, – угрожающе говорю я.

Давить и изматывать.

– Девичья фамилия матери?

– Ницше.

– Сколько лет отцу?

Ленцен подавляет вздох.

– Семьдесят восемь.

– Любимая группа?

– U2. Нет, Beatles.

Любопытно.

– Любимая песня Beatles?

– «All you need is love».

Туше. Стараюсь не подавать вида, но у меня это плохо получается. Ленцен невозмутимо смотрит на меня. Затаился.

Пора подзатянуть гайки.

– Вы мне солгали, господин Ленцен, – говорю я. – Но это не страшно. Я прекрасно знаю, что вашу дочь зовут не Сара, а Мария.

Выдерживаю паузу, чтобы до него дошло.

– Видите ли, – говорю я, – я очень много знаю о вас. Больше, чем вы думаете. Я давно за вами наблюдаю. За каждым вашим шагом.

Это, конечно, вранье. Но это неважно.

– Вы сумасшедшая, – говорит Ленцен.

Не обращаю внимания.

– Я знаю ответы на все вопросы, которые задала вам, а также на те, которые еще задам.

Он шмыгает носом.

– Зачем же вы тогда спрашиваете?

Ну, тут он оказался вполне предсказуем.

– Потому что очень хочу услышать ваши ответы.

– Зачем? Почему? Я ничего не понимаю!

Похоже, он отчасти действительно впал в смятение. Ни в коем случае не давать ему передышки.

– Вы когда-нибудь дрались?

– Нет.

– Вы кого-нибудь били по лицу?

– Нет.

– Вы когда-нибудь били женщину?

– Мне кажется, женщина входит в понятие «кто-нибудь».

Похоже, он опять приходит в себя. Черт. Тема насилия не действует на него. Хладнокровный подонок.

– Вы когда-нибудь применяли насилие к женщине?

Лицо его абсолютно непроницаемо.

– Нет.

Единственное слабое место, которое мне пока удалось нащупать, – дочь. Значит, надо задавать «плохие» вопросы о дочери.

– Сколько лет дочери?

– Двенадцать.

Заиграл желваками.

– В каком она классе?

– В седьмом.

– Ее любимый предмет в школе?

Вижу, как на виске обозначилась жилка, которой раньше не было заметно. И она пульсирует.

– Математика.

– Как зовут лошадь дочери?

И пульсирует.

– Люси.

– Вы хороший отец?

Стиснул зубы.

– Да.

– Вы когда-нибудь применяли насилие к женщине?

– Нет.

– Как зовут лучшую подругу дочери?

– Не знаю.

– Аника, – подсказываю я. – Аника Мелер. Ленцен судорожно сглатывает подкативший к горлу комок. Я абсолютно спокойна.

– Любимый цвет дочери?

– Оранжевый.

Рука его инстинктивно тянется к виску, вопросы о дочери его достали. Отлично.

– Любимый фильм дочери?

– «Ариэль».

– Вы кого-нибудь убивали?

– Нет.

Он ответил так же быстро, как и на предыдущие вопросы. При этом прекрасно понимает, что мы подошли к главному. На что он надеется? Как он собирается выпутываться из этой ситуации?

– Вы боитесь смерти?

– Нет.

– Самое страшное событие в жизни?

Он кашлянул:

– То, что происходит сейчас.

– Существует то, ради чего вы готовы убить?

– Нет.

– А ради дочери вы готовы убить?

– Да.

– Но вы же только что сказали…

Он теряет самообладание.

– Я помню, что я только что сказал! – орет он. – Господи! Естественно, я сделаю все, чтобы защитить своего ребенка.

Пытается успокоиться, но не получается.

– Скажите мне, наконец, что здесь происходит?!

Он прямо-таки ревет.

– Что значит это дерьмо? Это игра? Вы собираете материал для нового детектива? Используете меня как подопытного кролика? Да? Дерьмо!

Он бьет кулаком по столу. Его ярость похожа на стихийное бедствие, мне становится страшно, несмотря на пистолет, но я стараюсь ни единым движением не выдать своих чувств. Снаружи опять светит солнце, чувствую тепло на своей щеке.

