Исповедь любовницы Сталина - Леонард Гендлин

Больной Плеханов уехал лечиться в Финляндию, в Териоки, через год его не стало. Георгия Валентиновича похоронили без особого шума на Волховом кладбище в Петрограде. Луначарский не нашел времени приехать на похороны.

Георгий Плеханов — сын помещика. Окончил военную гимназию, затем учился в горном институте. Богатые родственники обещали ему доходное место. 20-летний молодой человек принял активное участие в открытой политической демонстрации в защиту Чернышевского, стал народником, он энергично работает в организациях «Земля и Воля» и «Черный передел». В январе 1880 г. уезжает за границу. В эмиграции расцветает его всеобъемлющий талант философа, публициста, историка, писателя, журналиста. Он знакомится с Лениным, двойственность и догматизм которого быстро распознает.»

Борис Андреевич увлекся, только под утро мы вернулись на дачу. Его рассказ подробно записала в толстую клеенчатую тетрадь. Пильняка увидела во время ужина, мы с ним сидели за одним столом. Вид у него растерянно-взволнованный:

— Верочка, — спросил он, виновато улыбаясь, — вы не сердитесь за вчерашний вечер?

— Нет, Боренька, такие ночи оставляют в памяти глубокий рубец.

Из кармана замшевой куртки он достал письмо.

— Мария Павловна Чехова приглашает в Ялту. Хотите составить мне компанию?

Я вопросительно посмотрела на Пильняка.

— Мария Павловна изумительная женщина, она родная сестра А. П. Чехова. Во имя подвижнической любви к брату совершенно отказалась от личной жизни. Она пережила неудавшийся роман с художником Исааком Левитаном…

Лакоба устроил нам каюты «люкс» на пароходе «Красный Октябрь».

— Не понимаю, — сказал Пильняк, — и вряд ли пойму, почему «Октябрь» красный? Почему «красные» и «белые», а не «синие» и «черные»? Ни один учебник истории не освещает вразумительно этот вопрос, новые поколения не сумеют разгадать сложнейшую шараду эпохи.

Когда мы устроились, спросила, какое на него впечатление произвели роман Шолохова «Тихий Дон» и сам автор.

— Совершенно различные вещи — писатель и его роман. Я часто задумываюсь над тем, что он пишет и как он пишет. С годами стиль писателя вырабатывается, но не улучшается, профессионализм в литературе — это еще не все. Стилистика письма остается прежней. Л. Н. Толстой «Детство» начал писать в 19 лет, «Войну и мир» в 26 лет, «Анну Коренину» в 45, «Воскресенье» в 61 год, свой лучший роман «Хаджи Мурат» он закончил на 76-м году жизни. Стиль у Толстого не менялся, почерк его можно всегда узнать.

«Лазоревая степь» («Донские рассказы») — первая книга Шолохова. Душу она не взвинтила, рассказы весьма посредственные и не очень грамотные. Я отказался рецензировать. Прошло три года, литературный журнал «Октябрь» преподнес нам две книги великолепной прозы, которую смело можно назвать классической. Со всех концов России, куда проникает печатное слово, откликнулись тысячи благодарных читателей. В литературу пришел ясный, солнечный день. Десятки восторженных рецензий пели хвалу и дифирамбы автору романа «Тихий Дон». Шолохов стал знаменитым писателем, ему предложили переехать в Москву, он отказался и по сей день живет в станице. А. Н. Толстой не мог понять, как из рядового, обыкновенного середнячка вырос титан. Горький, характерно покручивая усы, сказал нам, писателям: Федину, Леонову, Шкловскому, Фадееву: «Учитесь у Шолохова!» Потом, улыбаясь, проговорил: «За мою литературную жизнь такая метаморфоза происходит впервые».

Метаморфоза? Да! Но как ее объяснить? Поиски ответа, в ходе которых было много встреч с разными людьми, в конце концов привели меня в станицу Ново-корсунскую. На окраине, в развалившемся домике, одиноко доживала свой век вдова станичного атамана Крюкова. Вот что она рассказала:

