Внук Персея. Сын хромого Алкея - Генри Олди

– Медия – мать Ликимния. Моего сводного брата.

– Ты читаешь ее мысли?

– Я знаю язык жестов. Ликимний еще маленький. Он все выболтал матери. Они уехали в полночь, мои братья. Колесницы ждали внизу, под холмом. Медия пыталась остановить сына, и не сумела. Она клялась ничего не говорить моему отцу и матери. Да она и не смогла бы! Отец спал с ней, но он никогда не понимал ее… Ликимний просчитался. Он не взял с Медии клятвы молчать передо мной.

– Сколько лет Ликимнию? – глупо спрашивает Амфитрион.

– Зимой будет одиннадцать, – рыдает Алкмена. – Если доживет…

Амфитрион не понимает. Ну, уехали. Ну, ночью. Молодые забавы. Он кажется себе пожившим, опытным мужем. Сейчас он утешит Алкмену, и все устроится.

– Они уехали сражаться! – кричит Алкмена ему в ухо.

– С кем?

– С сыновьями Птерелая!

…так надо, мама. Они прислали нам вызов. Да, прямо с Тафоса. Да, в Микены. Они плюют нам в лицо. Насмехаются. Считают прахом, ничтожествами. Если мы откажемся – это будет вечный позор. Отцы могут ссориться или мириться. На то они и отцы. Но мы, сыновья, обязаны помнить про свою честь. Вот увидишь, отец обрадуется. Мы вернемся с победой, и он возликует. Жди, мама. Мы условились о встрече в Элиде, на западном побережье. Там, где река Миния впадает в море, есть укромное местечко. Говорят, вода в реке очень вонючая…

– Почему ты не сообщила о побеге отцу?

– Отец страшен в гневе. Я боюсь. Он поднимет в погоню целый отряд. Если кто‑то не уступит ему дорогу… Догони моих братьев! Верни их!

Она права, мелькает в голове Амфитриона. Если ванакт с отрядом кинется вдогон – это война. Правители соседних земель, не разобравшись, примут погоню за вторжение. А дядя не даст им разобраться. Гнев опьянит ванакта… Неужели – ловушка? Глупых, отважных Электрионидов в условленном месте будет ждать ладья – и полсотни телебоев. Опытных, умелых бойцов. Птерелай намерен предъявить Микенам требования? Или все‑таки вызов? В любом случае дураков надо перехватить раньше, чем они вляпаются в беду…

– Тритон! – приказывает кто‑то.

Это я, догадывается сын Алкея. Это я приказываю.

– Запрягай колесницу, Тритон. Мы выезжаем.

– И дубину, – соглашается Тритон. – Я возьму дубину, да.

5

– Хаа‑ай, гроза над морем…

Грохот колес. Фырканье лошадей.

Серые ребра скал обросли мхом. Русла мелких рек пересохли. Жухлая трава. Дикие оливы. Можжевельник. Тропа вьется, исчезает в нагромождении камней. Змеи спешат отползти на обочину. Удача благоволит не ко всем. Бьют копыта, давят. Корчатся в пыли ужи и гадюки. В небе – крик ястреба. В лощинах – мирт. По склонам – розмарин. От запаха кружится голова.

Арголида заканчивается. Скоро начнется Аркадия.

Жаждущая сменится Медвежьей[47].

– Хаа‑ай, Тифон стоглавый…

Ельники шарахаются назад, за спину. Уступают место дубовым рощам. В кустах мелькают лани. Или это пятна солнца? Тропа ползет вверх, к облакам. Перевал. Храм Артемиды; кипарисовая статуя богини. Тут удается сменить лошадей. Хвала тебе, Лучница! Ты не любишь охотников. Может быть, ты любишь колесничих? Свежие кони идут бодрее. Взору открываются истоки Инаха. Река мутная, пенится. На кручах растут дикие груши. Дальше – Бесплодное поле. Стекая с гор, паводок всякий раз грозит превратить эту равнину в болото. К счастью, воду поглощает глубокая расщелина. Дважды к счастью, время дождей наступит нескоро.