– Успокойтесь, господин Ленцен, – говорю я и угрожающе приподнимаю пистолет. – Это не игрушка.

– Я вижу, – гневно рычит он. – Вы что, думаете, перед вами мальчик из церковного хора? Я прекрасно знаю, как выглядит настоящее оружие. В Алжире меня дважды чуть не похитили. В Афганистане я делал репортаж о чертовом полевом командире, так что в состоянии отличить настоящий пистолет от водяного из магазина игрушек, можете мне поверить.

Лицо его стало багровым. Он теряет контроль над собой. Не знаю, хорошо это или плохо.

– Похоже, вам не нравится то, что происходит, – спокойно говорю я.

– Вы чертовски правы! Скажите, по крайней мере…

– Но в ваших силах все это прекратить, – прерываю его я.

Стараюсь говорить как можно спокойней. Никогда мне не было так приятно думать о микрофонах в своем доме, как в этот момент.

– И как? – раздраженно спрашивает он.

– Дать мне то, чего я хочу.

– Да чего же вы хотите, черт вас возьми?!

– Правду, – говорю я. – Хочу, чтобы вы признались.

Ленцен молча смотрит на меня. Мы со стволом пистолета молча смотрим на Ленцена. Он прищуривается.

– Вам нужно мое признание? – недоверчиво повторяет он.

У меня внутри все задрожало. Да!

– Именно этого я добиваюсь от вас.

Ленцен издает какой-то низкий гортанный звук.

Я не сразу понимаю, что он – смеется. Нервно. Истерически.

– Но скажите же мне, ради бога, в чем я должен признаться? Что я вам сделал? Я не напрашивался на это интервью!

– Не понимаете, о чем я?

– Не имею ни малейшего понятия, – говорит Ленцен.

– Мне нелегко…

Но продолжить фразу я не успеваю. Стремительный бросок. За долю секунды он успевает вскочить, обогнуть стол, сбить меня со стула. Больно бьюсь головой об пол, Ленцен уже на мне. Раздается выстрел, голова раскалывается, перед глазами красные пятна, в мозгу непрерывный свист, я пинаюсь, барахтаюсь, пытаясь избавиться от тяжести Ленцена, но он слишком большой, хочу вырваться, вырваться и, скорее инстинктивно, чем осознанно, бью его пистолетом по голове. Он вскрикивает и обмякает. Сваливаю его с себя, встаю на ноги, отступаю на несколько шагов, натыкаюсь на свой стул и едва не падаю. Но все-таки остаюсь на ногах, тяжело дышу. Направляю пистолет на Ленцена. Вдруг чувствую, что совершенно спокойна, гнев ушел, осталась только холодная ненависть. Нестерпимо хочется нажать на курок. Ленцен неподвижно сидит передо мной на корточках и не сводит глаз с направленного на него пистолета. Широко распахнутые глаза, блестящие капли пота на лице, грудь тяжело вздымается и опускается – все как в замедленной съемке. Рука с пистолетом дрожит. Атака отбита. Я снова хозяйка положения. Чуть опускаю пистолет. Замечаю, что забыла дышать, беру себя в руки, выдыхаю. Ленцен с трудом переводит дух, мы оба с трудом переводим дух. Из раны на голове у него сильно идет кровь. Он становится на колени, смотрит на меня, глаза холодные, с металлическим блеском, раненый зверь.

– Встаньте, – говорю я.

Ленцен встает. Ощупывает голову, с ужасом смотрит на свои пальцы в чем-то слишком красном. Подавляю приступ тошноты.

– Повернитесь и идите к двери. Медленно.

Он недоуменно смотрит на меня.

– Идите, – повторяю я.

Он подчиняется. Иду за ним с поднятым пистолетом, ноги плохо слушаются, веду его к гостевой ванне, которая, к счастью, рядом со столовой. Заставляю взять полотенце, намочить, приложить к ране. Выясняется, что рана совсем небольшая, не очень-то сильно я его приложила. Оба молчим, слышно только наше тяжелое дыхание.