«…Сын наш Федор Дмитриевич родился в станице Глазуновской 14 февраля 1870 г. Он окончил историко-филологический институт, потом 12 лет учительствовал. В 1906 году Воинство Донское избрало сына в депутаты Государственной Думы. Народ ему доверял, любил и уважал за простоту характера, за внимание к людям. С детства Федя заинтересовался историей Донского Казачества. В старшем возрасте начал собирать материал для будущей книги. В летние месяцы ездил по Дону. В толстые, переплетеные тетради записывал то, что ему говорили старики, в прошлом лихие казаки. Федя собирал легенды, сказки, пословицы, песни, прибаутки, народный говор, одним словом, все, что было связано с Доном и с нашей казачьей судьбой. Сынок с тетрадями не расставался. В гражданскую войну Федора ранили, его товарищи мне написали, что он умер от тифа. Я не слышала его последних слов. Одно письмо выучила на память, слишком часто перечитываю: «Дорогая мамочка! Вы знаете, что война не праздник. Здесь много крови и еще больше неоправданных смертей. Ликует воронье! Мамочка, война хуже ссылки, там никого не убивают! Смерти я не боюсь, хотелось оставить людям Книгу о судьбе Донского Казачества. Случайно встретился с М. Шолоховым. Я дал ему Ваш адрес. Если судьба когда-нибудь вас сведет, примите его как своего. Мне нравится его скромность, о себе говорит скупо, умеет слушать и держать язык за зубами. Он не начитан, парень хитроватый, себе на уме. У него узкие глаза-щелочки и поджатые губы. Обо всем судит поверхностно. Российских поэтов Пушкина и Лермонтова знает слабо. Толстого Л. Н. почти не читал, говорит, что не было времени, с Гоголем не знаком, Короленко для него алгебраическая формула. После войны собирается учительствовать. Что может дать такой учитель? Прививать детям юродство? Шолохов проговорился, что его дед выходец из Рязанской губернии, что рос он на богатом хуторе. В поисках хлеба мать с сыном перебрались на Дон. Значит, он не нашего племени.

Мамочка, я вас очень люблю и почитаю. Каждое утро произношу слова молитвы. Прощайте, мамочка. Нет, до свидания. С глубоким уважением Ваш сын Федор Крюков».

Потрясенная, я молча слушала. Пильняк продолжал:

— Крюкова перекрестилась. По умершему сыну в церкви заказали панихиду, местный священник отказался взять деньги. В дом Крюковой пришел Шолохов, не торопясь, степенно, по-стариковски отхлебывал из блюдечка чай, сахарок грыз вприкуску, с аппетитом уплетал баранки с медом, единственное угощение, которое было. Поинтересовался здоровьем хозяйки, посетовал, но слез не пролил, что умер его «товарищ и лучший друг». Крюкова спросила: «Скажите, Миша, вы когда-нибудь видели у Феди переплетенные тетради, исписанные мелким почерком?»— «Конечно видел, он носил их в полевой сумке, иногда делал в них записи, делился со мною заветной мечтой написать книгу о казаках, о Доне, о нашей широкой земле». — «М. Л., куда, по-вашему, могли деться тетради сына?»

Лицо Шолохова, уши, руки покрылись круглыми красными пятнами. Ему стало не по себе. «Откуда мне знать? Возможно, сумку вместе с Федей закопали в братскую могилу? А может, кто и подобрал, бумага завсегда нужна для курева и по всяким разным надобностям». — «Миша, вы узнали бы сумку сына?» — «Как не узнать». Из комода Крюкова достала потрепанную полевую сумку с вышитыми инициалами сына. «Мне прислали ее вместе с извещением о смерти Федора».

Словно загнанный зверь, Шолохов стал озираться по сторонам. Вдова станичного атамана спросила: «Где находится могила сына? Скажи, куда ты дел тетради Федора Крюкова? Умоляю, верни мне их, я отблагодарю, отдам все, что есть у меня. Я хочу иметь единственную память о своем ребенке. Для чего тебе его записи? Материнское сердце нельзя обмануть, оно подсказывает, что ты от меня что-то скрываешь!» Шолохов ушел не простившись. «Прошло несколько страшных, невыносимых лет, — продолжала Крюкова. — Не стану говорить, как я их вынесла. Тоска по сыну, боль и горечь преждевременной утраты подтачивали силы. Лучше бы мне не дожить до того кошмарного дня — 15 января 1928 года. Соседи принесли истрепанный журнал «Октябрь». Не поверила своим глазам, думала, что такое может во сне только присниться. Под своей фамилией Шолохов начал печатать книгу моего сына, которую назвал «Тихий Дон». Он. почти ничего не изменил, даже некоторые имена действующих лиц оставил прежними. В конце года закончилось печатание второй книги. Я поехала в Москву, в редакции со мной разговаривали сухо, приняли за сумасшедшую. Написала письмо Калинину, ответа от него так и не дождалась. В станице Вешенской Шолохов отказался меня принять, прислал записку: «За деньгами надо обращаться в отдел социальной помощи». Осенила мысль, что тетради Мишка мог забрать только у мертвого сына, значит, в последние часы жизни он был около моего Федора. Снова отправилась в столицу, писатель Вересаев и журналист-народник политкаторжанин Иосиф Генкин отвели меня к адвокату. Выслушав нас, он сказал: «Голубушка, возможно, вы и правы, но у нас с вами нет вещественных доказательств. Дальнейшая борьба бесполезна, вы только себя поставите в дурацкое положение. Юристы словам не верят, мы признаем только документы. Я бессилен вам помочь и уверен, что никто не поможет…»