Пуговица. Утренний уборщик. Шестая дверь (сборник) - Ирэн Роздобудько

Картина растаяла лишь тогда, когда я почувствовала его губы на своей шее. В этот момент в кухню влетела Вера. Вид у нее был воинственный.

– Все понятно! – закричала она и сбросила со стола стаканы и фужеры. Они разлетелись на мелкие кусочки. На шум прибежала Люси. Обе принялись что-то кричать…

Мне было все равно. Я не могла больше нырять в пучину человеческих страстей. Поднялась и пошла к себе. Как во сне, поднялась по ступенькам на «антресоли» и легла на кровать. Очень болела голова.

Любовь – это больно. Когда она уходит – остается память тела. И эта память делает невыносимыми другие, новые отношения. Вот почему я думаю, что человек должен жить один. Навязывать другому свою волю, привычки, комплексы, неудовольствие, вкусы, образ жизни – противоестественно. Желать от другого повиновения, подчинения и максимального откровения – подло. Если бы я поняла это раньше…

Когда-то давно я читала скучный роман Фаулза – «Женщина французского лейтенанта». Сначала он показался мне затянутым, надуманным и приторным. Главная героиня была притянута в него за уши из другого времени: молодая женщина, жаждущая свободы и идущая к ней через обман и страдания. Откуда было взяться такой в Викторианскую эпоху! Потом я поняла, что мастерское описание времени, природы, истории – лишь окантовка, которой гениальный романист очертил одну идею. Она укладывается в короткий лозунг: «Люди, вы свободны!» Но страх и иллюзии, навеянные воспитанием, привычками, всем тем, что присуще роду человеческому, гонят нас друг к другу, как волны океана. И ничего с этим не поделаешь…

Я отвлекаюсь, прости. Но, тогда, следуя за клубком, который разматывался у меня под ногами, я о многом передумала и многое поняла. Мысли и картины, возникающие в моем мозгу, не давали впасть в отчаяние.

Тем более что через несколько часов после инцидента на кухне я шла по предрассветному городу – совершенно свободная, все в тех же джинсах и кожушке. Избитая и… счастливая. Начинался новый день. И мой обостренный нюх больше не улавливал едкого запаха умершей любви.

Город между тремя и четырьмя часами утра – потрясающее зрелище! Он лежит, как темный зверь с рыжеватыми подпалинами на боках, и чуть слышно вздыхает во сне. Его шкуру не терзают тысячи каблуков. Он принадлежит только себе и своим снам. Мне даже захотелось смеяться. Странное и сладкое чувство. Я забрела в сквер, забилась в дальний угол и опустилась на скамейку. Деревья с уже проклюнувшимися листочками обступали меня со всех сторон, из-под бурой корки земли с шелестом пробивалась трава. Я задремала, а когда открыла глаза, было уже утро и взрыхленная земля вокруг скамейки действительно зеленела тоненькими ниточками травы…

Умылась я, по давней привычке, в привокзальном туалете. Полезла за носовым платком в карман старых джинсов и вытащила оттуда все, что там было. Оказывается, у меня было еще немного денег и какая-то пластиковая карточка с именем «Джошуа Маклейн»…

Город еще не до конца освободился от серых цветов. Мне вдруг ужасно захотелось других красок, другого воздуха. Я отдала свой кожушок какому-то привокзальному старику и купила билет в общий вагон крымского поезда…

4

В общих вагонах всегда пахнет вареными яйцами. Тут начинают есть, как только тронется поезд. Расстилают газеты, выкладывают на них горку яиц – на всю семью – и стучат, стучат ими о стол. Неприятный запах заполняет все пространство, под ногами хрустит скорлупа.

Несмотря на то что сезон только начинался, в вагоне было полно людей. Я сразу же залезла на третью полку и укрылась с головой плотным одеялом – спряталась от этих запахов, разговоров, взглядов.

…Южный город встретил ароматом кофе и меда, криком чаек, многоцветием и гулом восточного базара. Но главное, конечно же, море! Оно было где-то совсем рядом, за каменным парапетом набережной, – огромное, сине-зеленое, все завитое молочно-белыми «барашками». На море меня вывозили – как правило, это были респектабельные курорты с ультрамариновыми бассейнами, белыми шезлонгами, сидя в которых я запоем читала книги.

