Антарктическая одиссея. Северная партия экспедиции Р. Скотта - Реймонд Пристли

Несколько дней спустя мы с Левиком отправились посмотреть на такой участок чистой воды, замеченный недалеко от мыса, и впервые поняли, что наши санные походы находятся под угрозой. На полпути до окончания мыса дорогу нам преградила полоса воды со снежурой[54], где на волнах покачивались небольшие льдины и айсберги. Если такие разводья встречаются и дальше на запад, то прощай санные экспедиции, по крайней мере в ближайшее время. Было настолько холодно, что вскоре после разрыва льда вода покрылась мешаниной из ледяных кристаллов. Они не дали бы нам пересечь водное пространство на легкой лодке, но и саням здесь, конечно, не пройти. Мы бы попали, фигурально выражаясь, между двух огней и были вынуждены остановиться. Но не исключено, что разводья открываются и затягиваются в зависимости от местных условий, возможно даже, что на этот процесс влияет специфический рельеф мыса Адэр, и тогда на севере и на западе может быть такая же обстановка, какую застала на участке морского льда от мыса Баттер до бухты Рилиф Северная партия экспедиции Шеклтона. Борхгревинк, к сожалению, не оставил никаких записей, из которых явствовало бы, сталкивалась ли с подобной ситуацией экспедиция на «Южном кресте». А нам так важно было это знать! Никого из нас почему-то не прельщала перспектива утонуть в море и стать печальным примером неосторожности в назидание другим мореплавателям.

Вскоре, однако, все сомнения отпали. Проснувшись утром пятнадцатого, мы почувствовали, что с востока-юго-востока задул ветер. В течение дня он усилился, а к вечеру достиг ураганной силы. Почти все выходы к метеорологической будке и обратно пришлось совершать на четвереньках, но и в этой позе невозможно было обойтись без помощи леера, хотя он мало ускорял продвижение. Это было не легче, чем травить брасы[55] на «Терра-Нове». На судне выпадали такие моменты, когда казалось, что тянешь из последних сил. Так было, например, когда мы однажды долго, но без малейшего успеха, выбирали подветренные брасы, пока не выяснилось, что вахтенный забыл отдать наветренные.

Особенно трудно было пробираться вдоль стены дома, где ветер всегда бушевал с особой яростью. А тут еще под ногами санные полозья, которые никто и не думал убирать до прекращения ветра. Я дважды ударился о них ногой, а ведь этого во всяком случае можно было избежать. Дикасон во время шестичасового дежурства потерял электрический фонарь, а так как другие имевшиеся фонари, слюдяной например, в бурную погоду не годились, мы впервые за все время признали себя побежденными и отказались от наблюдений, требовавших света. Да и, говоря по чести, многие приборы, словно в предвидении этой последней катастрофы, вышли из строя еще в начале дня. Дверца метеорологической будки отказалась закрываться, мы поставили на нее крючок, но ветер его немедленно вырвал, и я начал опасаться, как бы мы вообще не лишились термографа.

Трудно отобразить на бумаге силу ветра. Во всяком случае я, наверное только находясь около метеорологических приборов, понял, что такое настоящий ураган. Даже когда я пишу эти строки, у меня при одном воспоминании о нем перехватывает дыхание, каково же было дышать на этом ветру! Камни маленькими пулями летали по пляжу, и хижина, несмотря на все подпорки, сотрясалась и стонала, словно живое существо. В наш домашний быт некое разнообразие вносили лавины вещей, то и дело сходившие со стен и полок, и ночью мука просыпалась в масло, а сухари попадали в шпинат. Температура в комнате весь день колебалась между 20 и 10° [между -6,7°C и -12,2°C]; замерзли чернила в автоматической ручке и вода в ведрах, а простая железная ручка, которой я делал записи в дневнике, больно пощипывала пальцы. В этот день была моя очередь мыться, но в кухне кончилась вода, а так как принести лед в такую погоду не представлялось возможным, пришлось мне пожертвовать предусмотрительно сделанным банным запасом.

Когда я дошел в дневнике до 15-го, мне показалось, что буря ослабевает и вскоре прекратится совсем. Она действительно близилась к концу, это было видно из того, что периоды затиший увеличивались, но порывы ветра, став более редкими, набрали больше силы. От 23 часов до 23.30 они были всесокрушающими. Наверное, именно в течение этого получаса, в кульминационный период, ураган нанес зимовке главный ущерб. Хижина раскачивалась и скрипела так сильно, что мы опасались за ее судьбу, а в комнате, несмотря на раскаленную докрасна печь, быстро холодало. Мороз начал пробирать нас даже в спальных мешках из гагачьего пуха. И неудивительно – ветер гулял по комнате. Любопытно, что из-за изменений силы ветра давление в хижине то повышалось, то падало, перо барографа[56] колебалось вслед за этими изменениями и вместо прямой вычерчивало зигзаг шириною от двух до трех десятых дюйма. Скачки давления причиняли невыносимую боль барабанным перепонкам.

Утром всюду виднелись следы необычайной ярости пронесшейся над мысом бури. С хижины Борхгревинка, превращенной нами в склад, сорвало крышу. Соединенные треугольником деревянные балки, каждая размером три дюйма на шесть [7,62х15,24 см] при длине 12 футов [3,66 м], которые мы смогли поднять только общими усилиями всей партии, ветер сорвал и отнес на 30-40 ярдов [27,5-36,6 м]. Внутри склад имел такой вид, словно ураган хозяйничал там всю ночь.

Счастье еще, что на складе хранились такие вещи, которые не могли сильно пострадать, и наши потери были незначительными. Но чтобы читатель представил себе, какой на складе воцарился хаос, достаточно сказать, что даже мои тяжеленные ящики с геологическими образцами оказались опрокинутыми.

С наветренной стороны нашего жилого дома стенки ящиков были вдавлены внутрь, вокруг валялось множество консервных банок, но они, по счастью, почти все остались целы и невредимы. Два двенадцатифунтовых [5,4 кг] брикета топлива, которые Браунинг уронил, заворачивая за угол дома, ветер отнес на подветренную сторону, а один из флагштоков Борхгревинка, могучий столб высотой 15 футов [4,6 м] и 5 дюймов [12,7 см] в диаметре, буря носила взад и вперед, пока тот не зацепился за леер, натянутый между обеими хижинами. Нам необычайно повезло, что никто не был ранен, хотя во время бури по воздуху, должно быть, носились десятки предметов. Не говоря уже об опустошенных ящиках и бесчисленных банках, весь берег был усеян обломками.

Метеорологическая служба понесла значительно более серьезные потери. Кроме легко заменимых гелиографа[57] и флюгера, камень угодил точно в актинометр[58], находившийся, по-моему, в затишке, проделал две аккуратные дырочки во внешнем вакуумном шарике и отбил кусочек от зачерненного шарика внутри. Камень двигался, очевидно, с огромной скоростью – на уцелевшем стекле почти не было трещин. Что же касается минимального термометра, то он, боюсь, во время метели был ненадежен из-за сильной вибрации будки. Во всяком случае при снятии показаний он неизменно показывал около минус 120° [-84,4°C].

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});