Локальный конфликт - Александр Марков

Боевик не успел вскрикнуть. Что-то в нем булькнуло, а чуть раньше треснула скула, как ломающееся сухое дерево, капли слюны, перемешавшиеся с кровью, слетели с губ — прямо в лицо Кондратьева. Тот отшатнулся, но лишь когда почувствовал, как что-то липкое, теплое, до тошноты неприятное попало ему на нос и щеки. Он стряхнул эту гадость ладонью до того, как она успела затечь ему в рот.

Боевик рухнул на пол, совсем не сгруппировавшись, как стоял, точно все его тело поразил ревматизм, и он не мог двинуть ни руками, ни ногами. Он окаменел, поэтому звук от падения был очень громким, от него затрясло пол и посуду на полках. Казалось, проломятся доски пола и боевик провалится в подвал. Он ударился об пол лбом с тем звуком, который издает разбивающийся перезрелый арбуз, когда падает на асфальт. От такого удара мог треснуть череп, а мозги разлететься во все стороны, как шрапнель, будто голова превратилась в разрывной снаряд и могла поранить осколками всех, кто был в комнате. Дух-то уж точно должен был вылететь, вернее, он должен был остаться на том месте, где находился боевик до удара Голубева. Где-то неподалеку от стола. Боевик придавил грудью автомат, впившийся ему в ребра прикладом. Ребра могли тоже сломаться.

Боксерский поединок в темноте выглядел не очень эффектно. Он слишком мало продолжался, чтобы едва очнувшиеся от сна егеря могли что-то понять.

— У, гад, — проговорил Голубев, осматривая лежавшего без движения боевика.

Тот хрипло дышал. Егерь встряхивал кисть. Он переусердствовал, отбил костяшки пальцев и понимал, что таким ударом мог отправить соперника не то что в нокаут, но и на тот свет. Боевика, скалясь, обнюхивала собака.

— Ты часом не убил его? — спросил Кондратьев.

— Нет. Сотрясение.

— М-да, чистая победа. На первых же секундах боя, хоть вы и в разных весовых категориях. Он тебя килограммов на пятнадцать потяжелее. Молодец, одобрительно сказал Кондратьев, — как ты его, паршивец, проглядел? Он мог из нас отбивных понаделать. Заснул, что ли, на посту?

— Не спал я, сам не знаю — откуда он взялся. Прошмыгнул мимо и в дом. Может, из подвала выбрался или переход между домами подземный есть. Не знаю, но я не спал.

— Подвал-то мы проверили. Переходов подземных между домами не нашли. Ладно. Расслабься, — остановил Кондратьев егеря, который опять хотел оправдываться. — Может, он в сугробе задремал, а мы его в темноте и не увидели. Но тебе повезло. Похоже, сперва он принял нас за своих. В темноте, знаешь, это не трудно. Повезло. Иначе тебе всю оставшуюся жизнь пришлось бы мучиться от мысли, что из-за тебя погибли несколько славных ребят. Так что можешь расцеловать его. Какой камень он снял с твоей души, что в обстановке не успел разобраться. Но ты не должен был его сюда пропускать.

— Ну ладно тебе, командир. Я же сказал, что осознал свою ошибку.

— Ты этого не говорил.

— Да как же? Вот только что и сказал.

— Хорошо. А вмазал ты ему красиво.

— Испугался.

— Испугался? Неужели? Тебя надо выставить на полковые соревнования по боксу, а то у нас, ты же знаешь, со спортивными достижениями плоховато. Начальство ругается, а тебя на них не затащишь. Нехорошо.

Тем временем егеря повскакивали со своих мест, подошли к боевику, перевернули его на спину, отобрали автомат, отложили в сторону, предварительно отстегнув ручку и проверив, сколько в ней патронов.

— Ну что там? — поинтересовался Кондратьев.

— Честно, на нас всех еще хватило бы по три раза, — сказал Евсеев.

— Продолжайте, продолжайте, — одобрил капитан.

В карманах у боевика нашлось еще две «лимонки», нож и два запасных автоматных рожка, скрепленных между собой скотчем. Голубев заломил руки боевика назад, застегнул на его запястьях наручники и снова положил на живот. Из такого положения очень трудно встать, быстро это не получится.

— Документы, — сказал Голубев, протягивая капитану маленькое удостоверение.

— Посвети мне.

Кондратьев развернул книжечку в темно-бурой обложке. Как и следовало ожидать, все надписи в ней были сделаны на непонятном языке. Впору приглашать шифровальщиков. Егеря могли прочитать только отдельные слова. На вклеенной в книжечку фотографии боевик на себя не походил, точно книжечку эту он у кого-то одолжил для солидности, а сам был перекати-полем — без имени, документов и положения в обществе, пусть даже преступном. Автомат же можно и на улице найти или на тайник случайно набрести.

Чтобы разобраться в этих кабалистических надписях, даже имея перед глазами сравнительные тексты, перероешь массу справочников и словарей. Тарабарщина какая-то.

