Слепая бабочка - Мария Валентиновна Герус

и зажала уши. При этом опрометчиво отцепилась от доски и снова чуть не улетела. Дорога здесь была сильно разбита. Глина, разрытая колёсами в непогоду, застыла глубокими колдобинами.

Ночной брат снова подхватил её, обнял за талию.

– Сиди смирно.

Девчонка хотела пихнуть его локтём в бок и, конечно, промахнулась.

– Ты… ты… ты чёрный пардус!

Ой! Опять сморозила что ни попадя.

– Ого! Пардус… да ещё чёрный. Почему чёрный?

– А почему нет?

– Да раньше меня юные девы иначе называли.

– Как?

– Ну, сокол ясный, лебедь белый.

Арлетта ехидно захихикала.

– Это снаружи ты, может, белый лебедь. Да я-то не глазами смотрю. Душа у тебя чернее чёрного.

– Правда?

Хм. Проняло. Руку не убрал, но отодвинулся.

– Да, – уверенно сказала Арлетта, – ты ж ночной брат. А ещё колдун. В лесу девчонку маленькую не пожалел. Мы б её накормили, потом по дороге куда-нибудь пристроили бы. Пропадёт теперь. А ещё – эх, что бы такое ему припомнить, – ещё ты принцессу соблазнил и наследника престола хотел похитить.

– Всё верно. В душе у меня черным-черно. Век не отмоюсь.

Опять про это. Что ж ты натворил-то, голова бедовая? Что ж такого можно сделать, что даже ночного брата совесть гложет?

– Да ладно, – пошла она на попятный, – не бойся. Ничего я не вижу.

Ночной брат помолчал, подумал, уселся поудобнее. Снова приобнял. На этот раз по-благородному, за плечи.

– А хотела бы?

– Что?

– Видеть. Глазами.

– Не знаю, – протянула Арлетта. Иногда она хотела этого. Сильно. Но… Нельзя хотеть того, что никогда не случится. От этого одно горе. Да и зачем хотеть? В её тёмном мире, полном звуков и запахов, было привычно, понятно, просто. Главное, считать шаги, а коли не можешь считать, не отпускать верёвки. А для дальних прогулок есть Фердинанд. С ним – куда угодно. Хоть по лесу, хоть по городу. Вот только на ощупь красную юбку от розовой не отличишь. А Фиделио – он какой? Рыжий, чёрный? Фердинанд соловой масти, золотистый с красивой белой гривой. Это она помнила. И Бенедикта помнила. Бенедикт высокий, волосы светлой шапкой, глаза под чёрными бровями тёмные, но весёлые. Нос смешной, крючком и слегка на сторону.

А ночной брат? Нескладный, костлявый, весь в шрамах… пахнет от него странно…

– Хм. Любезничаете? Хьиханьки-хахьаньки?

Пахнуло перегаром, между ними просунулась голова Бенедикта.

– Да ну тебя, – фыркнула Арлетта и слезла с козел, забилась к себе за занавеску от греха подальше.

– А что, я не против, – не унимался Бенедикт, плотнее усаживаясь на её место.

Ночной брат помолчал и вдруг выругался как… ну, как ночной брат. Грубо, грязно и безобразно. Отчётливо произнося все слова, будто говорил на фряжском.

Бенедикт в ответ заржал, отчего-то довольный.

– Ишь, молодой. С гонором. Контракт заключим, в семью войдёшь и любезничай в своё удовольствие.

– Какой контракт? Это чтоб я пел?

– А что ж. Ты поёшь, она пляшет… Манифик! Весь публикум будет наш.

– Да-а… Дурак ты, хоть и шпильман. Думаешь, чего я раньше не пел?

– Кто ж тебя поймёт.

– Знаешь, как меня наши кличут?

– Ну?

– Соловей.

Арлетта фыркнула. Ночные братья шутили редко, но метко. Соловьём у них называлась простая отмычка в виде ломика. Двери и ворота отжимать. Со скрипом, но быстро и просто.

– И что? – не понял Бенедикт.

– То самое. Особая примета это. По голосу меня живо узнают. И под персоной моей, что теперь в каждом кабаке висит, это прописано.

– О-у! – только и сказал Бенедикт.

– Так что играть я, так и быть, могу. Но петь… забудь и не вспоминай.

