За чудесным зерном - З Валентин

Все же покупали и платили, а китаец день ото дня становился назойливее. Постоянные его визиты раздражали Веселова. Но Фын был неизменно вежлив, предлагал что- нибудь из товара и уходил, расточая сладкие приветствия.

Иногда он делал намеки на Великий Город, но, несмотря на всю его китайскую любезность, бедный профессор не мог добиться толку. На все расспросы купец отвечал изречениями Конфуция[2].

Все хотанцы точно сговорились против профессора, и дело не подвигалось.

— Бросьте, Клавдий Петрович, — говорил ему Веселов. — К сожалению, пора возвращаться, но в следующий раз мы метр за метром исследуем область. Я убежден, что сейчас, кроме новых смутных слухов, вы ничего не добьетесь.

— Да, — с горечью отвечал профессор, — через год здесь будет какая–нибудь английская экспедиция, найдет остатки погибшей великой культуры, а мы…

— И будет доказывать, что создали эту культуру древние предки Ллойд — Джорджа! А потому данная страна должна принадлежать Британии! — вмешался Витя.

— Не озорничай, Витя! — сказал Веселов и прибавил в утешение профессору: — А мы можем пробыть здесь еще месяца полтора. Расспросите поскорее Фына. Он исколесил этот край вдоль и поперек. Предложите ему за сведения мои часы. Только боюсь, что часы–то он возьмет, а правды не скажет!

— Мудрец сказал: «Обдумай дело десять раз, прежде чем дать ответ», — произнес Фын, когда пред ним блеснули золотые часы. Он жадно рассматривал хронометр Веселова, и Клавдий Петрович проникся надеждой.

Но через час купец явился снова.

— Нет, умнейший из людей. Боюсь, что твои часы идут ие совсем правильно. — И Фын медленно вытащил из кармана другие.

— Часы фирмы Watch, — пробормотал Веселов.

— Видишь, — спокойно заметил китаец, — твои стрелки в один час убежали вперед на шесть секунд, а Конфуций говорит: «Прекрасны все мгновенья жизни». И по твоим часам я боюсь потерять шесть прекрасных мгновений.

— О! — воскликнул Витя, — это не наши часы спешат, а просто твои отстают. Смотри, не прозевай чего–нибудь!

Витя внезапно замолчал.

***

— Что ты хотел сказать Фыну? — спросил Витю Веселов, когда они остались вдвоем. — Мне показалось, что ты не договорил чего–то?

— Ничего особенного. Только, кажется, я знаю, где китаец раздобыл свои великолепные часы…

— Я тоже начинаю думать, что Великий Город существует. Фыну не напрасно платят за молчание, — серьезно ответил Иван Викентьевич. — И мне не нравятся его частые посещения. Я его сегодня опять застал в моей палатке. Не хочет ли он украсть что–нибудь?

События следующей ночи подтвердили подозрения Вити и Веселова.

Когда стемнело, Витя, ежедневно пытавшийся обучить змейку танцам, принес к огню из палатки Веселова легкую мелкоплетеную клетку — жилище пресмыкающегося.

Черная злая головка с бешенством ударялась о проволоку клетки и с легким шипом покачивалась из стороны в сторону.

Жалобные пронзительные звуки, которые Витя извлекал из тростниковой дудочки, только раздражали змею.

— Оставь ее в покое, — проговорил Костя. Он осторожно просунул внутрь клетки мышонка. — Эх, Витька, — продолжал Костя, принимаясь за починку профессорского пиджака, — знаешь, вот бы нашей змее к Леньке беспризорному попасть… Где–то теперь парень?.. Да не играй ты — у Черноголовки живот разболится от твоей музыки!

И Костя бросился отнимать дудочку. Витя брыкался и отбивался. Веселов, смеясь, глядел на них. И почти никто не заметил, как профессор ушел, забрав с собой легкую клеточку, портфель и пиджак.

Ночная прохлада приласкала всех. Крепко спали в приоткрытых палатках. Тишина надвинулась над пустыней. Крупные звезды мерцали в небе.

Бесшумно и легко шевельнулся край одной палатки…

…Витя, спавший вместе с Веселовым, вдруг проснулся. Сразу он не сообразил, в чем дело. В воздухе еще дрожал пронзительный звук, который разбудил мальчика. На мгновенье все стихло, и снова раздался ни на что не похожий вопль.

Затем Витя услышал голос Веселова:

— Это из палатки профессора… — и бросился на крик. Блеснули ручные электрические фонари и осветили белые полотняные стены.

Посреди палатки профессора стоял Фын. Его желтое лицо почернело от ужаса.

— Что случилось? — схватил его за плечо Веселов.

— О! О! Змея! Змея!

Веселов оглянулся. Змейка свирепо свистела в клетке. Около клетки лежал пиджак профессора — портфеля не было.

При виде этого Клавдий Петрович вскричал тревожно:

— Где мои бумаги?

— Ваши бумаги вы оставили в другом месте, — отвечал Веселов, — а вместо бумаг взяли к себе… — Веселов снова потряс китайца за плечо и сердито спросил: — Толком, толком скажи, в чем дело?!

Крик прекратился, и Фын протянул свою руку. На указательном пальце краснела капелька крови.

Все с ужасом смотрели на крошечную ранку.

— Черноголовая, — сказал кто–то топотом.

Было ясно: в поисках портфеля с профессорскими бумагами китаец наткнулся в темноте на случайно попавшую в палатку Клавдия Петровича клетку, и змея, которая еще с вечера была раздражена шумом и светом, укусила вора.

Если б она накануне убила мышонка, можно было бы еще рассчитывать, что в ранку попало немного яда, но змейка была голодна, и теперь не было надежды спасти китайца.

Веселов хотел расширить ножом рану и выдавить кровь, но китаец мрачно отстранил его:

— Поздно. От укуса черноголовой может спасти только «змеиный камень». Его нет у вас.

Наступило молчание. Витя медленно подошел к столу, поднял валявшийся пиджак профессора, внимательно посмотрел на него, повесил на гвоздь и уткнулся лицом в мягкую пиджачную спину.

— Не плачь, — сказал Иван Викентьевич. — Я попробую прижечь рану… — Но тут Веселов с изумлением приметил, что мальчик дрожит не от слез. Витя смеялся. Притянув к себе Веселова, мальчик зашептал ему на ухо.

Потом Витя подошел к Фыну. Китаец больше не кричал.

Он лежал на земле и немигающими глазами глядел на свою рану. Укушенный палец посинел, и казалось, что синева ползла выше по руке.

— Слушай, Фын, — обратился к нему Витя, — ты умираешь. Но, — тут голос мальчика зазвучал торжественно, — но, как говорит Конфуций, «всякую вещь можно купить за подходящую цену».

Китаец поднял на Витю глаза и слушал.

— Например, портфель с бумагами профессора у тебя хотели купить за золотые часы. Не так ли? Однако самые прекрасные часы ничего не будут стоить, когда вот эта синева дойдет до твоего сердца.

Фын жалобно застонал. Он с ужасом взглянул на чернеющий палец.