В долине лотосов - Гу Хуа

– Прежде всего желаем нашему самому любимому великому вождю, великому руководителю, великому командующему, великому кормчему, нашему самому, самому Красному солнцу безграничного долголетия! Безграничного долголетия! Желаем здоровья заместителю главнокомандующего Линю! Вечного здоровья! Вечного здоровья!

Когда Ван Цюшэ повторял: «Безграничного долголетия» или «Вечного здоровья», он поднимал красную книжку над головой и помахивал ею в такт восклицаниям. Научив людей этому обряду поклонения, он ужасно растрогался и прослезился. Ему казалось, что никто не может сравниться с ним в смелости, величии и силе. Словно монах, много лет занимавшийся самосовершенствованием и наконец достигший святости, он испытывал необыкновенное счастье и радость. Прикажи ему в этот момент подняться на гору, утыканную ножами, или погрузиться в огненное море, пригрози снести ему голову, выпустить всю кровь – он ни от чего бы не отказался. Вслед за обрядом он произнес пылкую речь, призвав бедняков и бедных середняков тут же соорудить в каждом доме «алтарь верности», водрузить на него красную книжку и ежедневно во всех производственных бригадах «утром испрашивать указания», а «вечером докладывать об исполнении». Тогда объединенная бригада Лотосов превратится в самый блестящий и самый красный революционный университет. Эта речь совершенно доконала Ли Маньгэна, который продолжал держать «славный облик»: руки у него болели, ноги затекли, но он не смел шевельнуться, потому что о верности вождю судят по конкретным действиям.

Не прошло и нескольких дней, как ревком народной коммуны доложил уездному ревкому о замечательной инициативе Ван Цюшэ по пропаганде своего путешествия на север. Работники уездного ревкома обладали тонким политическим чутьем и сразу сообразили, что это новое проявление великой пролетарской культурной революции и что не желающий поддержать его совершит крупную ошибку. В результате уездный ревком объявил Ван Цюшэ живым примером, у которого нужно учиться, и первым делом пригласил его прочесть лекцию об «утренних указаниях» и «вечерних докладах» для ревкомовского аппарата. Потом Вану дали джип, оснащенный громкоговорителем, и он начал выступать во всех уголках уезда, делясь своим богатейшим опытом. В одно мгновение он превратился в знаменитую личность, известную даже женщинам и детям, совсем зазнался, забыл о том, что с культурой и политическим кругозором у него слабовато, и переоценил свои возможности. Когда он, словно попугай, бубнил на собраниях о необходимости критики каппутистов [29], он задел бывшего секретаря укома Ян Миньгао и его племянницу Ли Госян, которые в то время оказались не у дел… Этот ход сыграл пагубную роль в последующей политической карьере хозяина Висячей башни.

Тут автор должен заявить, что описанные выше современные суеверия, чуть ли не религиозные обряды, появившиеся на великой китайской земле, были порождением истории, пережитками тысячелетней феодальной темноты. В них нельзя винить какого-либо одного революционного вождя, как нельзя судить о своеобразных исторических условиях с позиции высоких абстракций. Необходимо углубленное, тщательное, объективное выявление корней болезни и ее лечение. Что же касается того, когда и где именно выражались современные суеверия, то вряд ли это так важно. Выступления секретаря партбюро Ван Цюшэ – всего лишь крохотный пример, наподобие чешуйки или коготочка.

Глава 3. В пьяном угаре

«Солдат с севера» Гу Яньшань постепенно стал известным в селе пьяницей. И все из-за того, что рабочая группа, стремясь выяснить причины его преступного отношения к государственному рису и доказать любовную связь Гу Яньшаня с Ху Юйинь, испросила согласие соответствующих инстанций и подвергла его осмотру в уездной больнице. Это ничем не отличалось от пытки. Много лет назад Гу Яньшань страстно мечтал создать семью, насладиться ни с чем не сравнимой радостью – у него это не получилось, но это было его личным, собственным горем. А тут в светлой комнате, как будто собравшей солнечные лучи со всего света, где даже глаза хотелось закрыть, его заставили раздеться догола и продемонстрировать всем свой позор! Целая группа людей в белых халатах и марлевых повязках (потом он узнал, что тут были и практиканты из медицинского училища), наклонившись над ним, щупали, мяли его, многозначительно переглядывались, а он лежал перед ними, как выхолощенный жеребец, и мелко дрожал, покрываясь гусиной кожей. Наконец он закрыл глаза, словно потерял сознание, но на самом деле все слышал, только в голове у него была тоскливая пустота. Такую же пустоту он ощутил много лет назад, когда был ранен в бою; по ногам у него текла кровь, ватные брюки намокли. Он уже думал, что умирает и не увидит скорой победы своей освобожденной земли. Но тогда он выжил – его спас боевой друг, – потом сорок дней лежал у одной старушки и вернулся в часть. Он, конечно, не умрет и на этот раз, но кто в него стрелял? Кто? И на каком поле боя? Ах да, боя против ревизионистов и капиталистов, за возрождение пролетариата, чтобы партия не переродилась, страна не утратила свой цвет и миллионы людей не погибли! Ради всего этого люди должны пройти жесточайшую проверку – и внешнюю, и внутреннюю, и духовную, и физическую. Это поле боя значительно шире, сложнее и непонятнее прежнего, когда просто стреляли по врагу.

