Мы – русские! Суворов: Жизнь, слова и подвиги великого русского полководца А.В. Суворова - Георгий Гупало

Когда под Нови сказали Суворову, что одним отрядом французских войск командует польский генерал Домбровский, Суворов сказал: «Ах! Как я рад. Это знакомый. В польскую войну этот мальчик-красавчик попался в плен. Я его тотчас отпустил к маменьке, сказав: беги скорее домой и кланяйся мамаше, а не то русские тотчас убьют. Как бы я хотел возобновить с ним знакомство!»

* * *

Когда Суворову донесли, что один из достойных офицеров помешался, он начал спорить. Но когда выяснилось, что он говорит совсем о другом офицере, то Суворов сказал: «Ну, теперь вижу, что ошибся. А готов был спорить до завтра. И вот причина: тот, о котором я думал, не имеет у себя того, что этот потерял. Жаль! Но время ли теперь сходить с ума, когда и вся война – хаос».

* * *

«Что, разобьем ли мы французов, старик?» – спросил Суворов старого гренадера австрийского. «Мы бивали неприятеля с Лаудоном, а с вами еще лучше бить будем!» – отвечал гренадер.

* * *

Граф Сент-Андре, почтенный сардинский генерал, преданный Суворову, сказал ему однажды в разговоре: «Ваше сиятельство имеете врагов, но не соперников».

* * *

Суворов приготовился к сражению с турками. Распределив все, он хотел начать действие, но австрийский генерал, который был там, спросил у Суворова, где он назначает место отступления в случае неудачи? «На месте сражения!» – отвечал герой.

* * *

Один иностранный генерал, желая дать почувствовать Суворову, что с французами вести войну – не то что с турками или поляками, сказал Суворову:

– Ваше сиятельство теперь на поприще гораздо знаменитейшем, нежели когда-либо. Ибо народ французский не равняется ни с турками, ни с поляками.

– Без сомнения, – отвечал Суворов, – народ этот превознесся и над англичанами, которые хотят владеть всеми морями. А французы, с помощью своих Монгольфьеров и Бланшаров, – даже воздухом вселенной.

* * *

Одному иностранцу, слишком приверженному идеям французской революции, Суворов сказал: «Покажи мне хоть одного француза, которого бы революция сделала более счастливым? При споре о том, какой образ правления лучше, надобно помнить, что руль нужен, но важнее рука, которая им управляет».

* * *

Во время разговора о вступлении в Рим французского генерала Бертье и о грабежах и злодеяниях там французов-республиканцев Суворов, вздохнув из глубины сердца, произнес: «Если бы я вступил в эту столицу мира, то строго запретил бы касаться памятников, святотатствовать. К ним должно благоговеть. Они – торжество древности, а нашего века – отчаяние. Но я велел бы срыть до основания ту башню, которая, как мне сказывали, стоит близ садов Мецената, где Вергилий и Гораций песнями своими обессмертили покровителя своего. С этой башни чудовище Нерон тешился воз-женным им пламенем Рима и воспевал на арфе пожар Трои. Память такого исчадия ада должна изгладиться навеки».

* * *

После Новийского сражения секретарь Суворова Фукс пришел к нему для получения приказания, чтобы писать реляцию.

Суворов с восторгом воскликнул:

«Конец, и слава Богу!

Ты будь моей трубою».

* * *

Перед Турином некоторые генералы в рассуждении о взятии города осмелились представить Суворову различные затруднения. Он рассердился и воскликнул: «Пустое! Аннибал, пройдя Испанию, переправясь через Рону, поразив галлов. Перейдя Альпы, взял в три дня Турин. Он будет моим учителем. Хочу быть преемником его гения».

* * *

В Аугсбурге поставлена была к дому, где жил Суворов, в караул рота. Он тотчас велел отпустить ее, сказав: «И в мирное, и в военное время охраняюсь я любовью моих сограждан. Два казака – вот моя прислуга и стража».

* * *

После взятия австрийским генералом Кеймом Турина Суворов возносил его похвалами и пил за его здоровье. Один из генералов знатнейшей древней австрийской фамилии сказал: «Знаете ли, что Кейм из самого низкого сословия и из простых солдат дослужился до генерала?» «Да, – возразил Суворов, – его не осеняет огромное родословное древо. Но я почел бы себе особенной честью иметь его после этого подвига своим, по крайней мере хоть кузеном».

* * *

Суворов любил, чтобы каждого начальника подчиненные называли по-русски, по имени и отчеству. Присланного от адмирала Ушакова иностранного офицера с известием о взятии Корфу спросил он:

– Здоров ли друг мой Федор Федорович?

Немец стал в тупик, не знал, о ком спрашивают. Ему шепнули, что об Ушакове. Он, как будто очнувшись, сказал:

– Ах! Да, господин адмирал фон Ушаков здоров.

– Возьми к себе свое «фон». Раздавай кому хочешь, а победителя турецкого флота на Черном море, потрясшего Дарданеллы и покорившего Корфу, называй Федор Федорович Ушаков! – вскричал Суворов с гневом.

* * *

Суворов, проказничая, был всегда серьезен и никогда не улыбался, как будто бы все это в порядке вещей.

На одном балу в Праге он пустился в танцы. Люди вправо, а он влево: такую затеял кутерьму, суматоху, штурм, что все скакали, прыгали и сами не знали куда. По окончании танцев подбежал он к секретарю своему Фуксу и с важностью сказал:

– Видишь ли ты, как я восстановил порядок: забыли курс, направление, шоссе.

– Как же, видел, – отвечал Фукс, – как вы восстановили шоссе.

На обратном пути из Швейцарии в Россию, на Святках в Праге, провел Суворов время очень весело. Он завел у себя на банкетах святочные игры, фанты, жмурки, жгуты, пляски и прочее. Мило было смотреть, как престарелый седой военачальник бегал, плясал, мешался в толпе своих подчиненных и с какой точностью исполнял то, что ему назначалось делать, когда его фант был вынут. Все знатнейшие богемские дамы, австрийский генерал Бельгард, английский посланник при венском дворе лорд Минто и множество иностранцев путались в наших простонародных играх. Но это была последняя песнь лебедя на водах Меандра: в Кракове ожидали его немощи и телесные, и душевные, ускорившие кончину знаменитой его жизни.

* * *

По прибытии в армию генерал-лейтенанта Ребиндера, назначенного комендантом в Мальту, Суворов встретил его следующими словами:

– Здравствуй, друг Ребиндер. Ты поплывешь на тот остров, где некогда Каллипсо хотела хитрого Улисса уловить в свои сети. За тебя я также не боюсь: у тебя не устоит и железная клетка (Ребиндер был необыкновенный силач). Ты, наш Голиаф, будешь стоять с храбрыми своими рыцарями на той неприступной Средиземного моря скале, которая несколько веков издевалась над турецким колоссом и была щитом христианству. Но прежде оставайся с нами, сперва побьем здесь безбожников.

Есть народное предание. Записано оно в середине XIX столетия у крестьян Боровицкого уезда Новгородской губернии. Там, в тиши села Kончанского, коротал Суворов томительные дни вынужденного досуга.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});