Подонок. Я тебе объявляю войну! (СИ) - Шолохова Елена

— Не успел… — бормочет сконфуженно. — А Стас? Что с ним?

— Пойди да посмотри, — отрезаю я и, не удержавшись, добавляю: — А где группу поддержки потерял?

Милош на это ничего не отвечает. Меня так и тянет съязвить ещё, но тут к остановке подъезжает скорая помощь. Я подбегаю к ним, машу, указываю рукой в сторону гаражей. Врач и медбрат выходят из машины и быстро следуют за мной. Милош прибивается ко мне и возбужденно шепчет:

— Это Стасу скорая? Вы что там с ним сделали?

Я молчу.

— Ты совсем без башни?

Я на миг останавливаюсь, разворачиваюсь к нему, полыхая возмущением.

— Ну, знаешь! — выпаливаю я. Но оглянувшись на медиков, выдыхаю и иду дальше. И на ходу шепчу ему:

— Это я без башни? А вы, значит, нормальные? Смолин нормальный? Вы напали на меня вчетвером!

— Да кто на тебя нападал? Что ты гонишь? Нам только твой телефон нужен был. Никто бы тебе ничего не сделал. Стас и пальцем бы тебя не тронул. И не собрался…

— Угу, конечно. Вы гнались за мной вчетвером в такую даль, чтобы ничего не сделать.

— Долго еще? — окликает меня врач.

— Нет, всё, пришли… вон он…

Я останавливаюсь в проходе. Они уже сами, без меня, подбегают к Смолину, который так и лежит на земле.

Милош тоже делает несколько шагов к нему, затем оглядывается на меня с выражением ужаса.

— Дальше ты уже сам… тут… а мне надо идти.

Пока врач, присев на корточки, осматривает Смолина, я ухожу. Мне, конечно, и правда надо к маме успеть, но и, если честно, находиться там, видеть Стаса, так страшно избитым — просто невыносимо…

***

Возвращаюсь от мамы уже вечером. А перед глазами так и стоит разбитое в кровь лицо Смолина. И так тяжко на душе, будто мне на шею огромный камень повесили. Будто это не его, а меня держали на коленях.

Господи, я не хотела, чтобы вот так всё вышло!

Он сам виноват. Не надо было меня шантажировать, не надо было гнаться за мной, твержу себе, но не помогает.

А если они его покалечили? Если у него теперь будут серьезные проблемы со здоровьем? Я же себе этого не прощу…

В половине одиннадцатого ко мне заявляется Дэн. Я уже собираюсь спать и дальше прихожей его не пропускаю. Да и, говоря по правде, мне не очень-то хочется сейчас с ним разговаривать.

Дэну, наоборот, на ночь глядя приспичило выяснить отношения.

— Жень, что это сегодня было? Что это за хрен? Почему он за тобой гнался? И с чего вдруг ты включила Мать Терезу?

— Мать Тереза была садисткой, Дэн.

— Да пофиг, кем она там была, — тут же раздражается он. — Не переводи стрелки. Я узнал его, точнее его Порше. Это ж он был, тот самый поц, который тогда тебя довез, да? Мы когда с пацанами вышли, смотрим — а там эта его пижонская тачила. Тюнинг ей небольшой заодно сделали… Так ты не ответила, почему он за тобой гнался?

Так хочется просто выпроводить Дэна к черту, но проще всего винить его. А он ведь, если на то пошло, он меня защищал, как умеет, как привык. По моей просьбе.

— Жень, так что? Мы с пацанами сегодня за тебя вписались. Вместо благодарности ты кинулась его жалеть. При мне, при пацанах. Ты в каком свете опять меня выставила? — заводится Дэн. — Я могу хотя бы знать, что у тебя с этим чуваком происходит? Почему он то подвозит тебя, то гонится за тобой?

Скажу ему про Сонино видео, придется выкладывать и остальное. Представляю, как ему понравится мой рассказ про то, что у психа есть моя полуголая фотка, про то, что я ночевала у него дома, про злосчастную вечеринку. И пусть всё это было не по моей воле — для Дэна эти нюансы вообще значения не имеют.

Нет уж. Лучше и впрямь перевести стрелки, как он говорит.

— Это ты мне скажи, зачем ты его так зверски избил? Зачем понадобилось унижать его? Ставить на колени?

— Зачем? Ты серьезно? Я так-то вписался за тебя, свою девушку…

— Да не прикрывайся ты мной, Дэн. Ты специально его унизил. Тебе просто захотелось доказать, что ты круче. А теперь подумай, что с тобой и мальчишками будет, если об этом узнает его отец. Чтобы ты лучше понял ситуацию, отец его — второй человек после губернатора, — повторяю я слова Полины. — И в гимназии его боятся практически все.