Лошади рысят по сухому. Мотают головами.

Нет, говорят жрецы в храме. Нет, говорит рыбак в поселке. Нет, мотает головой бродяга, обитатель Бесплодного поля. Мы не видели других колесниц. Мы не видели отряда молодых, сердитых людей. Здесь никто не проезжал, кроме вас двоих.

«Врут, – бурчит Тритон. – Брешут, собаки…»

Тритон – тень. Тритон – бок‑о‑бок. Сопит, бранится; не знает усталости. Жаль, нельзя доверить тирренцу вожжи. На море ему цены нет. И на суше, если идти пешком. Но скачка – дурной жребий Тритона. Опрокинет колесницу, напугает лошадей. Слишком много силы. Слишком мало ума. Ничего. Сами справимся.

На колеснице с Тритоном тесно. В пути с Тритоном надежно.

– Хаа‑ай, бушует Тартар…

Ягнячий ключ. Прямо у большой дороги. Дальше – святилище Деметры. Еще двенадцать стадий – и Птолис. Стены низкие, зубцы обгрызены ветром. Бери – не хочу. У подножия крепости вьется Змей – подлая, хитрая речушка. Сунься, не зная броду – разобьет о валуны. В узком месте птолейцы навели мост. У въезда горят костры. Кипит в котлах похлебка: мясная, с горохом. Серебряной пряжки хватает и на еду, и на проезд. Еще лепешек в дорогу дали. Круг сушеных смокв. Связку лука.

Нет, говорит пастух у ключа. Нет, говорит жрица Деметры. Нет, разводит руками караул близ моста. Отряд вооруженных парней? Хорошо одетых? Не видели. Если б видели, мы бы сказали.

«Дураки, – ругается Тритон. – Скрывают, да…»

Одолевают скверные мысли. Что, если Электриониды не рискнули ехать напрямик? Что, если сразу взяли на север? От Микен к Коринфу? Через горбатый перевал Трет, и дальше, вдоль побережья Крисейского залива, по краю благодатной Ахайи – на запад, к границе с Элидой… Так дольше. Так – хуже дороги. Осыпи, щебень; гонка над крутым обрывом. Надо быть дураком, чтобы спешить этими путями. «Дураки…» – напоминает Тритон.

И мы возьмем северней. На Орхомен.

Опять – храм Артемиды. Славься, Чествуемая гимнами! Во второй раз ты позволяешь путнику сменить лошадей. Ближе к Орхоменской цитадели – кедр‑исполин. В дупле дерева – Артемида Кедровая. Аркадцы обожают строгую сестру Аполлона. Или лучше сказать – боятся? Рядом – курганы из камней. В честь павших воинов. Надо придержать упряжку. Надо вознести молитву Лучнице. Остатки вина из меха – жертва теням.

Все, пора в путь.

– Зевс‑Кронид язвит дракона…

Колеса грохочут по краю оврага. Иначе не проехать. Овраг – граница между Орхоменом и Трахейской горой. Обогнув город, путники задерживаются у Тенейского родника. Наполняют мех; дав лошадям остыть, поят их. Становятся на ночлег. Если бы могли, скакали бы и в темноте.

Жаль, не могут.

Снится дед. Не Персей – Пелопс. Дедова колесница могла идти по воде. Дедовы кони бежали по волнам. Посейдон щедро вознаградил своего любовника. Будь у Амфитриона такая колесница, разве стал бы он ехать длинным путем? Ринулся бы к Крисейскому заливу, и по хлябям, топча пену гребней – к элейскому берегу…

«Я умер, – напоминает дед Пелопс. Багровое лицо отливает мертвенной синевой. Усмешка кривит рот. – Моя колесница стоит на крыше храма. А ты – проклятый…»