Хмурый Вангур - Олег Коряков

Так шли дни. Вначале. Группа Пушкарева все не приходила, настроение портилось, и у Наташи опускались руки, занятия перестали клеиться. Она бродила по лесу, иногда с Василием, чаще одна, училась стрелять, изучала с Волчковым азбуку Морзе — все было неинтересно, скучно…

Широко распахнув дверь, Наташа вошла в комнату. Вместе с ней ворвалась заунывная песня Василия, уже не первый час сидевшего на крыльце, ворвалась — и умерла, прихлопнутая дверью. Не раздеваясь, Наташа села на скамейку возле стола, за которым работал Кузьминых. Она молчала, но пальцы ее барабанили по столу, и это, наверное, мешало профессору. Однако он не выразил особого недовольства, не заворчал на нее, а, продолжая рассматривать образец и записывая что-то, заговорил:

— Все нервничаем? Переживаем?.. А нервничаем напрасно. Во главе группы опытный человек. Пушкарев-то. Да и Куриков лесной волк. И там их не один, не двое — четверо. Четыре человека — это же ого-го!

Профессор оторвался от работы, поглядел на Наташу и, сняв очки, принялся их протирать.

— Снег пошел… — тихо сказала Наташа.

— Эка невидаль — снег! Вот по снежку и притопают. — Алексей Архипович встал и, потирая руки, словно они озябли, прошелся по комнате. — Не сегодня, так завтра. Очень приятно по снежку топать.

Нехорошо завыл в трубе ветер.

Профессор остановился у окна, отвернувшись от Наташи. В его глазах была сумрачная тревога.

Глава двенадцатая

1

Проклятые болота! Они выматывали вконец. Они заставляли выжимать из себя все, без остатка, силы, а сами не давали ничего — ни куска порядочной земли, ни доброго топлива, ни пищи.

В этот день — то был четвертый или пятый день их пути от Вангура — израсходовали последний патрон… На одинокой голой березе, стоявшей в стороне от опушки, сидел косач. Хороший, крупный косач. И совсем недалеко. Срываясь с кочек, проваливаясь в мутную ледяную жижу, Борис Никифорович подобрался поближе и вскинул ствол. Ствол дрожал и качался. Пушкарев опустил его: так стрелять нельзя. Последний патрон. Надо подождать, когда утихнет дрожь.

Ну, теперь можно… Нет, все-таки ствол дрожал, мушка прыгала. Стой же, чертова прыгалка, хоть на полсекунды замри!.. Замерла. Палец судорожно нажал на спусковой крючок. Грохот толкнул в плечо, и Пушкарев увидел, как птица, сорвавшись с ветки, тяжело и низко полетела прочь. Она отлетела метров на тридцать, не больше, и уселась на другое дерево. Ствол метнулся вслед за ней, палец давнул на второй спуск, курок цокнул… выстрела не было.

Его и не могло быть. В ярости отчаяния Борис размахнулся: сейчас ружье — в щепы!.. Одумался, только сплюнул горькую, тягучую слюну и повесил двустволку на сучок. Она качнулась и замерла.

Не оглядываясь на Юру, Пушкарев двинулся дальше.

Бродни с чавканьем вдавливались в припорошенную снегом болотную мокреть. Вдавлины темнели неровной цепочкой.

Идти они каждый день старались как можно дольше. Пока держали ноги. Спать все равно почти не приходилось: мокро и холодно. Но спать было надо, тело кричало об отдыхе, и с темнотой они останавливались на ночлег.

В болоте, как и в море, попадаются острова. Это очень приятная штука — остров в болоте. Просто счастье. Но и такое счастье в этот день не давалось им в руки. Торопливо проползли на запад сумерки, уже накатывалась ночь, а места, хоть чуточку похожего на сносное, для ночлега не было. Их окружали вода и болотный нюр — чахлые, заморенные сосенки, робко жавшиеся к моховым кочкам.

Пушкарев остановился и спустил рюкзак со спины.

— Все. Придется здесь…

— Что ж, в воду ложиться? Хоть немного бы посуше…

— Тебе, может, и кровать надо? — вдруг закричал Пушкарев. — Перину подать? Электрическую грелочку? — И, поняв, что кричит зря, от нервной слабости, засопел сердито и смущенно и тихо добавил: — Ничего, как-нибудь… Сосенок наломаем.

Сосенки были маленькие, тощие, и ломать и рубить их пришлось много. И никак не разжигался костер: все вокруг было мокрым. Спички гасли одна за другой, последние обрывки бумаги не помогли. Пушкарев дважды перелистал негнущимися пальцами журнал наблюдений и спрятал его: чистых листов уже не было. Посмотрел на спички — их оставалось совсем немного. В последнем коробке.

— Вот что… — начал он и запнулся, помолчал. — Дурака я свалял — ружье бросил. Надо бы ложе на растопку. А сейчас… Придется, брат, без костра. — Он решительно завернул спички в промасленную тряпицу и убрал в карман. — Еще ведь и морозы будут.

Юра смотрел на него, словно не понимая, о чем речь. Бестолково смотрел. Потом шагнул к своему рюкзаку и рывком вытащил гитару. Рука сама зачем-то, видимо просто по привычке, легла на струны.

— «В глухой и далекой тайге…» — с какой-то странной усмешкой речитативом выговорил Юра слова из песни и сразу же резко отдернул пальцы от струн. — Держи-ка. — Словно боясь, что Пушкарев откажется, он сильно ударил гитару о колено, она жалобно звякнула и переломилась. — Все равно, — сказал Юра, — отсырела…

Спали они в эту ночь по очереди: деревьев для нодьи не было, костер быстро прогорал. Дежуривший у огня отдавал верхнюю одежду тому, кто спал.

Проснувшись, Пушкарев увидел, что костер горит неярко, вяло. Юра сидел, скорчившись, и в глазах его были слезы. Острая жалость полоснула Пушкарева. Отодвинувшись в глубь палатки, он завозился, крякнул, покашлял. Помедлив, спросил:

— Как там жизнь под небом?

Юра отозвался глухо и невнятно. Помедлив еще, Пушкарев выбрался к костру. Повернувшись к нему спиной, Юра рубил ветки. Очень захотелось подойти к этому милому верзиле, обнять его и сказать… сказать что-то необыкновенное — возвышенное и вместе с тем простое, теплое. Но на ум не приходило, из горла не лезло ни одно такое слово.

Пушкарев сел у огня. Потом (зачем он это сделал, Борис Никифорович вряд ли сумел бы объяснить) из внутреннего нагрудного кармана вынул фотографию Наташи, долго смотрел на нее и сказал:

— Вот, брат…

Юра взглянул на портрет, на Пушкарева, все понял, в глазах его мелькнули и изумление, и радость, и еще что-то большое и светлое, как откровение. Юра тихо опустился рядом с суровым своим товарищем и промолвил только:

— Да… — и вздохнул.

2

Тревога на базе росла. Негаданно ранняя зима грозила бедой. Не дожидаясь, когда мороз скует болота, Кузьминых отправил к Вангуру людей с теплой одеждой и провиантом. Один из них вернулся, чтобы сообщить, что никого не встретили, но поиски продолжают. Посоветовавшись со стариками, профессор послал еще две небольшие партии в урман. Однако надежды на них было мало. Искать иголку в сене…