Сельский священник - Оноре Бальзак

Кто из людей с развитым умом или глубоко раненным сердцем, гуляя в лесу, не внимал его шуму? Неприметно возникает голос леса, ласковый или грозный, но чаще ласковый, чем грозный. Если доискиваться причин охватившего вас торжественного и простого, сладостного и таинственного чувства, то, пожалуй, их можно найти в возвышенном и безыскусном зрелище всех этих покорных своей участи созданий. Рано или поздно сердце ваше преисполнится потрясающим ощущением вечности природы, и в глубоком волнении вы обратите свою мысль к богу. Так и Вероника в безмолвии горных вершин, в благоухании леса, в безмятежном спокойствии воздуха обрела, как сказала она вечером г-ну Бонне, уверенность в небесном милосердии. Она прозрела возможность мира более возвышенного, чем тот, в котором замкнулись ее грезы. Она испытала нечто похожее на счастье. Давно уже не знала она такого покоя. Было ли вызвано это чувство сходством, какое нашла она между окружавшими ее картинами и иссохшей пустыней своей души? Или она испытала радость при виде потрясенной природы, подумав, что и материя была наказана, хотя не совершила греха? Во всяком случае, она была глубоко взволнована. Колора и Шампион то и дело удивленно переглядывались, словно заметив, что она преобразилась у них на глазах. В каком-то месте обрывистые склоны пересохшего потока показались Веронике особенно суровыми. Внезапно она почувствовала страстное желание услышать шум воды, бурлящей в этом выжженном русле.

«Любить вечно!» — подумала она.

Устыдившись этих слов, словно произнесенных чьим-то голосом, она отважно пустила вскачь своего коня и, не слушая предупреждений проводников, помчалась к первой вершине Коррезских гор. Вероника одна поднялась на верхушку пика, называемого Живая скала, и остановилась, стараясь охватить глазом всю округу. Теперь, когда она услышала тайный голос множества моливших о жизни созданий, она почувствовала как бы внутренний толчок, побудивший ее посвятить великому делу всю свою непреклонную волю, которую она не раз проявляла, вызывая восхищение друзей. Она привязала коня к дереву, присела на обломок скалы и, блуждая взором по владениям мачехи-природы, почувствовала ту приливающую к сердцу материнскую любовь, какую испытала она, взглянув впервые на своего сына. Невольные размышления, очистив, по прекрасному выражению Вероники, ее душу, подготовили ее к высшему уроку, заложенному в этом зрелище, и она словно пробудилась от летаргического сна.

— Тогда я поняла, — сказала она священнику, — что души наши надо возделывать так же старательно, как землю.

Бледное ноябрьское солнце озаряло обширную панораму. С востока надвигались серые тучи, гонимые холодным ветром. Было около трех часов дня. Веронике понадобилось четыре часа, чтобы доехать сюда, но, как все люди, терзаемые глубоким и тайным горем, она не обращала внимания на внешние обстоятельства. В этот миг жизнь ее поистине слилась с могучим дыханием природы.

— Не оставайтесь здесь долго, сударыня, — произнес вдруг чей-то голос, заставивший ее вздрогнуть. — Не то вы не сможете вернуться. Вы находитесь далеко от жилья, а ночью по лесу не проедешь. Но это еще пустяки, здесь вас ждут опасности пострашнее: через несколько минут всю гору охватит смертельный холод; никто не знает его причины, но он убил уже не одного человека.

Госпожа Граслен увидела перед собой загорелое до черноты лицо со сверкающими, как угли, глазами. Вдоль щек свешивались густые пряди черных волос, а подбородок окаймляла густая борода веером. Человек почтительно приподнял огромную широкополую шляпу, какую носят крестьяне в центральной Франции, и обнажил облысевший, но великолепной формы лоб; подобный лоб иногда привлекает всеобщее внимание к просящему подаяния нищему. Вероника ничуть не испугалась. Она была в таком состоянии, когда в женщине умолкает мелкая осмотрительность, делающая ее пугливой.

— Как вы сюда попали? — спросила она.

— Мой дом тут недалеко, — ответил незнакомец.

— Что же вы делаете в этой пустыне? — удивилась Вероника.

— Живу.

— Но как и чем?

— Мне немного платят за то, что я присматриваю за этой частью леса. — Человек показал на склон горы, смотревший в противоположную сторону от монтеньякской равнины.

Тут г-жа Граслен заметила дуло его ружья и охотничью сумку. Если и были у нее какие-нибудь опасения, то теперь она окончательно успокоилась.

— Вы лесник?

— Нет, сударыня. Чтобы стать лесником, надо принести присягу, а чтобы присягать, надо пользоваться всеми гражданскими правами.

— Да кто же вы?

— Я Фаррабеш, — сказал человек, с глубоким смирением опустив глаза.

