Хмурый Вангур - Олег Коряков

— Нет, Василий, поезжай. Все-таки отец. Он, конечно, худо сделал, но ведь ты понимаешь, старый он человек, темный… Поезжай. И вот им помочь надо. — Кузьминых кивнул на молодых геологов. — Поезжай.

Василий внимательно посмотрел в глаза профессору, будто сверяя сказанное с невысказанным.

— Ладно, Лексей Архипыч. Ты хороший человек, светлый. Сака ёмас… Поеду.

Профессор стоял около базы до тех пор, пока упряжки не скрылись в тайге. Они скрылись, и Алексей Архипович, склонив тяжелую голову вперед и чуть набок, будто вглядываясь в следы на снегу и прислушиваясь к чему-то, побрел к дому. Только сейчас он разрешил себе полностью ощутить, как устало его большое тело и как густой, стареющей кровью наливается затылок. Очень захотелось лечь и ни о чем не думать — отдохнуть.

Он вошел в комнату и уже начал примеряться к лавке, на которой недавно лежал Юра, но почему-то оглянулся на радиста. Тот смотрел на него, и в ясных, чистых глазах паренька перемешались удивление, страх и растерянность. Глаза его стали такими, когда вернулись Пушкарев и Юра. Глаза эти спрашивали о чем-то большом и очень важном.

— Что, Волчков?

— Да ничего… Так…

Кузьминых сел, широко расставив колени и положив ладони на них. В висках сильно токало. Радист продолжал смотреть на него все тем же вопросительным и просящим взглядом.

— Ничего, — устало сказал профессор, — разберемся… Разберемся, Волчков! — повторил он уже другим гоном.

И, хотя Ваня не совсем понял профессора, что-то в интонации его голоса, в косом, из-под косматых бровей взгляде, хитроватом и по-стариковски мудром, должно быть, утешило паренька и подбодрило.

— Алексей Архипович, подушку надо? — встрепенулся он. — У меня есть, я дам.

— Подушку?.. Эх, была не была… займусь-ка я вангурским песочком. — Опираясь ладонями в колени, Кузьминых встал и шагнул к столу. — Давай садись сюда, помощником будешь.

Глава пятнадцатая

1

Оконце в избе Михаила Курикова пропускало мало света, и в углах таился густой сумрак. Было душно, и пахло кислым. Сидя на лежанке, застланной оленьей шкурой, хозяин юрты и Николай Плетнев ели вареную оленину. Они брали мясо прямо руками. На заросшем лице Николая тускло лоснился жир. Волосы на голове свалялись в жесткий и грязный войлок.

Николай взял флягу и опрокинул в кружку:

— Ну, Куриков, по последней… Спасибо тебе, хорошо меня принял. Пей.

Оба захмелели. Хотя половину фляги они распили еще при встрече, оставшегося спирта хватило, чтобы вновь затуманить, закружить хмелем головы.

— Возьми фляжку. — Николай подвинул ее старику. — На память. Дарю. Хорошая фляжка.

— Хорошая, — одобрил старик. — Возьму, спасибо.

— И помни наш уговор: я сюда пришел не сразу за тобой, а позднее. Через много дней пришел. Заблудился, случайно наткнулся на юрту.

Куриков согласно покивал:

— Хорошо, хорошо… Только как говорить будешь? Моя юрта — на восход, ученая база — на закат. Почему ходил на восход, не ходил на закат?

— Компас потерял. Без компаса нашему брату заблудиться недолго. Понял?

— Понял, понял. Я все понял. Не мое сердце будет мало-мало больно — твое сердце. Не я убежал. Я начальнику говорил — ты не говорил.

Николай разозлился:

— Разболтался, старый!.. Я, брат, тоже говорил. И не раз. Что я, не видел, что ли, чем это может кончиться? Мне пока жизнь дорога… Да… А диссертацию я и без того сделаю. Так?

— Так, так.

— «Так, так»! Что ты, темная душа, понимаешь?.. Ну ладно, не обижайся, не сердись. Лыжи дашь?

— Лыжи можно. И олени можно. Проводить можно.

— Нет, нет, я один. На лыжах. Хотя… ведь компаса-то у меня нет… Немножко надо проводить.

— Можно… Бабы нет, сына нет… Хорошая фляжка… Пойдем — песни тебе буду петь… хорошие песни. Можно…

Бормоча, старик прислонил свою маленькую темную голову с растрепанными косицами к столу и заснул.

«Как бы во хмелю когда-нибудь не проболтался, — с тревогой подумал Николай. — Хотя кому он проболтается? Своему брату манси? И когда? Когда отряд будет уже далеко отсюда».

А вое же на душе было очень неспокойно. Николай болтнул флягу над ухом, вылил остатки спирта в кружку и выпил.

Не забыть бы выбросить компас. И патроны. Отдать старику, и все будет хорошо. Все будет хорошо.

Но как же скребет душу это чертово беспокойство о себе, о будущем… и о товарищах! Вышли они из урмана? Едва ли. Но надо быть готовым и к этому. Не вышли? Жаль ребят, но, собственно, в этом виноват не он. Что он мог сделать?.. Кузьминых, конечно, организовал поиски. Надо побыстрее двигаться. И так уже больше чем надо задержала здесь его трусость. Трусость, Николай, трусость! Себе-то ты можешь признаться… Ведь когда-то все равно надо же держать ответ. Раньше ли, позже ли — надо. И не откладывай его. Этому нужно идти навстречу.

Николай встал и потряс Курикова:

— Вставай. Идти надо.

Старик вскочил, ошалело поморгал, торопливо пригладил волосы.

— Мало-мало поспал. Крепкая водка.

Николай усмехнулся:

— Я тебе из Ивделя еще пришлю. Только уговор помни. Понял? Вот патронов еще оставлю.

Николай взял рюкзак и начал доставать патроны, но старик вдруг замахал руками:

— Тихо. Слушать надо… Люди сюда бегут.

Николай сначала не сообразил, а потом, догадавшись, в чем дело, заметался по избе. Неужели за ним? Так скоро? Кто приехал? Кузьминых? Василий? Степан?.. Кто бы там ни был, спокойнее! Спокойнее, спокойнее, спокойнее. Может, просто какой-нибудь манси-охотник.

Скрипнули доски крыльца, дверь открылась, и в дверном проеме встала Наташа. Рюкзак выпал из рук Плетнева.

— Николай!

— Наташа?!

Нет… это послышалось: они замерли молча.

Неуверенно, робко, даже испуганно перенесла Наташа ногу через порог. Николай шагнул к ней, протянул руку:

— Здравствуйте, Наташенька!

Она машинально подала ему руки, спросила:

— Но как же это… как вы сюда попали?

— О, длинная история… и страшная.

Николай взглянул на ее запорошенное снегом, такое милое лицо, и вдруг ему захотелось упасть перед ней на колени, заплакать и рассказать правду. Это продолжалось лишь мгновение, как будто он взлетел в высокое чистое небо… но тут же увидел перед собой жуткую пропасть. Как! Ей… рассказать? Чтобы она вот тут же назвала его подлецом? Ударила? Растоптала?.. Николай с трудом перевел дыхание.

— Проходите, Наташа, садитесь вот сюда… Пушкарев и Петрищев… они вернулись?