Клиника измены. Семейная кухня эпохи кризиса (сборник) - Мария Воронова

Больной на глазах приходил в себя. В лице появились краски, дыхание стало глубже и ровнее, кожа начала подсыхать.

– Готовьте систему Бюлау, – распорядилась она.

Зафиксировав трубку и наложив повязку, Юля вышла на пост:

– Дайте историю заполнить. Положим пока в реанимацию: сейчас явления дыхательной недостаточности купированы, но больной перенес серьезную гипоксию. Могут быть последствия, например психоз.

Сотрудники почему-то старательно отводили глаза. «Обижаются, что ли, на мой безапелляционный тон, – недоумевала Юля. – Но ведь сейчас не та ситуация, чтобы разводить политес!»

– Юлия Евгеньевна… – робко начала медсестра.

– Все разговоры потом! Сначала как можно быстрее определите больного на койку!

Места за рабочими столами были заняты сестрами и сотрудниками «Скорой», Юля устроилась писать за стойкой охранника. Примчался анестезиолог. Он, как, впрочем, и всегда, не хотел брать нового больного и пытался убедить ее, что пациент будет прекрасно себя чувствовать на койке хирургического отделения.

– У меня мест нет! – Разговаривая с ней, анестезиолог почему-то упорно смотрел на носки своих ботинок.

Стыдится своего подлого поведения, решила Юля и пошла в атаку:

– А меня не волнует, хоть на диван к себе кладите! Он чуть не умер у меня от дыхательной недостаточности! Сами прекрасно понимаете, что больной должен лежать у вас…

Тут в конце коридора показалась фигура Дубикайтиса. Он бежал ей на помощь. Вдруг Александр Кимович зачем-то начал снимать халат.

«Наверное, думает, что я без него не справилась, и готовится дренировать сам».

Подбежав, он решительно закутал ее в свой халат, и лишь тогда Юля осознала, в каком виде дефилировала по приемному отделению.

– Господи, – пробормотала она.

Позор! Ответственный дежурный шляется в нижнем белье, слегка прикрытый какой-то прозрачной бумажкой! Юля дико озиралась: слава богу, хоть пациентов нет, а больной с пневмотораксом вряд ли смог внимательно рассмотреть своего врача.

Она поежилась, и рука Дубикайтиса успокаивающей тяжестью легла ей на плечи.

– Ты даешь! – заявил он анестезиологу. – Отказать женщине, когда она стоит перед тобой в таком виде… Нужно иметь каменное сердце. Беги, Юля, переодевайся, я тут все улажу.

Больше в эту смену никто не поступал, но спокойная ночь тоже не получилась. Юля лежала, вспоминая, как Дубикайтис обнимал ее, и сердце замирало в нежном волнении. Было немного страшно, но это был радостный страх, сродни тому, что испытываешь на «американских горках». Его дружеское короткое объятие чудесным образом избавило Юлю от смущения и стыда. Никто не смеялся над ней, но только он догадался отдать ей свой халат.

Дубикайтис не давал повода думать, что влюблен в нее. Требовал, как с других, не делая скидок на красоту и молодость.

Поначалу это немного уязвляло ее. С детства Юля считала, как и Карл Маркс, что «сила женщины в ее слабости».

Быть в профессии наравне с мужчиной и, хуже того, гордиться этим – неприлично, считала Юлина мама.

А вот Дубикайтис позволил ей поверить, что профессиональные успехи нисколько не умаляют ее красоты и привлекательности, наоборот. Благодаря его уверенности в том, что она сможет стать неплохим доктором, она им и стала.

Родители воспитали ее как женщину, а он – как человека. Сам того не зная, он пришел ей на помощь в трудную минуту: ведь страшно подумать, как пережила бы Юля измену Филиппа, если бы Дубикайтис почти насильно не устроил ее на работу. Жалкая тень мужа, она тщетно пыталась бы удержать уплывающее счастье, не умея ничем другим заполнить свои дни.

Брак – союз двух свободных людей, а не жизнь человека с тенью. Да, на заре любви тень длинная и густая, но в полдень равнодушия почти исчезает.

С юности Юля знала, что красива, и считала себя чем-то вроде уникального произведения искусства, которое в один прекрасный день за крупную сумму приобретет некий ценитель. Она совсем не думала, что добровольно унижается до положения вещи и ставит себя в полную зависимость от постоянства вкусов своего будущего владельца. Бывает ведь, что вещь разонравится, тогда она отправляется на помойку или в подарок друзьям.

* * *

– Удалось поспать? – спросил Александр Кимович, когда они с Юлей, сдав смену, шли из стационара в поликлинику.

В ответ она зевнула. С поздним восходом наступала весна, солнце, такое же теплое со сна, как она сама, лениво нежилось в белых подушках облаков, но освещало корпуса по-летнему ярко. Серый ноздреватый снег таял, только в тени старых елей, густо растущих в больничном парке, стояли нетронутые сугробы.

Она работает три месяца, а кажется – целую жизнь. Неужели совсем недавно она не знала убийственной, но такой приятной усталости и чувства гордости за хорошо выполненную работу? Неужели всего три месяца назад ее ночи были свободны от тревоги за больных и от размышлений о том, как им помочь? Три месяца назад она никому не была нужна, но не понимала этого.

Всего девяносто дней, и она стала совсем другой. Или просто узнала себя? «Если бы я раньше поняла себя, у меня была бы другая жизнь…» В которой, вдруг веско сказал ей внутренний голос, должен был быть Дубикайтис, а не Рыбаков. Она, молодая, деятельная, рука об руку с таким же молодым и деятельным мужем. У них общие цели, они понимают друг друга без слов. По вечерам, посмеявшись над своим скудным ужином, увлеченно обсуждают пациентов. Ночи их наполнены радостью, и муж не помышляет об изменах – она не только жена, но и верный друг, а разве можно обмануть друга?

Как повезло Машке, которая вовремя поняла, что такое настоящее счастье! Как хорошо, как спокойно им с Петькой спится на недавно купленном диване, ведь каждый квадратный сантиметр этого дивана – чья-то спасенная жизнь…

«Ах, Петя, почему ты выбрал не меня? Рядом с тобой я могла бы стать человеком гораздо раньше. Мы бы с тобой ходили утром на работу, как сейчас я иду с Саней. С человеком, в которого, кажется… влюбилась?!»

– Ночью приходила пара животов, я уж тебя дергать не стал, – безмятежно заметил Дубикайтис, не подозревая о ее мыслях.

– Напрасно.

– Там ничего серьезного не было. Сказал, пусть сегодня к нам в поликлинику придут.

– Саня, – она впервые назвала его так, при этом от волнения чуть не вступила в лужу, но он крепко придержал ее за локоть, – я доверяю твоему опыту, но хочу сама делать то, за что отвечаю.

– Ну извини, хотел, как лучше. Что-то тебе в последнее время везет на всякий эксклюзив… Нагрешила, наверное?

– А может быть, это ты нагрешил?

– Да нет… Но вообще-то это обычная практика. Легкие случаи смотрит тот, кто в приемном. Я какую-нибудь почечную колику снимаю, а хирург вместо меня рану зашивает, если я сплю. Но если ты настаиваешь, будем тебя на каждый случай вызывать. Ах, если бы еще я мог надеяться, что ты в том халатике прибежишь!