СОБЛАЗН.ВОРОНОГРАЙ - Б. Дедюхин

– Что ты пужаешься и других мутишь? – неохотно и вяло отозвался Юрий Дмитриевич.- Иль Ивана Вельяминова [83] тень тебя страшит? Зачем про плаху-то?

– Добиться, об чем всю жизнь мечтал и из рук, выпустить? Каким зельем тебя опоили? Ты об сыновьях подумал? Им – какая судьба? Ты в Орде, помнится, все об их участи сильно печалился.

– Орду не поминай! – кратко и сурово остановил его Юрий Дмитриевич.- А то и я тебе кое-чего про то время вспомню, сочтемся, боярин.

– Я с тобой насмерть теперь повязан, вот что вспомни! Что такое тебе жилу становую подсекло? Москвичи уходят? Велика беда! Новые набегут, еще нарожаются! Москва пуста не останется. Одумайся, князь!

Как ни упорен был Иван Дмитриевич, как ни горазд на уговоры, но и ему стало ясно, что решение княжеское бесповоротно. А «вшу» -то пустить? Чуть не забыл. Хоть это. На такие дела он мастер гораздый.

Сделав вид, что успокоился и примирился с неизбежным, зашел пролаза с другого боку:

– Знаешь ли ты, великий князь, кто ближний боярин у Василия и матушки его?

– Знаю, и все знают. Семен Филимонов.

– А знаешь ли, что твоему любимцу Морозову этот Семен племянник родной?

– Что же с того?… Мы с Василием тоже дядя с племянником, а во вражде.

– Эх, кня-азь! – Всеволожский потряс редеющими кудрями с укоризной.- Доверчив ты, как дитя! Вы с Василием сустречь идете, а они – заодно. Но – втае! Обманывает тебя Морозов. Не как я – от гайтана до мотни весь нараспашку. Тебя кто уговорил Василию Коломну отдать? Я или Морозов? С чего бы он тут за Василия был? Тебе сыновья что советовали? Из-за этого все и приключилось. Замышляет он! А что – сам думай.

Так… еще одна «вша» запущена. Даже вроде легче стало.

Как себя, знал Юрий Дмитриевич боярина Симеона Морозова. Три десятка лет они неразлучны. А тут взял да и поверил, враз и совершенно, словно помрак на него нашел, словно ждал он такого откровения, не случайно, знать, так остро захотелось ему понять, почему это люди изменой соблазняются. Особенно бояре на это почему-то податливы. По родовым преданиям известно, что еще при великом князе Симеоне Гордом вошел в крамолу московский тысяцкий, ведавший народным ополчением, боярин Алексей Хвостов и за это был лишен своего звания и имущества. Только и осталось после него село Хвостовское возле Москвы за Великим лугом. Потом такая же судьба постигла боярина Свиблова – осталось в памяти о нем село Свиблово на Яузе да небольшая башня кремлевская. А что от этих останется – от Всеволожского, от братьев Добринских?… Да вот еще – и от Морозова?…

Поверил Юрий Дмитриевич в неверность своего боярина, но повел себя не так, как ждал Всеволожский, объявил с сердечной надсадой:

– Если вокруг меня одни вероломцы, то тем паче какой, я правитель? Зовите истинного великого князя, племянника Василия. А я уезжаю к себе в удел.

Встретившись с Василием и возвратив ему прилюдно все права на великое княжение, старый дядя обязался называть его старшим братом, который один имеет право знать Орду, и выговорил себе лишь одно: не садиться на коня, когда племянник поведет куда-либо свои полки. Отказался и от города Дмитрова, попросив взамен него Бежицкий Верх.

В Галич он уезжал всего с пятью окольными провожатыми.

В Москве звонили к Светлой Заутрене.

7

У Дмитрия Шемяки глаза маленькие, глубоко утопленные, но острые, зоркие. У Василия Косого – неподвижно-темные и чуть раскосые, за что он и прозвание свое получил. Внешне не похожи они, но в мыслях и поступках всегда заодин. Так было и когда решали они судьбу Симеона Морозова. Подкараулили его в дворцовых Набережных сенях и, действуя в два ножа, умертвили, хрипя с яростью:

– Злодей ты, крамольник!

– Ты отца погубил и нас тоже!

– Издавна ты лиходей проклятый!

Годами братья были уж не юны, давно перематерели, но жили без Бога в душе. Не от природы такими были ведь зло не изначально, но порождение скудельное. Как и младшие братья Иван да Дмитрий Красный, были они когда-то чисты в делах и помыслах, а потом отпали от добра, утратили представление о нем. После убийства боярина Морозова отец их ужаснулся и был столь потрясен, что проклял сыновей не только на словах, но заключил с Василием Васильевичем договор, в котором от себя и от любимого Дмитрия Красного отказался впредь принимать к себе Косого и Шемяку.