— Хочешь сказать, что этот мажорик побежит теперь еще и папочке своему плакаться… жаловаться, как обидели его, бедненького… надрали ему задницу… — Дэн глумливо посмеивается, но я вижу, как напрягается его лицо, как в глазах проступает тревога. Да и смех под конец звучит натужно.

— Я хочу сказать, что его отец засадит вас как нечего делать за своего сына. А, может, еще и похлеще что придумает. Кто их знает. И тогда будет всем не до смеха.

— Но он первый вообще-то начал! — оправдывается Дэн. — Я что, должен был стоять и терпеть, когда этот утырок меня ударил?

— Да, первый. Но ты тоже не лекции ему читать ведь собрался. Он просто опередил. Но главное, я же просила тебя остановиться!

— А нефиг ему было к тебе лезть! Сам напросился… — злится Дэн.

С минуту он еще возмущается, но, когда я прошу его уйти, ссылаясь на поздний час, он быстро скисает.

— Ладно, пошел я.

Дэн выходит в подъезд, но сразу оборачивается и спрашивает с явным беспокойством:

— Думаешь, он реально подтянет своего папашку?

— Не знаю.

***

Все выходные я до вечера торчу у мамы. У нее и уроки на понедельник делаю, благо в ее палате есть и стол, и кресла, и бесплатный вай-фай. Персонал тут такой милый и заботливый — приносят полдник на нас обеих.

Я так соскучилась по общению с мамой. На неделе ведь забегала вечерами уже, буквально на пять минут.

Речь ее по-прежнему неразборчивая, но я давно научилась понимать маму по жестам, по взгляду, по мимике, по интонации. Она волнуется, остались ли у нас деньги. Я успокаиваю ее: да, остались. Я ведь совсем мало трачу. Переживает, как питаюсь. Я заверяю, что отлично. Спрашивает, нравится ли мне в гимназии. И я с бодрым видом вру, что очень. Рассказываю ей про математика, мол, он от меня в восторге, передаю приветы от коллег. Она радуется.

Домой от мамы приезжаю около восьми. Уже подхожу к подъезду, как меня окликает Дэн. Он сидит с соседскими парнями за столиком в кустах.

Я останавливаюсь, жду, когда он подбежит.

— Привет, ты откуда, — целует меня по-хозяйски в щеку.

— От мамы.

— Ну что, как там… ничего не слышно?

— Ты о чем?

— Ну про того мажора… ты ж говорила, у него батя там какой-то важный перец… мстить будет…

— Я просто предположила.

— А-а… Значит, всё спокойно пока? Ну ладно… А ты что делать будешь? Может, зайду к тебе? Кино посмотрим?

— Нет, не хочу. И вообще я скоро спать лягу. Мне вставать очень рано.

— Слушай, Женька, послала бы ты эту гимназию нахрен…

— Эй, Дэн, ты там скоро? — зовут его из кустов.

— Ну ладно, Жень, потом тогда договорим. Видишь, без меня там никак… — самодовольно хмыкнув, говорит он. Быстро наклоняется ко мне, по-хозяйски целует в щеку и убегает обратно. А я захожу в подъезд.

На самом деле я тоже все время думаю про Смолина. Как он, что с ним? Сильно ли пострадал? И, главное, спросить не у кого…

***

А в понедельник вся гимназия только и говорит о том, что Смолина жутко избили. Что его отец уже с утра примчался в гимназию, орал на кого-то, метал громы и молнии, кого-то допрашивал… На крыльце, в фойе, в гардеробе, везде обсуждают эту новость.

Захожу в нашу аудиторию — у нас то же самое.

— Мы вчера с Соней ходили к Стасу в больницу. Это что-то невообразимое… — всхлипывает Яна. — Смотреть больно! При нем еще кое-как держались, потом вышли в коридор и обе рыдали… Что за мрази такое с ним сотворили!

— А что, неизвестно кто это сделал? — спрашивает Алла.

— Стас сказал, что это просто какие-то неизвестные ублюдки… гопота какая-то… Что там Стас забыл в той подворотне? Не пойму. И Соня не знает. А! Они же еще и машину ему испоганили. Ножом или гвоздем, не знаю… маты понацарапали… колеса пробили… Виктор Сергеевич при нас кому-то звонил, так страшно орал… ну, чтоб их нашли… гопников этих. Ох, я им не завидую, если, конечно, их найдут…