Но Кондратьев уже встречал такие книжечки. Каждый полевой командир штамповал для своих подчиненных похожие документы. Это были своеобразные индульгенции — отпущение всех грехов — и прошлых, и будущих. Вот только полевой командир не был облачен в священный сан и прав отпускать грехи не имел, а поэтому такие книжечки за пределами отряда ценились не выше, чем, скажем, членский билет «Общества книголюбов» или «Любителей природы». Правда, это позволяло боевику совать под нос книжечку какому-нибудь старейшине, кричать, что он является борцом за свободу Истабана, и требовать у сельчан еду, деньги и прочее, что придет ему на ум. При этом все считали бы его проходимцем, но попробуй откажи. У него автомат. Он может кого угодно объявить врагом народа и пособником русских. В военное время этот приговор без суда и следствия предполагает смертную казнь. Ее тут же можно и привести в исполнение, даже отводить на окраину села не станут. Расстреляют прямо перед домом или в доме. Начнешь сопротивляться, отнимешь у одинокого боевика автомат, выгонишь, чтобы напрасно не тревожил мирных сельчан и не отрывал от пахоты или сбора урожая, в зависимости от времени года, так он обиду затаит, вернется в отряд, нажалуется своему командиру, а тому, чтобы лицо не потерять перед подчиненными, которых он обязался защищать, пока они ему служат, придется волей-неволей идти вместе с отрядом в село и учить тамошних непослушных жителей, как надо гостей принимать. Лучше сразу боевика такого убить, труп вывезти подальше от села, бросить его в лесу или закопать, чтобы никто не нашел. Людей много пропадает. Никто его и не хватится.

Профессиональные художники дизайн таких книжечек не разрабатывали. Обычно в оформлении преобладал зеленый цвет. Собрав внушительную коллекцию этих любительских произведений художников-примитивистов, федералы могли быстро определить, к какому отряду принадлежит пойманный боевик. Чтобы сойти за мирного жителя, надо было избавляться и от автомата и от книжечки. Автомат-то потом можно купить, а вот как книжечку восстановить? Придешь обратно в отряд, объявят трусом и расстреляют. Тем, кто свои книжечки сжег, одна дорога — в другой отряд наниматься, благо их в Истабане было много. До недавнего времени. Теперь не очень.

— Пусть до утра отдохнет. Думаю, он нам не помешает, — сказал Кондратьев.

— Лучше его «мусорщикам» отдать, — бросил пробный камень Голубев.

— «Мусорщики» поди за целый день тоже как умаялись. Валяются сейчас без задних ног и отдыхают, а ты хочешь их поднять и сплавить собранный урожай. Совсем о других не думаешь… хочешь, чтобы они на работе надорвались.

— Может, на улицу?

— Замерзнет до утра. Дежурному опять же отвлекаться на него не стоит.

— С ним, конечно, неприятно. Но, может, в прихожую тогда, а? Вынесем в прихожую? — спросил Голубев.

— Я вынесу, — сказал «чистильщик», — и подежурю пока. Не усну я теперь. Этот гад весь сон перебил.

— Не знал я, что ты такой впечатлительный. Иди, — сказал Кондратьев. — Ой, подожди, — спохватился он, — посвети-ка мне еще.

— Что там такое? Что-то в документах не так?

— Как тебе сказать, в документах-то, по их меркам, все в порядке. Он из отряда Егеева. Я скоро экспертом стану. Смогу рассказывать о таких книжечках долго и самозабвенно, как, к примеру, филателист о марках.

Говоря это, Кондратьев подтянул к себе ногу, наконец-то ухватился за шнурок, вцепился в него, потянул, почувствовал, что узел поддается, развязывается, с блаженством скинул один ботинок. Тот глухо шлепнулся на пол. Эхо удара поглотили стены. Егеря могли бы опять повскакивать с лежанок, подумав, что завалился еще один гость, но обошлось. Он проделал точно такую же операцию с другой ногой, стал круговыми движениями разминать ступню. Но свет ему уже был не нужен.

— Фонарь-то погаси, — сказал капитан, закрыв глаза, откинулся на кровати и тихо добавил, — хорошо.

Книжечку он положил в нагрудный карман. Если лежать на левом боку, то она будет немного мешать, но он любил спать на правом или на спине, а таких книжечек он собрал сегодня больше десяти. Кондратьев стал вспоминать точную цифру, дошел до тринадцати, но дальше не продвинулся, заснул. Об одной книжечке он забыл. Приди к нему сон чуть попозже, он обязательно о ней вспомнил бы, но фотографии в них были почти одинаковыми. Бородатые боевики походили один на другого, как братья-близнецы, как негры в представлении белого человека и как белые в представлении негра. Если не жить долго среди совсем чужого народа, все его представители кажутся на одно лицо. Тексты в книжечках тоже казались идентичными, даже там, куда должны вписываться имена боевиков, были одинаковые буквы. Может, Кондратьев ошибался. Егеев, чтобы не тратить время на напрасный труд, мог приказать сделать несколько сотен абсолютно одинаковых книжечек, с абсолютно одинаковыми фотографиями. О, а если это его фотография? Тогда это кое-что объясняет…