Госпожа Граслен, которой это имя ничего не говорило, посмотрела на человека и подметила в его очень добром лице черты скрытой жестокости: неровные зубы придавали его рту с ярко-красными губами выражение иронии и дерзкой отваги; в выступающих, обтянутых загорелой кожей скулах таилось что-то животное. Роста он был среднего, с могучими плечами, короткой толстой шеей, руками широкими и волосатыми, как у всех вспыльчивых людей, склонных злоупотреблять преимуществами своей грубой натуры. Последние слова этого человека к тому же говорили о тайне, которой его манера держаться, физиономия и весь облик придавали какой-то грозный смысл.

— Значит, вы у меня на службе? — ласково спросила Вероника.

— Так я имею честь говорить с госпожой Граслен? — воскликнул Фаррабеш.

— Да, друг мой, — ответила она.

Бросив на свою хозяйку испуганный взгляд, Фаррабеш скрылся с проворством дикого зверя. Вероника поспешно села на коня и двинулась навстречу своим слугам, которые начали не на шутку беспокоиться, зная о вредоносном холоде, царившем вечерами на Живой скале.

Колора предложил хозяйке спуститься по неглубокой лощинке, ведущей прямо в равнину. «Пожалуй, небезопасно, — сказал он, — возвращаться через горы, где едва заметные дороги часто перекрещиваются и где даже при всем знании этих мест можно заблудиться».

Спустившись в равнину, Вероника замедлила ход своего коня.

— Что это за Фаррабеш служит тут у вас? — спросила она у главного лесничего.

— Сударыня встретила его? — воскликнул Колора.

— Да, но он убежал от меня.

— Бедняга, он, верно, не знает, как добра сударыня.

— Да что он такое сделал?

— Как же, сударыня, ведь Фаррабеш — убийца, — простодушно ответил Шампион.

— Значит, его помиловали? — дрогнувшим голосом спросила Вероника.

— Нет, сударыня, — возразил Колора, — Фаррабеша судил суд присяжных и приговорил его к десяти годам каторжных работ. Он отбыл половину своего срока, а потом был помилован и в 1827 году вернулся с каторги. Он обязан жизнью господину кюре, который уговорил его сдаться властям. А не то его приговорили бы к смертной казни заочно и все равно рано или поздно захватили бы. А тогда бы дело добром не кончилось. Господин Бонне отправился к нему совсем один, а ведь Фаррабеш мог убить его. Никто не знает, о чем они говорили. Они провели вместе два дня, а на третий день господин кюре привел Фаррабеша в Тюль, и там он сдался. Господин кюре нашел хорошего адвоката и рассказал ему про Фаррабеша. Фаррабеш отделался десятью годами каторжных работ, и господин кюре навещал его в тюрьме. И что бы вы думали, этот парень, наводивший ужас на всю округу, стал кротким, как овечка, и спокойно дал увезти себя на каторгу. А когда он вернулся, то поселился здесь, под покровительством господина кюре; выше господина кюре для него никого нет, каждое воскресенье и по всем праздничным дням он ходит к литургии и к мессе. И хотя у него есть свое место рядом со всеми, он всегда стоит один, у стены. А когда причащается, то в алтаре тоже держится в сторонке.

— И этот человек убил другого человека?

— Если бы одного! — сказал Колора. — Он убил многих. И все же он хороший человек.

— Возможно ли это? — воскликнула пораженная Вероника, уронив поводья на шею лошади.

— Видите ли, сударыня, — охотно отозвался лесничий, которому не терпелось рассказать эту историю, — сначала Фаррабеш, возможно, был и прав. Он последний в семье Фаррабешей — старинный род Коррезы, что и говорить! Его старший брат, капитан Фаррабеш, погиб десять лет назад в Италии, всего двадцати двух лет от роду. Это ли не беда? А парень какой был! Умный, грамотный, так и ждали, что будет генералом. Вся семья убивалась, да и было по ком! Я в те времена служил императору и много слышал о его гибели. О! Капитан Фаррабеш пал смертью героя, он спас армию и маленького капрала[23]. Я служил тогда под началом генерала Штейнгеля, немца, вернее, эльзасца — знаменитый генерал, но недальновидный, из-за этого-то он и погиб вскоре после капитана Фаррабеша. Младшему в семье, то есть этому самому Фаррабешу, было лет шесть, когда он узнал о смерти своего старшего брата. Второй брат тоже служил в армии, но как солдат. Он был сержантом первого полка гвардии — славный пост — и погиб в битве под Аустерлицем, где, доложу я вам, сударыня, мы маневрировали, словно на параде в Тюильри... Я тоже был там! О! Мне повезло, — не получил ни царапины. И вот наш Фаррабеш хоть и был храбрецом, забрал себе в голову, что не пойдет в солдаты. И то сказать, армия не шла на пользу этому семейству. Когда в 1811 году его вызвал супрефект, он спрятался в лесу, стал ослушником, так, что ли, их тогда называли. В ту пору связался он с шайкой поджаривателей; уж не знаю, по доброй воле или заставили его, но так или иначе, а он поджаривал! Сами понимаете, кроме господина кюре, никто не знает, что он проделывал вместе с этими, мягко говоря, собаками! Он частенько сражался против жандармов и даже против солдат. В общем, набралось семь стычек...