Он не знал, сколько времени прошло, прежде чем к нему подошел врач и сказал, чтобы он оделся в соседней комнате. Дверь в эту комнату была открыта, и он услышал, как кто-то в белом халате сказал:

– Этот человек уже утратил потенцию.

А другой, нежный голос (наверное, какой-нибудь практикантки, у которой еще молоко на губах не обсохло) спросил:

– Может быть, он гермафродит и ощущает себя то мужчиной, то женщиной?

Тут все белые халаты расхохотались, точно в театре на комедии, услышав особенно остроумную реплику. От их хохота даже стекла в окнах задребезжали. Как хотелось Гу Яньшаню, чтобы в эту проклятую комнату ударила молния и сожгла и смеющихся, и его самого!

В результате рабочая группа доложила укому, что Гу Яньшань, утратив классовую позицию, в течение длительного времени поддерживал в селе силы капитализма. Поскольку преступление это было серьезным, а Гу упорствовал в своих заблуждениях, группа предложила исключить его из партии, из кадровых работников и отдать на трудовое перевоспитание. Но старые работники укома, помня, что Гу Яньшань пришел на юг с Освободительной армией и до сих пор не совершал ошибок, решили дать ему возможность исправиться и ограничились строгим партийным выговором, а также понижением в зарплате.

Вскоре Гу снова появился в зернохранилище. Официально его не смещали с должности, но фактически он продолжал находиться под домашним арестом. К счастью, он уже привык жить в чулане на втором этаже и не очень страдал от этого, во всяком случае попыток к самоубийству не предпринимал.

Чем меньше регалий, тем телу легче. Когда на следующий год, словно бешеная буря, разразилась «великая культурная революция», Гу Яньшань тихо попивал свое винцо, ни во что не лез и оказался в стороне от движения. Выпив, он часто рассказывал соседским детям всякие истории, но обязательно связанные с вином: как Гуань Юй, держа в руке кубок вина, обезглавил Хуа Сюна; как Татуированный монах, напившись пьяным, разгромил горный храм и засунул в рот монашку объедки собачатины; как пьяный У Сун заснул на перевале, а потом убил белого тигра; как У Юн, подмешав зелья в вино, захватил караван с подарками; как Сун Цзян, напившись, написал на стене беседки дерзкие стихи [30], и так далее. Поскольку герои древних легенд редко обходились без вина, Гу Яньшань рассказывал без конца, а дети слушали без устали и никогда не обвиняли его в том, что он «торгует феодальным, буржуазным и ревизионистским черным товаром».

Зимой Гу Яньшань как-то услыхал, что Пятерня – жена Ли Маньгэна – нагнала целый кувшин отличного кукурузного самогона, да еще откормила жирную черную собаку. Взяв с собой шестьдесят юаней, Гу Яньшань снежным вечером отправился к Ли Маньгэну, выложил деньги на стол и заявил, что он покупает и самогон и собаку и не уйдет отсюда, пока не умнет вместе с хозяином. Тот в это время как раз печалился, что вынужден служить у Ван Цюшэ секретарем, а фактически – мальчиком на побегушках. В общем, Гу и Ли быстро поладили, засунули черную собаку в мешок, утопили ее на мелководье, а потом обмазали негашеной известью, чтобы шерсть слезла. Вскоре собака стала совсем голой, как хорошо откормленный поросенок. Друзья выпотрошили ее, нарезали крупными кусками и зажарили со всякими специями.

Есть собаку, да еще в снежный день, всегда считалось среди горцев приятным событием, ему радовались и взрослые и дети. К тому же в этот вечер Пятерня вместе с дочками отправилась к своей матери, так что мужчины могли повеселиться без всяких помех. Они сидели друг против друга, пили и закусывали. Один говорил: