Сложенный веер - Сильва Плэт

Ни на каких лодках они, конечно, никуда не поехали. Выйдя на берег, Гетман опустился на песок, жестом указав Лисс место рядом с собой. Сорвал одинокую травинку, торчавшую неподалеку, зажал ее между зубами и уставился на Лисс как на подицепса.

— Значит, все-таки археокультуры… Андрей мне сказал.

— Да, мне же всегда хотелось… А отделение есть и в Москве, и в Питере.

— Ты сможешь выбирать?

— Выпускников Анакороса они отрывают с руками. А я кончаю в первой тройке.

— Почему не в первой единице? — усмехнулся Гетман, покусывая травинку.

— У меня высшие баллы по всем дисциплинам и еле-еле проходной по ксеноблоку. Знаете, там, где рассказывают, как важно знать и любить щупальца.

— Ага. И душевно благодарить за клейкую паутину, которой тебя обматывают с ног до головы в знак признания твоих заслуг перед Правительством Галлинаго.

— Не надо, — взмолилась Лисс.

— Ну, знаешь. Мы диалектику учили не по Гегелю. Я могу внести предложение?

— ???

— Сначала вопрос. И попытайся ответить на него максимально серьезно. Твой интерес к прошлому, к ушедшим эпохам — это интерес к древностям, к предметам, артефактам, оставшимся от дней давно минувших, или к людям, которые жили тогда и из которых получились мы теперешние? Словом, когда ты держишь в руках самурайский меч или разглядываешь ветхую бахрому какого-нибудь средневекового платья — тебя интересует, как и из чего это сделано или что думал человек, который это сделал, за что шел в бой воин, убивавший этим мечом, как жила, любила, смеялась и плакала женщина, носившая это платье?

— Вы некорректно ставите вопрос, дядя Леша. Первая задача выполнима: у нас есть, по крайней мере, лаборатории для определения химического состава. Мы можем сейчас с точностью до молекулы восстановить любое живописное полотно, скажем, XVII века. Вторая задача нереальна. Даже отдельный человек за свою жизнь проходит слишком большой путь, чтобы помнить себя прошлого. Я не уверена, что при виде розы средневековый трубадур испытывал те же чувства, что и мы сейчас. И что он понял бы и одобрил мои впечатления от чтения его стихов. Это невозможно смоделировать. Да и незачем.

Лисс смутилась. Она не привыкла к тому, чтобы человек, которого ее отец чаще называет «мой командор», чем по имени, смотрел на нее так внимательно и серьезно. Гетман, вероятно, понял это, отвел взгляд, устало помассировал кисти рук, на которых после Хирундо не проходили следы от ожогов, и продолжил:

— Это ты некорректно отвечаешь. Трудность поиска предмета не означает его отсутствия. Я спросил тебя не о сравнительной реализуемости той или другой программы исследований, а о том, чем тебе действительно хотелось бы заниматься. Одно дело, если эпоха, культура, цивилизация выглядят для тебя как матрицы артефактов. Скажем, в истории Земли XIII век — это время, когда строили готические соборы, ездили на конях, бились на мечах, писали на пергаменте и восковых дощечках, использовали для освещения свечи и масляные лампы и т. п., а начало XIX века — это у нас в России ампир, рококо и барокко, «вот пистолеты уж блеснули, гремит о шомпол молоток», помнишь у Пушкина? Но с освещением ничего практически не изменилось — те же свечи и масляные лампы, только посовершеннее. Если тебя интересует это, то факультет археокультуры — то, что надо. И я остаюсь при своей точке зрения, что ты их осчастливишь…

— Откуда вы знаете?

— Я, видишь ли, узнавал о твоих успехах не только по твоим дежурным рапортам: «из английского — пять, из геометрии — пять».

— Из английского? Почему не «по английскому»?

— Так говорили в дореволюционной России. Учи матчасть, Лисс.

— Вы ушли от темы.

Сообразив, что она сейчас ляпнула Гетману своей мечты, Лисс покраснела до кончиков ушей. Он не заметил или сделал вид что. Выбросил полусжеванную травинку, расслабленно откинулся на локти.

— У меня есть еще одна точка зрения, с которой мне не хотелось бы распрощаться. Ты слышала когда-нибудь такую еретическую гипотезу, что наши самые сильные идеи обладают физической формой… имеют цвет, вес? Вот моя точка зрения окрашена в зеленый и серебристый. Лисс, я очень внимательно прочитал тогда ту тетрадку. Тебя не интересуют сокровищницы и гробницы мертвых вещей, девочка моя. Ты хочешь знать, как устроены люди, отчего им бывает хорошо или плохо, почему они радуются или огорчаются, как сделать их счастливее.

Лисс не знала, куда деваться от смущения. С одной стороны, ясно, что по ее адресу говорится сейчас нечто весьма лестное, но вот уверенности в том, что командор Разумовский абсолютно прав, у нее не было. Удивительно, что побывавший в стольких межпланетных передрягах и куда лучше, чем она, знавший людей и не-людей командор видел вещи так односторонне. Она не собиралась никого делать счастливее.

Лисс вообще не считала, что так называемые медиевальные, или «сумрачные», цивилизации, будь их пресловутая средневековость лишь кратковременным этапом развития, как когда-то на Верии, или единственно известным способом существования культуры на данной планете, как на Мхатме, нуждаются в чьем-либо вмешательстве. В плащах и кинжалах, благородных королях и императорах-узурпаторах, в гигантских арбалетах, сокрушающих крепостные стены, и стрелах, летящих из узких бойниц потемнелых донжонов, в тяжелых доспехах рыцарей и невесомых шлейфах придворных жеманниц, в минимальном уровне бытовых удобств и обостренной опасности для человеческой жизни — во всём, что в том или ином наборе составляло специфику любой средневековой культуры, Лисс видела нерушимую гармонию, привлекавшую ее своей кажущейся непрочностью в эпоху межзвездных крейсеров и лазерных пушек и в то же время удивительной, искренней, пронзительной жизнеспособностью.

Она хотела не просто знать, как устроены люди, рождающиеся не для службы, а для служения и умирающие не за демократические идеалы, а за благосклонные взоры прекрасных дам или кусочек священной земли. Она хотела бы почувствовать мир их кожей, увидеть его их глазами, ощутить сама, что значит быть одним из oratores, bellatores, laboratores.

Наконец, Лисс казалось, что техномедийные цивилизации, подобные земной, карабкаясь по лестнице прогресса, не только приобретали, но и теряли что-то очень важное, пусть и не всегда очень хорошее. Недостойные гражданина Земли, сидящего за штурвалом космокрейсера или манипулирующего клавиатурой сверхмощного компьютера, презрение, страдание, отчаяние, обожание были брошены на ступеньках этой лестницы, а их место заняли уважение ко всему живому, сочувствие ближнему, вера в будущее, но Лисс чувствовала себя обокраденной.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});