Это новое море пахло чем-то особенным – так, наверное, высоко в небе пахнут грозовые облака, а еще – молочный коктейль. Мне захотелось сразу же нырнуть в воду. Но я решила сначала поселиться где-нибудь, пока еще оставались какие-то деньги. Наугад свернула в узкую улочку, увитую коричневыми жилами старого винограда, и вошла в первый попавшийся двор. Он весь был перетянут бельевыми веревками и завешан простынями, купальниками и полотенцами. Легкий ветерок взметнул простыню, и за ней открылась панорама с садом и несколькими флигелями. Возле летней кухни сидела пожилая грузная женщина. Это была хозяйка. Звали ее Мария Григорьевна. Очевидно, я не произвела на нее впечатления человека, которого можно пустить в дом, она сказала, что все места заняты и есть только кровать в маленьком сарайчике. Мне было все равно. Сарайчик был замечательный: из мелких прорех в крыше свисали золотые нити солнечного света, а по углам висели душистые охапки высушенный трав. К тому же на кровати лежала стопка свежего, застиранного до синевы постельного белья.

Мария Григорьевна потребовала паспорт и деньги вперед. Деньги я дала – заплатила за пять дней. А вот с паспортом… Пришлось соврать, что он у родителей, которые вот-вот должны приехать. В общем, все обошлось.

Когда дверь за хозяйкой закрылась, я сбросила с себя одежду. Было очень жарко, мне не терпелось поскорее пойти к морю. Мои джинсы имели жалкий вид. Поэтому, заметив на столе ножницы, я обрезала их чуть выше колен. Получились шорты. К ним, потертым, хорошо подходила вылинявшая футболка. Больше у меня ничего не было. Какие-то тряпки, которые мне подарила в городе хозяйка, остались на «антресолях», я их не взяла. Денег у меня осталось слишком мало. Я взяла пятерку, а остальное засунула под матрас. Выскочила во двор. Мария Григорьевна окинула меня скептическим взглядом…

…Море опьянило. После первого же омовения я захмелела, казалось, что я окунулась в огромный бассейн с шампанским. В голове шумело, щеки пылали. Я растянулась на круглой теплой гальке. Море шипело и пенилось, как масло на горячей сковороде. Мне хотелось есть. Впервые за много дней.

– Пахлава медовая! Орешки! Горячие домашние манты! – донеслось откуда-то издалека.

Я открыла глаза. Вдоль берега шла смуглая женщина с плетеной корзиной. Раньше я никогда ничего не покупала на улице, это считалось дурным тоном. Я махнула рукой и устыдилась этого жеста: мне показалось вульгарным подзывать к себе пожилую женщину таким образом. Но она быстро и охотно пошла в мою сторону, поставила корзину перед самым носом и откинула белоснежное полотенце. У меня захватило дух. Аккуратными стопками здесь было сложено настоящее богатство: подрумяненные, усыпанные сахарной пудрой сладости, имеющие форму ромба. Как это было вкусно и как дешево! Потом я снова купалась, и море благодарно слизывало сладкую патоку с моих ладоней.

Я лежала на пляже долго. Так долго, что не заметила, как на набережной зажглись фонари. Сиреневые сумерки надвинулись из-за гор, солнце быстро нырнуло за горизонт и на город обрушились потоки головокружительных ароматов, которые днем были совершенно неощутимы. Аромат ночных фиалок смешивался с другим – сочным запахом, исходившим от мангалов и огромных котлов с пловом. Шашлыки и плов продавали прямо на улице. Я купила порцию плова, ела его, сидя на парапете и наблюдая за людьми. Художники, расставляли на набережной свои мольберты и этюдники. Я решила, что завтра обязательно куплю себе бумагу и краски…

Начиналась веселая южная ночь, движение на набережной становилось все более оживленным. Все громче гремела музыка в ресторанах, толпы отдыхающих сновали у меня перед глазами сплошной разноцветной массой. Пора было уходить. Я заметила, что некоторые художники, закончив работу, собираются на пляже под скалой. Жарят на костре мидий, откупоривают бутылки с вином и пивом и, кажется, собираются здесь ночевать…

Свое новое жилище я нашла с трудом, а когда наконец открыла знакомую калитку, то увидела, что жизнь во дворе бьет ключом. Семейство из четырех человек оккупировало стол и за обе щеки уплетало жирных вяленых бычков, парочка молодоженов устроилась в гамаке под развесистой акацией, мужчины во главе с хозяином устроились на табуретах под фонарем и азартно играли в карты. Мария Григорьевна, как царица, восседала у порога в большом плетеном кресле. И двор, и дом, и сад, и сама дородная хозяйка – все было так не похоже на другой двор и другую хозяйку, там, в горах…

Я поздоровалась, но мне никто не ответил. Я быстро юркнула в свой сарайчик и растянулась на кровати, машинально пошарила под покрывалом, нащупывая деньги. Их не было. Я перетрусила все белье. Тщетно.