Флибустьеры против пиратов Карибского моря - Леонар Дюпри

– …Там я проявил чудеса храбрости и стал из-за этого первым любимцем Его Высочества, а также вице-короля Неаполя графа де Монтеррей-Фуэнтес. Однако через несколько лет у нас произошла сильная размолвка, и я вызвал принца на поединок, поскольку считал незаконнорожденного, однако королевских кровей, ровней своему старинному и не менее славному роду. Однако Его Высочество заявил, что у него другое мнение, и отказался драться. Спасибо доблестному дону Бальтасару де Кальдерону, двоюродному брату принца Хуана Хосе по женской линии, который встал на мою сторону и сумел объяснить своему родственнику, что нечего слишком задирать нос. В результате наш поединок все же состоялся, и я ранил Его Высочество. Конечно, король сразу же узнал об этом, и мы с доном Бальтасаром оказались здесь, где играем совсем не первые роли, как было раньше в Испании…

Солнце еще не успело как следует выйти из-за вершин гор, которые любовно закрывают от ветров и непогоды все южное побережье Эспаньолы, а мы уже выехали из восточных ворот Санто-Доминго. Сначала дорога шла между разнообразных плантаций, потом стала забирать все севернее и севернее, пока не пошла вдоль Рио-Хайна. Сначала по пути попадались крестьяне, которые везли на мулах свои продукты, очевидно, на городской рынок, и рабы, шедшие на плантации, затем, когда вдали замаячили горы, пыльная дорога стала совсем пустынной.

– …Бывало, в играх со свирепыми быками в Мадриде я затыкал за пояс всех, включая самого графа де Кантильяну, известнейшего из придворных короля и одного из самых учтивейших кавалеров столицы. На Плаза-Майор я на чистокровном арабском жеребце, ну прям такой же, как под вами сейчас, только еще лучше, в золотой сбруе, с одной лишь короткой пикой в восемь ладоней кидал вызов не только разъяренным быкам, но и безрассудству графа Кантильяна, который считался первым тореадором. Я был настоящим бесстрашным бойцом, утехой публики и всеобщим любимцем, без счета ломавшим пики о шеи быков ради прекрасных дам и разбивавшим им сердца…

Отец говорил, что если мы постараемся, то до темноты доберемся до Бонао, маленького селения, расположенного в горах, на полпути к городу Ла-Вега, что в долине Вега-Реаль. Он дал мне своего андалусского скакуна Ромуса, сказав, что на нем нередко преодолевал это расстояние еще быстрее. Это был конь действительно редкой красоты, серой масти, с большими выразительными глазами, маленькими ушами, длинной с высоким выходом шеей, низкой холкой. По его блестящей и шелковистой шерсти так и хотелось провести ладонью. Грива же и хвост были такими густыми и пышными, что могу себе представить, сколько времени нужно было, чтобы привести их в порядок и как следует расчесать. Когда отец сказал, что Ромус, выросший на знаменитом конезаводе в Херес-де-ла-Фронтере в Андалусии, теперь мой, у меня от радости дух перехватило и я позабыл о всех своих злоключениях. Ведь именно на таких красавцах мои далекие предки участвовали в Реконкисте, сражались с маврами, отвоевывая Испанию у неверных, совершая свои многочисленные подвиги, воспетые в книгах.

– …Помню, на одной корриде какой-то огромный бык, которого пеоны совершенно взбесили своими красными плащами и воткнутыми в холку бандерильями, умудрился вспороть живот моему Буцифалу, хотя тот и был в защитных доспехах. Я упал, публика ахнула, а донья Анна-Мария громче всех. В этот момент я медленно встаю, весь в пыли, но не побежденный и все такой же бесстрашный, нарочито медленно поворачиваюсь к быку спиной и начинаю отряхиваться, словно позабыв о диком животном. Пеоны кричат, чтобы я убегал…

Я оглянулся. Позади нас на местных лошаденках тряслись в седлах с десяток солдат в желтых мундирах во главе с сержантом, а также мой слуга Николас и лакей графа долговязый Густаво. Успеем ли мы дотемна добраться до этой богом забытой деревушки, или придется ночевать прямо у обочины. Ведь лошади солдат весьма и весьма убоги. В Европе они сгодились бы разве что на колбасу.

– …Но как я уйду, если мне по правилам корриды нужно еще отомстить за оскорбление. Я продолжаю отряхиваться, однако немного поворачиваюсь, чтобы послать воздушный поцелуй Анне-Марии, но на самом деле для того, чтобы краем глаза наблюдать за быком. Публика неистовствует, бык мчится прямо на меня, знает, каналья, что по правилам никто не должен мне помогать. Тогда я медленно вынимаю шпагу, оборачиваюсь – и бах! Накалываю быка на свою длинную шпагу, словно букашку. Тот пробегает еще немного и падает замертво. Публика кричит, король и королева встают со своих мест. Я раскланиваюсь. Словом, полный триумф. Я показал донье Анне-Марии, что готов подвергнуть себя любой опасности, только чтобы доставить ей удовольствие. Да, было дело. Ох и сладкие же деньки… Да вы меня, похоже, и не слушаете совсем?

– Нет-нет, что вы, граф. Очень интересно. Просто поразительно.

– Да уж. Чего-чего, а подвигов в моей жизни хватает, и рассказывать о них я могу часами. Только это все в прошлом. Хотя я и не жалею о ссоре с принцем и с радостью еще раз призвал бы нахала к порядку, но иногда начинаю сомневаться… Извините, дон Педро, не знаю ваших политических пристрастий. Может быть, вы сторонник принца, тогда, если я оскорбил ваши чувства, то готов…

– Нет, нет. Я не знаком с принцем и совсем не его сторонник. Хотя и слышал, что он отменный полководец.

– Да какой там… Разгромить босоногих неаполитанских рыбаков – не такая уж большая заслуга. Уверен, что, если ему будет суждено встретиться с регулярной армией, он сразу оконфузится. Вот уж кто умеет по-настоящему воевать, так это ваш батюшка. Хорошо, что на Эспаньоле он стал генерал-губернатором и, получив командование над всеми войсками, забрал нас под свою руку, и мы не попали к этому ужасному дону де Монтемайору. Нет ничего хуже, когда штатский командует военными. Это настоящий позор для последних…

Цель нашей поездки был город Сантьяго-де-лос-Кабальерос, а потом Сан-Фелипе-де-Пуэрто-Плата, до которого было четыре дня пути. Отец отослал меня туда сопровождать дона Габриэля, чтобы избежать дальнейших неприятностей, которые, будто бы преследуя меня в Старом Свете, перебрались за мной и в Новый. Как ни грустно отцу было сразу же расставаться с сыном, но тонкий политический нюх подсказывал ему именно это.

– Побудь немного в провинции, пусть вся шумиха с твоей ссорой и дуэлью уляжется. Может быть, тебе выпадет случай проявить себя, но оставаться здесь, в Санто-Доминго, ты больше не можешь. Это грозит и мне, и тебе неминуемой погибелью. Уж поверь своему отцу и не гневайся на него.

Конечно, отец был, как всегда, прав. Не успел я ступить на землю колоний, как сразу же по своему обыкновению влип в историю. Мало мне было их на родине… Но тут снова дон Габриэль де Рохас-Валле-и-Фигуэра отвлек меня от размышлений своей несмолкающей болтовней.