– Забыл. До поры, – хмыкнул Бенедикт.

– До какой поры?

– Сядем в Липовце на корабль – тогда поговорим.

На ночлег стали в пустой деревне. Совсем пустой, покинутой. Бенедикт сам прошёлся по всем шести уцелевшим домам, проверил ушедшие в землю баньки и завалившиеся клуни. Никого не нашёл, даже крыс не было. Да и что им тут делать? В пустых погребах и амбарах давно было съедено всё до крошки. Только ласточки по многолетней привычке ещё гнездились там и сям, под сгнившей стрехой или почти отвалившимся карнизом. Да на одном из чердаков обнаружилась уже устроившаяся на ночь голубиная стая. Бенедикт побрал их, полуслепых, в темноте, почти руками. Вернулся к повозке очень довольный, с курткой, набитой голубиными тушками, и непременно сам пожелал приготовить некий супчик по-фряжски. Вытребовал у Арлетты луковицу, перцу, соли, лаврового листа, разжёг во дворе брошенного дома хороший костёр, добыл воды из колодца. Ворот оказался поломан, цепь оборвана, пришлось долго возиться с найденным в пустой клуне дрючком. Арлетта ощипывала голубей, Фиделио сидел рядом и умильно принюхивался, время от времени пихая её носом под локоть, а ночной брат куда-то делся. В ухо не дышал, костылями не скрипел. Пропал. Арлетта понадеялась, что насовсем.

Но нет, вернулся. Встал рядом. Долго молчал. Должно быть, глядел, как Бенедикт священнодействует у костра, ловил носом вкусные запахи. Правда, молчание было какое-то неприятное. Арлетта умела различать молчания. Это было тяжёлым.

– Слышь, бабочка, пойдём со мной.

– Зачем?

– Пошли. Не пожалеешь.

Арлетта поднялась, кое-как стряхнула с юбки налипшие перья и пошла за ночным братом, привычно подставив ему плечо. Бояться она раздумала. В случае чего Бенедикт рядом, а если этот опять петь примется, можно и уши заткнуть.

– Далеко не пойду, – предупредила она на всякий случай.

– А далеко и не надо. Осторожно, тут ступенька. А тут пол провалился. Ступай за мной, по стеночке.

Пахло сырой трухой. Гнильём. Старыми тряпками и мышами. А ещё дымом. Должно быть, ночной брат прихватил для света горящую щепку.

– Ты меня что, в избу тащишь?

– Не тащу, а позвал. Всё. Пришли.

– Ну и что? Что ты… кхм… показать хотел?

– Тебя.

– Что?!

– Я хотел показать тебе тебя.

– Э… ты это… Бенедиктову флягу нашёл? Да нет… не пахнет вроде.

– Не вертись. Тут пол слабый.

К дыму и мышам добавился новый запах.

– Свечка, – определила Арлетта, – дорогая, восковая. Колдовать будешь?

– Да не вертись. Постой смирно.

Арлетту осторожно взяли за плечи, повернули. На глаза, как в игре «Угадай, кто?», легли жёсткие руки ночного брата.

– Теперь смотри.

Хотелось засмеяться, обозвать проклятого колдуна как нельзя хуже и…

Два дрожащих огонька. Нет, четыре. Два настоящих, а ещё два как в тумане. Два оплывших свечных огарка горят – отражаются в стоящем на столе зеркале. Зеркало тусклое, с выбитым уголком, в тёмной грязноватой рамке. В зеркале – отражение. Непонятное какое-то, странное. Шевелится что-то. Вроде человек, вот только с лицом у него что-то не то. Как будто его нет, лица-то.

– Ой!

– Видишь что-нибудь? – спросил ночной брат.

– Ой! А как это?

– Ты видишь моими глазами. Фокус такой, воровской. Чтоб высматривать, где что плохо лежит. Никакого колдовства, честное слово.

Спокойно так сказал, лениво. Будто ничего особенного не происходит. Арлетта, которой очень хотелось визжать и кусаться, решила пока этого не делать.

– Э… А что я вижу?

– То же, что и я. Хорошее зеркало. Видно, до войны они тут неплохо жили. Богато.

Немного успокоенная этими посторонними рассуждениями, Арлетта пригляделась к отражению. Лицо у