Но только не был ли он сам виновен, что сыновья забыли слова апостола или не слыхали их отроду: «Не будь побежден злом, но побеждай зло добром»? Юрий Дмитриевич вовлек их в борьбу с великим князем московским, а сам отступился да еще и их лишил благословения. И очутились они как бы в западне, не имея обратной дороги. Отверженные и озлобленные, пустились братья во все тяжкие, дали волю злой удали да лихому молодечеству.

С толпами бродяг бесчинствовали они по северным областям Руси. Ограбив Переяславль, забрали золото и серебро, всю казну родного отца своего. Заодно прихватили пускачи, сказав наместнику, что с помощью этих пушек станут осаждать Московский Кремль. Наместник князь Роман доверился им, присоединился для благого дела во имя князя Юрия, на службе которого находился. Не знал он нрава Юрьевичей, а когда понял, в какую шайку попал, и решил отделиться, Василий Косой отсек ему руку и ногу, отчего тот скоро скончался.

В Устюге братья умертвили князя Оболенского, а заодно и тех жителей, которые пытались за него заступиться.

Инок монастыря, стоявшего на берегу Меты, попытался усовестить братьев-разбойников, уговаривая вспомнить о Суде Божием, о смерти и не возноситься, ибо до гроба недалеко, а злые дела не принесут никакой пользы. Василий Косой и на праведника замахнулся, хотел ограбить обитель, да Шемяка удержал.

Был Шемяка все же чуть более благоразумен и чуть менее жесток, нежели Косой. Это он предложил помириться с Дмитрием Красным, уговорить его опять пойти всем вместе на Москву и добыть для отца своего, старого и одинокого, великокняжеский трон.

Любящий сын Дмитрий Красный поддался на уговоры. Раньше он был решительно против войны с двоюродным братом, но Косой и Шемяка представили великого князя Василия Васильевича предателем Русской земли, пошедшим на тайный сговор с Ордой и Литвой.

Поход на Москву Юрьевичи – теперь уже трое – начали успешно: предводительствуя галицкими и вятскими ратниками, они на реке Куси близ Костромы разбили, войско московского воеводы Юрия Патрикиевича, а его самого взяли в плен.

Василий Васильевич, узнав об этом и не делая различия между отцом и его сыновьями, вознегодовал на князя Юрия, снова преступившего крестоцелование, пошел на Галич войной, разграбил и сжег этот город, вынудив дядю бежать на Белоозеро.

Теперь уж князю Юрию и впрямь пришлось нарушать договор. Он послал за сыновьями, собрал большую силу и весной еще раз двинулся на Москву.

31 марта 1434 года Юрий Дмитриевич второй раз объявил себя великим князем Московским. Чтобы не повторился прошлогодний срам, когда все подданные утекли от него, утвердил грамотами союз с племянниками своими, владетелями Можайска, Белоозера, Калуги, а также с князем Иваном Рязанским, требуя, чтобы они не имели никакого сношения с изгнанником Василием. Все грамоты скреплены были княжескими печатями, и все начинались впервые в договорной княжеской переписке со слов: Божией милостью…

8

Если братья Юрьевичи, вступив на путь борьбы, злодействовали, не имея пути назад, то что говорить о Василии Васильевиче!… На этот раз он не смог уберечь даже и мать с женой – князь Юрий взял их в плен и сослал в Звенигород. Сам низложенный, великий князь никак не мог найти себе места – бежал в Новгород, оттуда на Мологу, в Кострому, в Нижний, наконец.

Двоюродный брат Иван, сын недавно умершего Андрея Дмитриевича Можайского, выступал на стороне великого князя, но был разбит Юрием Дмитриевичем в Ростовской волости у Святого Николы на горе и бежал в Тверь вместе со своей матерью. Василий слезно обратился к нему: «Дай мне приют, не изменяй в злосчастии». Тот же гонец принес ответ: «Господин и государь! В душе я не изменяю тебе, где ни буду, везде я твой человек, но теперь у меня есть город и мать, я должен мыслить об их безопасности, не могу я потерять отчину и скитаться по чужой стороне. Поэтому я еду к Юрию».

Юрьевичи же, как гончие псы, торопили несчастного двоюродника своего Василия. Он, постоянно чувствуя погоню и находясь в полном упадке духа, намерился кинуться в Орду, в объятия Улу-Махмета. Однако решиться. на это было трудно. Слишком еще памятно было недавнее пребывание в ставке хана – с тяготами, непроходящей опаской, нарочитым унижением. И не всуе сказано: «Но с ними случается по верной пословице: пес возвращается на свою блевотину и вымытая свинья идет валяться в грязи».

В Нижегородском Печерском монастыре под Дятловыми горами, что на южной стороне города у Волги, решил Василий провести последнюю ночь перед дальней и опасной дорогой в молитвах и душеспасительных беседах с иноками. Совсем он отчаялся, не на кого было надеяться, только на Господа, только на Божью мило с т ь, к которой и князь Юрий взывает…